Пока мы не встретимся вновь - Крэнц Джудит. Страница 19

Когда Ева закончила первую песню, Морис о чем-то заговорил, но импресарио приложил палец к губам.

— Пожалуйста, продолжайте, мадемуазель, — крикнул он, и Ева запела «Мой».

Эта лирическая песня, по мнению обоих мужчин, принадлежала великой, известной своей вспыльчивостью Мистингет так же неотъемлемо, как ее голос, и столь же полно, как принадлежал ей юный Шевалье. «Какое счастье, — подумал Морис, — что Мисс не слушает сегодня вместе с нами эту дерзкую девчонку, так легко овладевшую ее собственностью, которая отныне никогда не будет принадлежать Мистингет столь же безоговорочно, как прежде». Жак Шарль, в свою очередь, досадовал, что здесь нет его доброго приятеля Шевалье, который не преминул бы ухватиться за возможность прервать бурную во всех отношениях связь с Мисс. Вернее, он порвал бы с Мисс, чтобы попасть в новое рабство, ибо ни один мужчина, услышавший пение девушки в красном, не покинет театр тем же человеком, каким он в него входил.

Ева закончила петь, и мужчины оторопело посмотрели друг на друга, внезапно осознав, что они хлопают и кричат: «Еще!» Им не пристало шумно восхищаться и вызывать на бис, подобно завсегдатаям кафе, — они не новички в мюзик-холле.

«Еще! — восторженно думала Вивьен де Бирон. — Мадлен споет им еще, но все в свое время. Сначала надо обговорить условия контракта. Если бы они не увлеклись, то могли бы заполучить ее на очень выгодных условиях, но теперь… теперь совсем другое дело».

— За работу, Морис, — шепнул ассистенту Жак Шарль. — Пусть Бирон решит, что мы хлопали только из вежливости.

— Вы всегда можете попытаться представить дело таким образом, патрон.

— Но не перед Вивьен де Бирон. Я и пробовать не стану.

— Потому что она была великолепной «прогуливающейся девушкой»?

— Потому что она рассмеется мне в лицо, идиот. Я сказал, что она никогда не беременела, но я не говорил, что она была дурой.

4

С бессердечной жестокостью, проявляемой порой этой, без сомнения, испорченной женщиной, Вивьен де Бирон размышляла, что совсем неплохо и, может, очень даже удачно, что Ален Марэ поправляется не так скоро, как он надеялся. Доктора настаивали, чтобы Ален оставался в больнице, пока его состояние не станет удовлетворительным, а поскольку в Париже продолжалась типичная для этого города влажная, с частыми заморозками зима, дело шло к тому, что он мог проваляться там до дня взятия Бастилии в июле. Поэтому не было опасности, что он внезапно вернется домой и узнает, что его Мадлен стала дебютанткой «Олимпии» — прославленной «Олимпии», куда он никогда не попадет иначе как зритель.

Вивьен посоветовала Мадлен ничего не рассказывать Алену о новой работе, и девушка послушалась ее. «Она, должно быть, сердцем поняла, как поет Фрегсон. Да это и неизбежно, ведь они теперь на одной сцене, участвуют в одном представлении, и Мадлен каждый день репетирует в театре новые песни. Она пока ничего мне не говорила, — рассуждала Вивьен, — однако даже друзья обсуждают далеко не все».

Пожав плечами, Вивьен задумалась о будущем Мэдди — так назвала Мадлен дирекция театра. Как объяснил Вивьен Жак Шарль, «Мадлен» звучит несколько религиозно [5], тогда как очарование ее голоса явно под стать Венере, а не монахине.

Он решил выпустить свою дебютантку в первой части нынешнего ревю, которое предстояло заменить новым только к лету.

— Я не хочу так долго ждать, — сказал он Вивьен, едва контракт был подписан, и они снова стали друзьями. — Она готова хоть сейчас выйти на сцену… Я сделаю так, чтобы о ее появлении узнали критики. Новый номер — всегда безотказный способ привлечь их в театр в середине сезона. Мэдди я выпущу после «Девочек Хоффмана» и перед чародеем. Затем, до перерыва, будет, как и прежде, петь Фрегсон… Да, лучшего не придумать.

— Как ты намерен ее одеть? — быстро и требовательно спросила Вивиан, готовая, если понадобится, биться за свою протеже.

