Против течения - Картленд Барбара. Страница 7

— Но это же смешно! Я не могу понять, как ваш отец позволяет такое.

Энн взглянула на хмурое лицо сэра Джона и усмехнулась:

— Милый папа считает, его полы моются сами, а еда готовится при помощи магии. И было бы бесполезно жаловаться ему. А теперь вы пойдете обратно в сад, сэр Джон, и забудете нашу внутреннюю политику. Если вы будете послушным, я скоро принесу вам большой стакан охлажденного кофе. Я сварила его для вас, и сейчас он остывает.

Она говорила с ним как с ребенком, который чем-то огорчен.

Вместо того чтобы послушаться, сэр Джон медленно прошел по кухне и уселся в кресло у окна.

— Я хочу поговорить с вами.

Энн открыла рот, словно хотела возразить, но, увидев решимость на его лице, сказала:

— Хорошо. Но вам придется подождать, пока я не закончу. Остался всего один угол.

Она повернулась к нему спиной и принялась усердно скоблить пол. Сэр Джон смотрел без всяких замечаний, пока она наконец не сложила щетку и тряпку в ведро и, встав, объявила не без гордости:

— Ну вот, дело сделано.

Сэр Джон не отозвался, и Энн, держа ведро в одной руке, мыло и подставку для колен в другой, прошла в маленькую комнату для мытья посуды. Он слышал, как полилась вода, потом она вернулась в кухню. Сняв передник из коричневой мешковины, который закрывал ее льняное платье, она повесила его на дверь и, зайдя за шкаф, скинула старые стоптанные туфли и надела другую пару, поджидавшую там. Затем она сняла с головы цветастый платок, тщательно закрывавший волосы, тряхнула головой, чтобы взбить прижатые платком локоны, и сказала с улыбкой:

— Вот я и готова.

Сэр Джон отметил про себя, как свежо и мило она выглядит. Платье ее было старым и выцветшим от многочисленных стирок, но тщательно отглаженным. Простой золотой брошью она закрепила у ворота полурасцветший розовый бутон, и цветок, отбрасывая на кожу девушки розовые рефлексы, подчеркивал ее белизну. Она стояла перед ним, опираясь одной рукой на кухонный стол, другой поправляя выбившуюся темную прядь на лбу. Он молчал, и Энн заботливо спросила:

— Вы выглядите обеспокоенным. Что-то болит?

— Нет, со мной все в порядке.

— Вам не следует ходить, — быстро сказала Энн. — Вы же знаете, папа велел вам отдыхать. Я скажу ему, что вы не выполняете предписаний.

— Я не боюсь вашего отца, — отшутился сэр Джон. — И вы мне даете больше предписаний, чем он.

Энн засмеялась:

— А вот это — предписание для меня, не так ли? Полагаю, однажды вы скажете, что я доминирующая личность, но ведь кто-то должен распоряжаться в этом доме.

— Именно потому, — заметил сэр Джон, — что вы приняли командование на себя, я и хочу поговорить с вами. Дело в том, что я у вас уже десять дней и за все это время ничего не платил. В отличие от вашего отца, я знаю, что продукты стоят денег, а услуги надо оплачивать. Я обдумал разные варианты и решил, что будет справедливо, если вы возьмете с меня плату, как с постояльца. Я предлагаю также — и надеюсь, что вы найдете это приемлемым — платить вам ту же сумму, которую с меня брали в частной клинике, где я лежал после операции аппендицита три года назад. Ну как, согласны?

— Звучит убедительно, — ответила Энн. — И сколько же вы платили?

— Двадцать пять гиней в неделю.

У Энн перехватило дыхание.

— И вы предлагаете нам такую же плату? О, но это же смешно! Разумеется, мы не можем взять с вас так много.

— Но почему?

— Ну, во-первых, это фантастическая сумма. И во-вторых, все, что мы могли вам предложить, не стоит таких денег. Вы говорите о плате за услуги, но сестра в любом случае работает каждое утро, поэтому ваше пребывание здесь не потребовало от папы дополнительных затрат на то, что входит в ее обязанности. А за свой уход — каким бы он ни был — я денег не беру. Значит, речь может идти о белье и о питании. Однако вы получали самую простую пищу, практически то же, что мы готовили для себя. Кроме того, вспомните фрукты, которые присылали сюда из вашего дома — все эти великолепные персики, сливы, клубнику — и которыми вы щедро делились с детьми. В сущности, я уже думала о том, сколько с вас запросить, и решила, что тридцать шиллингов в неделю будет вполне достаточно.

