Бездна обещаний - Бергер Номи. Страница 31
Обеспокоенная Жанна во все глаза наблюдала, как Кирстен аккуратно разглаживает смятый листок.
— А что ты собираешься с ним делать, carissima?
— Наклеить в альбом, разумеется. Кто знает, будут ли у меня другие предложения?
Когда письмо было аккуратно подклеено в альбом, Кирстен обратилась к критическим статьям, делая вид, что читает их в первый раз. Она вслух выделяла отдельные предложения, словно заучивая их наизусть:
«…радушное и свежее дыхание весны после особо долгой и сухой зимы…»
«…наилучшее сочетание стиля, личности, смелости и, главное, фантазии…»
«…блестящая новая интерпретация сочного звука и драматическая неустойчивость темпа, перед которой столько благоговели романтики…»
«…мастерски изящное легато, изумительное качество которого наполняет даже простейшую фразу незабываемой лирической красотой…»
Убедившись, что родители не видят, Кирстен достала из кармашка юбки аккуратно сложенный желтый листок бумаги, развернула его и тщательно разгладила ладонями складки. Сердце девушки учащенно билось, пока она читала коротенький текст поздравительной телеграммы, и чуть не выскочило из груди, когда она дошла до имени, напечатанного внизу страницы. МАЙКЛ. Пять ровных заглавных букв не просто образовывали имя, они выкрикивали его. Четкое и страстное объявление. МАЙКЛ. Имя громкое, как восклицательный знак. Кирстен прошлась кончиками пальцев по буквам, представляя себе, что гладит лицо любимого. Она приклеила телеграмму на специально отведенную страницу и, вздохнув, закрыла альбом.
Раньше карьера Кирстен медленно шла к своему началу, но потом разом взлетела на большую высоту. Нельсон Пендел целиком запустил систему своих обширных международных связей, с тем чтобы каждый руководитель каждого большого оркестра в мире узнал имя Кирстен Харальд. Нельсон настоял на том, чтобы Кирстен заново снялась для афиши у Ричарда Аведона, в задачу которого входило обессмертить знаменитый взгляд, всего восемь месяцев назад открытый миру Антони Армстронг-Джонсом. Кирстен позировала Аведону в нарядах от американского модельера Номана Норела. Фотографии двадцать четыре на тридцать два вместе с другими рекламными материалами были собраны Нельсоном в наборы материалов для прессы и сотнями разосланы по всему свету. Кирстен стала мечтой любого руководителя оркестра. Сочетание таланта и красоты приковывало и опьяняло — трудно представить себе более убедительный аргумент. 1956 год проходил под знаком двухсотлетия со дня рождения Моцарта, и все оркестры мира считали своим святым долгом включить в репертуар произведения великого композитора. Нельсон настойчиво посоветовал и Кирстен включить в свой репертуар моцартовский концерт и несколько его сонат, на что она с охотой согласилась.
В июне сезон закончился, Кирстен к тому времени дала девять концертов и дважды выступала с оркестрами: Филадельфийским оркестром дирижировал Юджин Орманди, а Чикагским симфоническим оркестром — Фриц Рейнер. Программа же на будущий сезон уже включала в себя пятнадцать концертов с оркестрами и двадцать семь сольных выступлений. Но и лето не обещало отдыха: Нельсон организовал ее участие в восьми известных американских музыкальных фестивалях, самым популярным из которых был Беркширский фестиваль, проводившийся ежегодно в Тагнлвуде, недалеко от Бостона.
Душевное состояние Кирстен можно было описать одним словом — эйфория. Девушка жила постоянно в исступленном восторге, плывя на гребне волны своей прекрасной мечты, поднимавшей Кирстен все выше и выше.
Как-то Кирстен отправилась в «Пательсон» купить ноты, и ее остановил молоденький студент-скрипач, попросивший автограф. Кирстен сказала, что у нее нет с собой ручки, но юноша с готовностью предложил свою, оказавшуюся, к немалому удивлению знаменитости, «эстербруком» с лиловыми чернилами.
— Я уже два месяца ношу ее с собой в надежде встретить вас, — густо покраснев и уставившись на носки своих ботинок, признался горячий поклонник таланта Кирстен. — Я прочел, что цвет лаванды — единственный цвет, в котором вы выступаете на сцене. — Студент переложил футляр со скрипкой из одной руки в другую. — Между прочим, меня зовут Пол. Пол Белл.
Юноша с благоговением смотрел на листок бумаги, подписанный обожаемой артисткой. Когда же Кирстен протянула руку, чтобы вернуть ручку, Пол энергично замотал головой и попятился:
— Пожалуйста, оставьте ее себе. Собственно говоря, я купил ее прежде всего вам.
