Тайный грех императрицы - Арсеньева Елена. Страница 28

Катрин зашлась смехом и сообщила, что сие – любимые игрушки ее сестер и братьев, которые она в свое время у них просила, но получала отказ «от этих жадин», а потому игрушки крала и ломала.

– А отчего ж ломали-то? – простодушно удивилась Натали, и Катрин посмотрела на нее и впрямь как на дурочку.

– Разве не понимаешь? Играть при всех я ими не могла бы, иначе стало ясно, кто их украл. А самой с собой играть скучно, да и не оставалась я наедине с собой, вечно какие-то бонны за мной надзирали. То есть эти игрушки по-прежнему были не мои. Вот я их и ломала: пусть не мои, но и ничьи!

Тогда Натали не слишком поняла путаное объяснение великой княжны, но сейчас вспомнила его вновь.

Да, Алексей Охотников был именно той игрушкой, которой Катрин мечтала обладать, потому что он принадлежал другой! А потом... изломает и бросит!

Мысленно Натали пожалела и его, но боже упаси было хоть движением ресниц позволить Катрин догадаться, о чем она думает! Со свету сживет. А что еще хуже, расстроит свадьбу с Гончаровым!

И, призвав на помощь все свое умение притворяться, Натали задушевно проговорила:

– А вот помянете мое слово – придет к вам Охотников! Придет милости просить!

– О, вот тут ты права! В том, что он станет просить милости для Елизаветы, я ничуть не сомневаюсь, – с отвращением проговорила Катрин. – И я должна быть немедленно извещена об этом, сразу, как только сие произойдет.

Даже мечтать не стоило о том, чтобы увидеться с Елизаветою вновь. Во время нового своего караула Алексей мог видеть, как усилена охрана дворца. Причем сделано сие было, как всегда, бестолково. На парадных лестницах часовые стояли чуть не на каждой ступени, а те потайные переходы и выходы, которыми годами никто не хаживал и которые выводили в самые укромные закоулки сада (Алексей иногда пользовался этими путями), так и оставались не охраняемы. Зато на каждом шагу можно было наткнуться на досужего человека, который бродил с выражением государственной заботы на лице. А уж в саду народу шлялось немыслимо. Ну и, само собой, двери личных покоев императрицы и государя наблюдались таким количеством глаз, что, вздумай неведомый злоумышленник обратиться комаром или тараканом, и тут его бы немедля изловили и пришлепнули.

Рисковать было глупо. И Алексей решил пока не испытывать судьбу. Он написал короткую записку – успокоительную, нежную, преисполненную обожания, – опустил ее в старинную вазу, стоявшую в укромном уголке (это был один из их постоянных почтовых ящиков) и отправился в обход дворца, постаравшись сделать так, чтобы путь его пролегал поближе к фрейлинским покоям.

Алексей искал Загряжскую. Он ничуть не сомневался, что эта пронырливая особа умудрится остаться во дворце и не будет освобождена от должности. Елизавета слишком мягка и боязлива, она не решится на скандал, ведь фрейлина подняла такой шум, движимая вполне извинительной и даже похвальной причиной: заботой о безопасности государыни.

Алексей не ошибся. Он столкнулся с девушкой чуть ли не нос к носу. Обменялись короткими взглядами: в ее глазах мелькнул испуг, глаза Алексея были холодны – и Загряжская прошла мимо. Выглядела она до крайности озабоченной. Очевидно, спешила куда-то с поручением, а может, просто шпионила для Катрин – по обыкновению.

Этот удобный случай Алексей упускать не намеревался. Он последовал за фрейлиной и окликнул ее, лишь она взялась за ручку двери:

– Мадемуазель, вы уронили...

Он протянул ей загодя приготовленный белый платок.

Загряжская посмотрела с таким брезгливым видом, как если бы Алексей предлагал взять ей лягушку:

– Я? Вы ошиблись, сударь!

– Берите платок и разглядывайте его, – сквозь зубы процедил Алексей, подходя ближе. – Это в ваших интересах. Иначе как объяснить людям наш разговор? А теперь слушайте. Мне необходимо срочно увидеться с вашей госпожой.