Сэр Джон не согласился:

— Мисс Шеффорд, мне здесь было очень хорошо. Я остался у вас, потому что хотел остаться. Я получил тот же самый медицинский уход, какой мне был предоставлен в самой дорогой больнице, и вдобавок к этому внимание, которое вряд ли можно оценить в деньгах. Так что я не вижу причин, почему мы не можем отнестись к ситуации по-деловому.

— Это слишком много, — не сдавалась Энн.

— Но ведь вам нужны деньги?

— Еще как! Но это наша проблема, не ваша. Мы не можем вас грабить только потому, что из-за собственной глупости влезли в долги.

— Я не стал бы называть вашего отца глупым человеком. Я назвал бы его филантропом и истинным христианином.

От неподдельной теплоты в голосе сэра Джона на глазах Энн навернулись слезы.

— Спасибо за такие слова, — отозвалась она. — Это правда, конечно. Папа удивительный человек. Только он не может понять, что даже самое необходимое стоит денег и, как бы ты ни был счастлив, прожить только любовью и дружбой нельзя.

— И в то же время, — добавил сэр Джон, — у вашего отца очень верное убеждение, что подлинная ценность — вовсе не деньги. Вот почему я предлагаю вам без дальнейших препирательств согласиться принять сумму, которую я намерен заплатить.

— Но я не могу! — воскликнула Энн. — Возможно, это прозвучит глупо, но я не могу взять эти деньги даже ради детей. Видите ли, я не хотела, чтобы вы оставались у нас… — Она внезапно замолчала, и кровь бросилась ей в лицо, как будто слова нечаянно сорвались с губ. Затем с заметным усилием она продолжала: — Ну вот, раз уж я не смогла удержать это при себе, я договорю. Сэр Джон, я бы хотела, чтобы вы уехали.

— Почему? — вопрос был прямой и жесткий.

— Потому что вы расстраиваете всех нас. Папе нравится ваше общество, он наслаждается разговорами с вами по вечерам. Долгое время он не имел возможности общаться с человеком, с которым мог бы спорить, обсуждать политику. Но когда вы уедете, ему будет вас очень недоставать. До того, как вы появились, он был вполне умиротворен, даже не подозревая, насколько одинок, окруженный только детьми, — ни жены, ни другого человека его возраста. Вы уедете — и в его жизни оставите пустоту, и чем дольше вы откладываете отъезд, тем больше будет его потеря.

А Майра? — Энн говорила быстро, едва переводя дыхание. — Она же думает, что влюблена в вас. Она не находит себе места, придумывает новые прически, требует денег на новое платье, надеясь — глупое дитя! — покорить вас. Она не прикоснулась к учебникам с тех пор, как вы появились. Вам и невдомек, что, когда вы вернетесь в свою жизнь, к своим друзьям, Майра опять провалит экзамен и деньги, потраченные отцом на ее учебу, пропадут без пользы. Это вас не заботит, вы даже не догадываетесь об этом. Но я-то останусь с этими проблемами. В результате пострадает Энтони: ведь если Майра не устроится на работу, мы не сможем послать мальчика в приличную школу, а Энтониета будет лишена многих вещей, которые могли бы сделать ее счастливой. Но хотите ли вы знать об этом? Может ли это заботить вас? Я могла бы сказать больше, но что пользы? Постарайтесь понять, сэр Джон! И прошу вас, возвращайтесь в мир, которому вы принадлежите.

Энн закончила, умоляюще сложив руки, ее широко раскрытые темные глаза сверкали непролитыми слезами.

Сэр Джон выслушал ее, не шелохнувшись. Повисло продолжительное молчание, и тишину в кухне нарушало только тиканье больших часов на каминной полке. Энн смотрели на него, и выражение его лица казалось ей жестким и суровым.

«Да, он упрямый, — подумала она в смятении. — Жесткий и самолюбивый. Он не понимает того, чего не хочет понять». Она резко повернулась, пошла через кухню, остановившись у буфета спиной к сэру Джону, и уставилась на блюдо — старое китайское блюдо с трафаретным узором, которое от частого и продолжительного пребывания в духовке стало коричневым по краям и треснуло посредине.