— Конечно, в красное, как это сделала ты. Чутье не обмануло тебя. Хоть ты и не одевалась на сцене, но отлично понимаешь, что соответствует тому или иному сценическому образу. С такими волосами, как у нее, она всегда должна одеваться в красное, но уж, конечно, не в ночную сорочку. Ни одна женщина не осквернит больше мою сцену, появившись на ней в платье без талии. Даже наволочка сексуальнее такого платья. У Мэдди, слава Богу, именно такое тело, какое обещает ее голос. Я отдам ей должное, как всегда поступал и с тобой, пока ты не стала профессиональным импресарио.

— Неблагодарный!

— А ты стала типичной опекуншей молодых дарований, — рассмеялся Жак Шарль, целуя Вивьен руку. — Жаль, ты никогда не могла идти в ногу с другими, но теперь я вижу, что твои таланты применимы в иной сфере. Разумеется, я глубоко благодарен тебе, Вивьен, и ты это знаешь, не так ли?

— Ничего другого я от тебя и не ожидала. Но учти, патрон, я присмотрю за ее сценическим гардеробом и глаз с нее не спущу!

— Не сомневаюсь.

— За тобой я тоже буду присматривать, — грозно проговорила Вивьен.

— Правильно! Никто никогда не верил режиссеру на слово.

— Вот сейчас ты вполне готова, — сказал Жак Шарль Еве, когда та вошла в гримерную на следующее утро после своего дебюта, — и можешь приступать к работе.

Ева изумленно посмотрела на него.

— Но… я не понимаю…

— Вчера ты покорила Париж. Аудитория вынесла свой вердикт. Зрители влюбились в тебя, Мэдди. Только они могут даровать такую любовь, и раз уж это произошло, так будет всегда. Это победа, безусловная победа. Взгляни на обозрения в газетах. Это слава, Мэдди, самая настоящая слава! Поэтому я и говорю, что ты уже готова, и надо начинать работать.

— Я все еще не понимаю, что вы имеете в виду. — После вчерашних оваций и букетов с записками, которые еле вмещала ее гримерная, Ева ждала от Жака Шарля таких же комплиментов, как и от других артистов, но совсем не этих бессмысленных слов.

— С тех пор как я впервые увидел тебя на сцене, Мэдди, я никогда не думал о тебе только как о певице. Один выход — всего лишь первый шаг в твоей карьере. Это необходимо, разумеется, без этого невозможно покорить публику, но это же может погубить большой талант. Таких возможностей, как у тебя, я не встречал долгие годы. Ты можешь стать звездой, средоточием ревю, ради которого оно, собственно, и создается. Значит, тебе нужно научиться танцевать и играть на сцене так же хорошо, как ты поешь. Будем учиться, девочка, будем учиться!

— Но…

— Ты не хочешь стать звездой?

Ева опустилась на диван и растерянно посмотрела на импресарио.

— Понимаю, — сказал он, — ты думала, что ты уже звезда. Это неудивительно после того, как тебя приняла толпа. Однако, Мэдди, есть звезды и звездочки. Ты пока еще звездочка, а не звезда, хотя и светишь очень ярко. Пока еще не звезда, и ты не займешь на небосклоне места, достойного тебя, пока не научишься держать в руках публику «Олимпии».

Увидев, что его слова ранят девушку, Жак Шарль поспешно добавил:

— Не пойми меня превратно, Мэдди. Ты имеешь полное право называть себя звездой, если считаешь, что для этого достаточно упоминания в программе — еще одно имя среди многих. Но если ты мечтаешь о том, чтобы когда-нибудь люди ломились в «Олимпию» только взглянуть на Мэдди, ибо именно она — гвоздь программы, или о том, что в один прекрасный день Мэдди прославится на весь мир и туристы будут драться за билеты в театр, если ты можешь вообразить расклеенные повсюду афиши… тогда нам с тобой по пути. И в понятие «звезда» мы вкладываем один и тот же смысл. Ну, так что ты скажешь?

Ева безошибочно разглядела в глазах Жака Шарля искренний восторг человека, предлагающего ей весь мир. Этот импресарио, приглашавший в театр исполнителей только по собственному выбору, читал — нет, был уверен, — что у нее есть шанс. И даже не один, а много.

— Ничего. Пока ничего, — ответила она. — Огромное вам спасибо, патрон, но пока мне нечего вам сказать.