Алексей думал, что девушка сделает большие глаза и начнет лепетать всякие несообразности о том, что она не понимает, что не знает, о чем речь, ну и всякое такое. Однако она спокойно кивнула:

– Хорошо. Как окончите дежурство, выйдите из дворца один и следуйте вдоль Невы. Вас догонит карета.

– Та самая? – усмехнулся Алексей. – Но я заканчиваю спустя час. Вы не успеете сообщить.

Загряжская глянула высокомерно:

– Даже если вы покинете дворец спустя пять минут, карета будет вас ожидать. Даже если вы сейчас выйдете!

– Ого, вот как? – нахмурился Алексей. – Значит, она не сомневалась, что я попрошу о свидании?

– Конечно, – улыбнулась девушка, и эта улыбка сделала ее хитренькое личико таким прелестным, что Алексей невольно улыбнулся в ответ. – Ведь она никогда не ошибается!

В голосе ее звенели подобострастие и самодовольство, и Алексей перестал улыбаться.

– Никогда? – задумчиво повторил он. – Ну что же... Карета так карета.

– Итак, любезная интриганка, вас переиграли? – не без злорадства спросил Константин. – А хитер же оказался малый! Как ему удалось выскочить незаметно, вы не знаете?

– Каком, – огрызнулась Катрин. – Елизавета не зря попросила кавалергардов войти первыми, а потом выгнала их. Он и выскочил.

– А что же ваша знаменитая l'espionne? – продолжал ехидничать Константин. – Она куда смотрела? Она разве его не видела?

– А что она должна была сделать? – окончательно разозлилась великая княжна. – Закричать, что это – любовник императрицы? Да мою бедную l'espionne прибили бы на месте за оскорбление ее величества! Она его уже в приемной увидела, поди докажи, что он только что из спальни выскочил. Вот кабы его под кроватью обнаружили или в гардеробной – другое дело!

– Фу, пошлость какая – под кроватью, в гардеробной! – фыркнул Константин. – Это прямо для буржуа анекдотические истории. Да, значит, из всей истории получился семипудовый пшик. А я-то надеялся, разразится скандлиозо немаленький. Думал, слегка взбодрится наше семейное болото. А то все об одном талдычат: о том, что Чарторыйский с поста министра иностранных дел в отставку подал, что Убри в Париже договор подписал, от которого у всех волосы дыбом встали... Ложишься, понимаешь, с женщиной в постель, начинаешь ее охаживать, а она тебе не ох да ах, а – Союз держав... Мирное урегулирование споров... Перекраивание карты Европы... Лига защиты прав человека... Тьфу! Осточертело все к такой-то и такой-то матери!

Тут Константин опомнился и сообразил, что разговаривает не с Нарышкиным или, к примеру, верным Бауром, а с сестрой, которая как бы еще девица, во всяком случае, себя за таковую выдает, а значит сие, что в ее обществе следует соблюдать некий декорум, и потому употребление некоторых словечек из его привычного лексикона более чем неуместно... И вообще, он, кажется, в сердцах плюнул Катрин на подол!

– Пардон, – буркнул Константин. – Даже миль пардон!

Катрин засмеялась, и от изумления брат хлопнул глазами. Что это с ней?! Другая на ее месте бы...

– Да, я думаю, Елизавета и ее любовник о Союзе держав не говорили. Они его осуществляли. И результаты оказались гораздо действенней любого европейского трепа, ибо этот треп так трепом и остался, а их «переговоры» принесли, как выражаются политики, конкретные плоды.

– Это как? – озадачился Константин. – Что сие значит?

– А вы поразмыслите, братец! – усмехнулась великая княжна. – Мне, девице, вроде бы невместно открывать глаза мужчине на такие скользкие обстоятельства, но вы своей недогадливостью меня сами вынуждаете. Ну какой плод может дать связь мужчины и женщины?!

– Что?! – задохнулся Константин.

– Да что слышите, – пожала плечами Катрин с самым равнодушным и в то же время брезгливым видом. – Елизавета беременна.

И это пошлое, житейское слово, которое никогда, ни при каких обстоятельствах не срывалось и не могло сорваться с уст дамы из общества, припечатало Константина своей грубой вульгарностью к земле так, как если бы он был жалким жучишкой, а слово это – комом земли.