Руби - Эндрюс Вирджиния. Страница 31

Я отвернулась от Поля и закусила нижнюю губу. Мой рот хотел дать свободу словам и оправдать мой поступок.

– Дело не в том, что я не любила тебя, Поль, – начала я медленно. И вновь повернулась лицом к другу. Воспоминания о наших недавних поцелуях и обещаниях обреченными мотыльками пропорхали на свечу моего жгучего отчаяния. – И не в том, что не люблю, – добавила я тихо.

– Тогда в чем же? Что это могло быть? – быстро спросил он.

Мое сердце, разрываемое горем и такое усталое от печали, начало стучать, как массивная, тяжелая бочка, так медленно, как ужасные барабаны в траурных процессиях. Что сейчас важнее, спрашивала я себя: уничтожить ложь между Полем и мной, между двумя людьми, питающими друг к другу такую редкостную любовь, любовь, которая требовала честности, или оставить все как есть, поддерживать ложь, чтобы не дать Полю узнать о грехах его отца и, значит, сохранить мир в его семье?

– Что это было? – снова допытывался он.

– Дай мне немножко подумать, Поль, – сказала я и посмотрела в сторону. Парень нетерпеливо ожидал, сидя рядом со мной. Я была уверена, что его сердце билось так же быстро, как и мое.

Я хотела сказать Полю правду, но что, если бабушка Катрин не ошиблась? Что, если со временем Поль возненавидит меня еще больше за то, что я оказалась вестником такой опустошающей новости?

О бабушка, думала я, разве не наступит такое время, когда истина должна быть раскрыта, а ложь и обманы – разоблачены? Знаю, маленькими мы можем оставаться в мире фантазий и выдумок. Может, это даже необходимо, ведь если нам так рано рассказать столько безобразной правды о жизни, мы были бы уничтожены раньше, чем смогли бы обзавестись твердым панцирем, необходимым для защиты от неумолимых стрел коварной судьбы, несущих самые горькие истины о том, что и бабушки и дедушки, и матери и отцы, да и сами мы тоже, увы, смертны. Нам все равно предстоит понять, что мир не заполнен только мелодично звучащими колокольцами, мягкими, чудесными вещами, восхитительными запахами, приятной музыкой и бесконечными надеждами. В нем есть все, в этом мире, – и ураганы, и беды, и болезни, и надежды, которые никогда не сбываются.

Конечно, Поль и я теперь уже достаточно взрослые, думала я. И конечно, нам легче вынести правду, чем и дальше продолжать жить с этим обманом.

– Очень давно здесь кое-что произошло, – начала я, – кое-что, что вынудило меня в тот день произнести те ужасные слова.

– Здесь?

– На нашей протоке, в нашем небольшом кайенском мире, – кивнула я головой. – Правда об этом случае была быстро скрыта, потому что она принесла бы огромные страдания многим людям, но иногда, а может, и всегда, когда правда бывает похоронена подобным образом, она имеет привычку выходить наружу, выталкивать себя вверх, на солнечный свет.

– Ты и я, – продолжала я свой рассказ, глядя в недоумевающие глаза Поля. – Это и есть та правда, которая когда-то была похоронена. Теперь мы на солнечном свете.

– Я не понимаю, Руби. Какая ложь? Какая правда?

– Никто в те далекие времена, когда была похоронена правда, не предполагал, что мы с тобой так возвышенно полюбим друг друга.

– Я все еще не понимаю, Руби. Как это многие годы назад кто-то вообще мог о нас знать? И почему бы это имело значение, если бы и знал? – спросил Поль, и его глаза сузились от непонимания.

Было очень трудно открыть правду и сделать это простыми словами. Почему-то я чувствовала, что если бы Поль пришел к пониманию сам, если бы слова сложились в его голове и были высказаны им самим вместо меня, то это было бы менее болезненно.

– В тот день, когда я потеряла свою мать, ты тоже потерял свою, – наконец проговорила я, и слова мои были похожи на крошечные горячие угли, падающие с моих губ. Как только я произнесла их, жар сменился ознобом, ознобом таким сильным, будто на мою шею лили ледяную воду.

Взгляд Поля скользнул по моему лицу, ища более ясного ответа.

– Моя мать… тоже умерла?

