Винтервуд - Иден Дороти. Страница 3

И все же она радовалась, что кузина Мэрион не хватилась платья, которое утром было благополучно водворено на место. Она также была в восторге от того, что получила возможность провести какое-то время как ей вздумается. Она собралась побродить по Пьяцце, полюбоваться на витрины магазинов — эти маленькие сокровищницы, содержимое коих было для нее совершенно недосягаемо, — и, быть может, позволить себе отчаянное мотовство — выпить утреннюю чашечку шоколада у Флориана.

Лавиния не признавалась самой себе, что надеется снова увидеть вчерашнее семейство. Девочка, кажется, говорила о том, что собирается покормить голубей... Но кто знает, когда она этим займется и оправилась ли неведомая Элиза от желудочного заболевания?

На Пьяцце толпились, как обычно, кучки зевак. Преобладала английская речь. Может, это объяснялось тем, что у англичан особенно громкие голоса? Во всяком случае, джентльмены в твидовых пиджаках и леди в платьях из муслина или органди, прикрывающиеся зонтиками, чтобы защитить свою нежную кожу от свирепого итальянского солнца, выглядели совершенно так же, как гости, собиравшиеся летом на загородные приемы там, на родине. Какая жалость, размышляла Лавиния, что англичане так густо растеклись по всему земному шару!

Но, несмотря на привычный облик людей, площадь Сан-Марко выглядела восхитительно экзотично?

Когда Лавиния устала от созерцания витрин, она позволила официанту усадить ее за один из столиков на улице перед кафе Флориана. Одарив ее соблазнительной улыбкой, официант приветливо сказал: «Bion giorno, signorina [3]! — Затем, желая блеснуть своим английским, добавил: — День сегодня превосходный».

Лавиния согласилась, что это и в самом деле так, и, не ощущая ни малейшего стыда, порадовалась восхищению, которое явно вызывала у официанта. По ее аккуратному строгому платью он, без сомнения, видел, что она не из богатых англичан, тем не менее он не оставлял ее своим вниманием, а день и впрямь был превосходный. Где в Англии увидишь такое синее небо или сможешь наблюдать подобные сцены? Да и вообще, сидеть одной в кафе, не привлекая к себе нежелательного внимания! Можно было не тревожиться: на нее смотрели просто как на одну из полоумных иностранок, разве что очень хорошенькую, и она с удивлением чувствовала себя почти счастливой!

Лавиния допила свой шоколад прежде, чем успела заметить девочку в инвалидной коляске. Она сидела посредине Пьяццы в окружении машущих крыльями голубей. Кроме голубей, вокруг нее, похоже, никого не было.

Лавиния поискала глазами среди прохожих ее отца, того высокого темноволосого мужчину, или ее мать, или хотя бы какую-нибудь служанку в форменном платье, которая, по-видимому, должна была ее всюду сопровождать. Никого не было. Лавинии даже издали было видно, что ребенок очень напряжен. Девочка вцепилась руками в подлокотники коляски. Ее маленькие плечики неподвижно застыли. Казалось, она вот-вот ударится в слезы.

Поддавшись внезапному порыву, Лавиния вскочила и подошла к ней:

— Простите меня, дорогая, но с вами что-то случилось?

На девочке была розовая панамка из хлопчатобумажной ткани, затенявшая ее лицо. Когда она резко подняла голову, чтобы разглядеть, кто с ней заговорил,

Лавиния вопреки ожиданию увидела не залитое слезами, а злое, как у ведьмы, лицо.

— Кто вы такая? Почему вы заговорили со мной?

— Меня удивило, что вы здесь одна. Вы можете самостоятельно справиться с этой коляской?

— Нет, не могу, — отрезала девочка. — А вам-то какое до этого дело?

— Как вам сказать... — Ребенок был до того сердит, что казался почти смешным: этакая разгневанная маленькая кукла с красным лицом и горящими желтовато-коричневыми глазами! — Разве вам не приятно хотя бы то, что кто-то говорит с вами на вашем родном языке?

— Мне бы следовало сразу же догадаться, что вы англичанка. — Яркие глазки презрительно скользнули по неказистому платью Лавинии. — Вы при ком состоите?