И, прежде чем Кирстен смогла должным образом поблагодарить за подарок, Пол бросился по улице и заскочил в дверь музыкальной школы «Карнеги-холл». Кирстен так взволновал искренний порыв юноши, что какое-то время она не могла тронуться с места. Глядя на ручку, Кирстен несколько раз повторила имя мальчика, чтобы не забыть его, и только после этого, положив трогательно-сентиментальный подарок в сумочку, продолжила путь к «Пательсону».
Первая стычка Кирстен с Нельсоном произошла из-за ее отказа резервировать место для выступления с филармоническим оркестром Лос-Анджелеса в ноябре пятьдесят шестого года.
— Я давно говорила тебе, что не хочу выступать с ними.
— Но ты даже не сказала мне почему, — возмутился Пендел.
— Потому что в следующем году этим оркестром будет дирижировать Эдуард ван Бейнум — вот почему. А я отказываюсь играть с любым оркестром, которым он дирижирует!
— Только потому, что он отнесся к тебе с невниманием, когда ты была ребенком?
Кирстен аж передернуло.
— Это не просто невнимание. Он унизил меня, Нельсон, и я никогда не прощу ван Бейнуму его надменного обращения со мной. Он не соизволил даже прослушать меня. Нет, Нельсон, я не буду играть с ним ни в этом сезоне, ни в будущем.
— Знаешь, подобные выходки не способствуют нормальному бизнесу.
— А мне нет никакого дела до нормального бизнеса. Не забудь — я артистка. — Кирстен произнесла эту фразу с таким блеском в глазах, что Нельсон не смог удержаться от улыбки и сдался. — Между прочим, — продолжала Кирстен, вставая и натягивая на руки перчатки, — ты достал мне билет, о котором я просила?
— А ты полагаешь, что заслуживаешь его после всех огорчений, доставленных мне?
В ответ Кирстен наклонилась и чмокнула Нельсона в макушку:
— Пришло время и нам о чем-то спорить. Бедная Эйлин, вероятно, уже беспокоится за тебя. Знаешь, актерский темперамент и все такое…
— И не без оснований, — пробормотал Пендел, но тем не менее открыл верхний ящик стола и достал оттуда небольшой белый конверт. — Потратил уйму времени, но все же достал — первый ряд, в центре. Получи.
Кирстен положила конверт в карман и вышла. Доведись ей быть танцовщицей, она непременно исполнила бы сейчас какой-нибудь эффектный и сложный прыжок. Но, будучи музыкантом, Кирстен вместо прыжка громко пробарабанила несколько счастливых арпеджио по двери лифта.
Этот вечер был таким же не по сезону теплым, как и тот памятный день октября девять лет назад. Но разве можно было узнать в молодой женщине, входившей под своды огромного вестибюля «Карнеги-холл», тринадцатилетнюю девочку в скромном, домашнего шитья, платьице, с сияющим лицом взбирающуюся по тем же ступеням на свой первый в жизни концерт?
Кирстен чувствовала на себе многочисленные пристальные взгляды. В черном парчовом платье, туфлях-лодочках и изящных украшениях она олицетворяла собой изысканность и элегантность. Спокойная, уравновешенная, подчеркнуто строгая, Кирстен словно магнит притягивала всеобщее внимание: кто-то ее узнавал, кто-то поражался неземной красоте. Даже в зрительном зале Кирстен выглядела королевой.
Наконец раздался звонок и свет медленно погас. Кирстен судорожно сжала дрожащими руками ручку крошечной дамской сумочки. Последние секунды перед началом концерта, как очередное тяжкое испытание, тянулись невыносимо медленно. И вот, к счастью, ожидание закончилось.
Майкл Истбоурн под гром несмолкающих аплодисментов шагнул за дирижерский пульт, но Кирстен не слышала разразившейся в зале бури, заглушенной стаккато собственного бешено бьющегося сердца. В этом году Майкл впервые приехал в Нью-Йорк, и впервые со дня отъезда из Лондона Кирстен его увидела. Жадными глазами девушка рассматривала своего кумира: Майкл был по-прежнему строен и элегантен. Лицо его было серьезно и сосредоточенно. Поклонившись, он повернулся к оркестру. Кирстен, затаив дыхание, ждала первого взмаха дирижерской палочкой. Когда же это произошло, она с облегчением выдохнула и едва заметно ободряюще кивнула при первых прозвучавших в тишине аккордах увертюры к балету Чайковского «Ромео и Джульетта».