Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович. Страница 59

– Дуй с пушек по городу от подошвенного и головного боя [140]!

– Ждите ужо! Где голова?

– Сказано – пьет!

– Тащите – каков есть. Эй, голову, Я-а-цына дайте на башню-у!

Голоса яицких стрельцов покрыл один, снова слышали тот голос и город и струги у берега моря:

– Гой, соколы! У ворот учредить караул из наших – никого не впущать и не выпущать за город без заказного слова!

– Чу-е-ем, ба-а-тько-о!

5

В голубой, расшитой шелками рубахе есаул Сукнин сидит за столом. Пьяный голова в дареном кафтане лежит на лавке, уткнув в шапку лицо.

– Убери, хозяйка, рыбьи кости, смени скатерть!

Скатерть переменили.

Сукнин прибавил:

– Долей вина в бутылку, баба, да поставь братину с медом – только не с тем, коим гостя потчевала…

– Ужли еще мало вина?

– Не слышишь? Сваты в город наехали!

– Наслушаешься вас! Ежедень у вас, бражников, свадьба альбо имянины.

– Пущай сегодня будет по-твоему – имянины… Разин Степан в город зашел.

Голова открыл широко глаза, сел на лавке.

– Федько! Ты изменник, то я давно сведал… Жди – сукин! Завтра с караулом налажу в Астрахань…

– Ой, Иван Кузьмич! Ушибся, поди, – никак с печи пал? – Сукнин спрашивал с усмешкой.

– Спал я, не отколь не свалился… И все слушал за тобой – знаю! Стеньку Разина в город ждешь – пришла тебе пора!

– Скинь-ко с плеч мою рухледь, голова!

– Кафтан твой, Федько, я взял и не отдам, – все едино по государеву указу заберут твои животы.

В сенях звякнула скоба дверей, задвигались ноги, четверо стрельцов заскочили в избу, один светил факелом.

– Голова! Пошто в город воров пустил?

– Кто? Воров? Где?

– Беги, Яцын, на площадь! Укажи, что зачинать!

– Наши сидят в угляных башнях!

Голова, как слепой, шарил на лавке шапку – его шапка и кафтан валялись на полу.

– Эй, что сидишь! Не ждет время!

Яцын поднял пьяную голову:

– Ребята! Бери вон того вора.

– Кого?

– Федьку Сукнина, сукина вора!

– Хо, дурак!

– Тьфу ты, черт!

– Пойдем! Наши ладят дуть по городу с пушек!

– А, так вы за воров? Так-то меня слушаете и государю-царю…

Стрельцы уходили. Голова кричал, встав, топал ногой:

– Пошли, изменники!

Стрельцы ушли, Яцын обернулся к хозяину, грозя кулаком:

– Федько, быть тебе, брат, за караулом нынче…

Сукнин вылез из-за стола, перекрестился широко двуперстно на темные лики икон с пылавшими лампадами, шагнул к голове, взял за воротник дареного кафтана:

– Выпрягайся, Иван, из моей рухледи! Помирать тебе в старом ладно…

Голова молчал и, казалось, не слыхал хозяина, глядел тупо, икал, силился вспомнить что-то необходимое. Он покорно дал с себя стащить малиновый кафтан. Сукнин поднял с полу одежду и шапку головы, натянул на него, пристегнул ножны без сабли.

– Поди, Кузьмич! Углезнешь от сей жизни – дедку моему бей поклон. – И вывел стрельца. Вернулся скоро.

Круглолицая, тугая, как точеная, хозяйка стояла задом к печи, держа над крупными грудями голые руки. Глаза смеялись. Сукнин подошел к ней.

– Ну и мед, баба, сварила! Дай поцолую – ах ты моя кованая! – Облапил жену сильными руками, стал целовать, громко чмокая.

– Просил какой – такой и сварила.

– С четырех кубков голова ошалел, до сей поры разума нет и пути не видит!

Есаульша засмеялась, толкнула мужа слегка от себя, сказала:

– Прилип, медовой! Ночью так не цолуешь, скорее все, да спать!

6

Стрельцы в зеленоватых кафтанах мелькали в свете факелов, теснились к башням. Разницы учинили с ними перестрелку.

С факелом в руке, с бердышом в другой сотник Моксев Петр, распахнув розовый кафтан, кричал:

– Не прети им в башни лезть, пущай! Волоки доски, ломай для – лари-и!