Он поднял глаза, парень был в недоумении, его мозг перебирал все возможные варианты. Затем его лицо сделалось пунцовым, и он снова стал вглядываться в меня, на сей раз его глаза были требовательными и почти безумными.

– Что ты хочешь сказать… что ты и я… что мы… находимся в родстве? Что мы брат и сестра? – спросил Поль. Уголки его рта поползли вверх в недоверчивой усмешке.

– Бабушка Катрин решила рассказать мне все, когда увидела, что происходит между нами, – объяснила я.

Поль потряс головой, все еще сомневаясь.

– Ей было очень тяжело сделать это. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что сразу же после этого признания возраст стал прокрадываться в ее походку, в ее голос и сердце. Старые страдания, когда их возвращают к жизни, жалят еще сильнее, чем тогда, когда были только причинены.

– Это, должно быть, ошибка, старая кайенская сказка, которую сочинили сплетницы. – Поль покачал головой и улыбнулся.

– Бабушка Катрин никогда не сплетничала, никогда не раздувала пламени пустых разговоров и слухов. Ты сам знаешь, что она ненавидела подобные вещи, ненавидела ложь и очень часто заставляла людей смотреть правде в глаза. Она заставила меня отладиться от тебя, хотя и знала, что это разобьет мое сердце. Она должна была все рассказать мне, хотя это принесло ей такую сильную боль.

Но мне невыносимо больнее видеть твою ненависть ко мне за то, что я якобы намеренно причинила тебе боль. Поль, я умираю каждый раз, когда в школе ты смотришь на меня со злобой. Почти каждую ночь я все еще засыпаю, плача о тебе. Конечно, мы не можем любить друг друга, но я не могу допустить, чтобы мы были врагами.

– Я никогда не думал о тебе как о враге, просто…

– Ненавидел меня. Продолжай, ты можешь говорить это теперь. Теперь мне не больно слышать это, я уже выстрадала. – Я улыбнулась сквозь слезы.

– Руби, – покачал головой Поль, – я не могу поверить в то, что ты говоришь. Не могу поверить, что мой отец… что твоя мать…

– Ты теперь уже достаточно взрослый, чтобы знать правду, Поль. Возможно, я поступаю эгоистично, говоря тебе все это. Бабушка Катрин предупреждала меня не делать этого, предупреждала, что со временем ты возненавидишь меня за то, что я создала трещину в вашей семье, но я не могу больше переносить ложь между нами, и особенно теперь. Я потеряла бабушку и понимаю, что совершенно одинока.

Поль смотрел на меня мгновение, затем встал и сошел вниз к краю воды. Я видела, как он стоял там и просто сбивал ногой камни в воду, раздумывая, осмысливая, принимая то, что я рассказала. Я знала, что в его сердце происходит такое же волнение, как и когда-то в моем, такая же путаница кружилась и в его голове. Он вновь, более резко, тряхнул головой и повернулся ко мне:

– У нас есть все фотографии, снимки моей матери, когда она была беременна мной, мои снимки сразу же после рождения и…

– Ложь, – отрезала я. – Все используют обман, чтобы спрятать грехи.

– Нет, ты не права. Это все ужасная, глупая ошибка, разве ты не видишь? – Поль сжал руки в кулаки. – И нас заставляют страдать из-за нее. Я уверен, это не может быть правдой, – кивнул он, стараясь убедить себя. – Я уверен, – произнес он и возвратился ко мне.

– Бабушка Катрин не солгала бы мне, Поль.

– Нет, твоя бабушка не солгала бы тебе, но, может, она думала, что, рассказав эту историю, сумеет помешать тебе общаться со мной, и это будет хорошо, ведь моя семья подняла бы такой шум. И ты и я, конечно, пострадали бы. В этом все дело, – сказал Поль, успокоенный своей теорией. – Я докажу это тебе. Не знаю как, но докажу, и тогда… тогда мы будем вместе, как и мечтали.

– О Поль, как бы мне хотелось, чтобы ты был прав, – проговорила я.

– Я прав, – убежденно сказал он. – Вот увидишь. И меня изобьют еще на одном вечере танцев, – добавил он, смеясь. Я улыбнулась, но отвернула лицо.

– А как насчет Сюзетт? – спросила я.

– Я не люблю ее. И никогда не любил. Мне нужно было просто, чтобы ты…

– Чтобы заставить меня ревновать? – спросила я и быстро взглянула на него.