— При весьма пожилой даме, — миролюбиво ответила Лавиния. — Во всяком случае, вам она, вероятно, показалась бы пожилой. Но она ушла к друзьям пить кофе, так что я на это время совершенно свободна. — И лукаво добавила: — А вы тоже отпустили свою служанку?

— Ах, эта несносная Элиза больна! А мой брат, обещавший побыть со мной, убежал. Когда папа узнает, он страшно рассердится.

— Вам не слишком жарко на солнце? Хотите, я передвину куда-нибудь вашу коляску?

— Нет, не трогайте ее. Я себя чувствую совершенно нормально.

— Простите, но я должна вам сказать, что лицо у вас прямо горит. Думаю, что от жары.

Девочка приложила руки к щекам:

— Вас это не касается.

— Но разве вам полезна такая жара? Я бы хотела, чтобы вы позволили мне передвинуть вас в тень. Может быть, мороженое...

Светло-коричневые глаза налились яростью, как у попавшей в капкан лисы.

— Вам что — жалко меня? А я не люблю, когда меня жалеют! Я могу преспокойно дождаться, пока вернется Эдвард.

— Тогда почему вы на меня не глядите, а смотрите куда-то поверх моей головы, как если бы меня здесь не было! Вчера вечером в опере вы вели себя иначе.

— Я никогда раньше вас не видела. Не понимаю, что вы такое говорите.

— О, я знаю, что тогда я выглядела лучше, чем сейчас. Я находилась в соседней ложе.

— Та дама — это были вы?

Лавиния тронула рукой свою серую поплиновую юбку:

— Наверное, я сейчас не слишком на нее похожа...

Враждебность во взгляде девочки сменилась интересом.

— Нет, совсем не походите. Почему у вас теперь такой блеклый вид? Вы прислуга?

— В известном смысле. Впрочем, да, конечно прислуга, хотя мне страшно неприятно в этом признаться. Так же, как вам не хочется признаться, что вы чувствуете себя беспомощной в этой коляске.

Девочка вдруг сказала:

— Я плакала. Терпеть не могу, чтобы меня видели плачущей.

Лавиния прониклась невольным сочувствием к ребенку.

— Я тоже этого не терплю. Меня зовут Лавиния Херст. Знаю, что ваше имя Флора — вчера вечером слышала, что вас так называли, слышала совершенно случайно. А вашего брата зовут Эдвард.

— Мама называет его Тедди, словно он младенец. А платье было чье?

— Платье?

— То, красивое, что было на вас. Вы его украли?

Это говорил уже не ребенок, а преждевременно состарившаяся женщина с худым лицом, под кожей которого ясно обозначались кости. Девочка была не по летам развита и наблюдательна.

— Нет, я его не украла. Взяла взаймы.

Флора бросила на нее разочарованный взгляд:

— Ах так...

— В каком-то смысле это было воровство, потому что я не спросила разрешения.

— У своей хозяйки?

— Да.

— Она противная?

Поразительно, каким облегчением было поговорить хоть с кем-нибудь, пусть даже с ребенком.

— Иногда бывает противной.

— А что она скажет, если узнает про платье?

— Не узнает. Я сегодня утром благополучно вернула его на место. Сережки, которые были на мне, тоже ее. Ах ты Господи!..

— Что такое, мисс Херст?

— Я забыла положить назад сережки! Они все еще у меня в комнате. О Боже! Если кузина Мэрион узнает...

— Что тогда будет? — с величайшим интересом спросила Флора.

— Не знаю. Уверена, что она с большим удовольствием заточила бы меня в подземелье.

— Или заставила бы прогуляться по Мосту Вздохов [4].

— Или вздернула бы на ви... — Лавиния не договорила. Игра вдруг перестала быть игрой.

— На виселице? Неужели она такое чудовище? — Флора явно наслаждалась катастрофической ситуацией. — Тогда давайте подумаем, как ее наказать. Я знаю... Ой, папа!

Их разделила тень. Лавиния быстро подняла голову и увидела, что возле них стоит мужчина. Она поняла: направляясь к Флоре, она надеялась, что именно это и произойдет. Ее не так уж сильно обеспокоило бедственное положение ребенка — просто оно оказалось кстати.

У него было крепкое, словно из камня высеченное смуглое лицо, упрямое и слегка мрачноватое, с выпуклым лбом и темными умными глазами.