На площади под дрожащим огнем факелов застучали топоры, с треском и скрипом гвоздей посыпались доски, валились под ноги стрельцов и казаков товары, никто из ломающих лари не подбирал смятого богатства, лишь какие-то фигуры, похожие на больших собак, мохнатые, визжали и выли, ползая у ног разрушителей, вскрикивали женскими голосами:

– Мое-то добришко-о!

– Вот те! Вот животишки наши-и!

– Ой, пропали! Ой, окаянные! – И в охапку таскали из-под ног стрельцов в цветном платье – от ларей за хмурые дома – куски мяса, холст, материю, одежду.

Ворох досок и брусьев, натасканный, дыбился у темных враждебных башен.

Голос Мокеева забубнил трубой:

– Держи огонь! – Сотник передал стрельцу факел, схватил под мышку бревно, торцом с размаху ткнул в двери башни – запертая плотно дубовая дверь вогнулась внутрь. – А вот те еще!

Вторым ударом сорвал двери вместе со стойками, крикнул коротко и резко:

– Кидай доски в башню, запаливай их, дру-у-ги-и!

Стрельцы накидали досок внутрь подножия башен, подожгли. Из амбразур подошвенного боя пошел дым.

Разом выявилась кирпичная стена башни, порыжела от огня. Раздался залп из пушек вверху. Сверкнули саженные зубцы стены.

– Товарыщи! Плотно к стенам!

– Ништо, батько! В небо дуют, а мы их, как тараканов из щелей… – кричал Мокеев.

Двери другой башни также выломал. И в другой башне, в темноте, среди пестрых, мелких огней затрещало дерево, задымили амбразуры, широкий огонь разинул свой красный зев.

Разин хлопнул по спине Мокеева.

– Молодец, Петра!

Сотник с факелом в руке глядел вверх.

– А ну еще, браты казаки, стрельцы, киньте огню!

В выломанных дверях башен жарче и жарче пылал огонь. Над городом сверху взывали голоса:

– Казаки! Уберите огонь, сдаемси-и!..

И из другой башни также:

– Сдае-мси-и! Браты-ы!

Мокеев сказал:

– Угу! Должно, что припекло? Стащите огонь баграми, бердышами – пущай, дьявола, сойдут.

Стрельцы в светлых кафтанах посыпались из башен. Отряхивались, чихали, дышали жадно свежим воздухом.

– Эй, соколы, у правой башни накласть огню!

На голос Разина кинулись стрельцы в голубых и розовых кафтанах; держа в зубах факелы, таскали в кучу бревна и доски. Затрещал огонь – темная башня порыжела, оживилась.

– Ройте у огня яму!

Бердышами и где-то найденными лопатами рыли, – недалеко от огня зачернела яма.

– Шире, глубже ройте! – гремел голос. – Крепите плаху!

Над ямой с краю хлопнуло длинное бревно, концом в яму поперек бревна проползла толстая плаха.

– Гей, Чикмаз! Астраханец!

– Тут я, батько!

Длиннорукий стрелец приказа Головленкова в малиновом кафтане подошел к плахе.

– Свычен рубить головы?

– Москва обучит – сек!

– Скидай кафтан, бери топор!

– Чую…

– Эй вы, стрельцы яицкие, кто из вас идет к нам, а кто на тот свет хочет? Сказывайте!

К черной фигуре с упертыми в бока руками, мечущей зорким взглядом, подошел седой, бородатый стрелец, кинул шапку, склонил низко голову, ткнул к ногам атамана бердыш.

– Вот я, вольный ты орел! Молюсь тебе: спусти того, кто не хочет твоей воли, в Астрахань.

– Видал я! Ты стрелял из башни?

– Стрелял, атаман! Я пушкарь…

– К нам не сойдешь?

– Стар я, дитя! И царю-государю завсегда был поклонен, и правду вашу не знаю… Не верю в ее. Да иные есть, кто не пойдет с вами. Пусти того в Астрахань…

– Судьба! С тебя начнем. А ну, старика!

Взметнулись долы и рукава кафтанов, сверкнули зубы тут, там. Старого стрельца подхватили, распластали на плахе. Чикмаз взмахнул топором. Дрыгнули ноги над ямой – стука тела никто не слыхал, кроме атамана.

– Теперь черед голове!

Светлый над черной ямой, все еще пьяный, голова Яцын в удивлении развел тонкими руками:

– Кто меня судит? Сплю я аль не…

– Не спишь! Будешь спать, – ответил Чикмаз. Легонько и ловко сверкнул топором, голова отлетела за яму, а светлая фигура скользнула под плаху.

Кинув оружие, ряд стрельцов в светлых кафтанах, потупив глаза, шел к яме…