Женщины в его жизни - Брэдфорд Барбара Тейлор. Страница 16

Устроенный по типу регулярных английских парков, созданный по частям, со множеством искусственных прудов и ручьев, Тиргартен был величественным и умиротворяющим и являлся неизменным объектом ее счастливых воспоминаний. Здесь она каталась верхом в детстве и в юности, да и теперь в хорошую погоду тоже не упускала случая поупражняться в верховой езде. Она любила бродить по вьющимся в прохладной тени деревьев тропинкам. Прежде они гуляли тут с Зигмундом; нынче она приходила сюда с Максимом и его няней. Ей случалось бродить в этом зеленом оазисе одной, когда хотелось побыть наедине со своими мыслями. Для нее Тиргартен по-прежнему оставался заповедным местом, где царили покой и безмятежность, тихим спасительным островком в нынешней сумасшедшей жизни Берлина. И красота, и естественная простота природы успокаивали ее, действовали, словно целительный бальзам, на ее смятенную душу.

Когда Зигмунд заговорил о своей матери, она нашла глазами его лицо в сумраке автомобиля и ласково положила руку ему на плечо, понимая, как он волнуется за мать. Они говорили о фрау Вестхейм-старшей, здоровье которой заметно пошатнулось два года тому назад, после смерти супруга, о его сестрах Хеди и Зигрид и об их взаимоотношениях с матерью. Затем они немногословно обсудили события дня и примолкли, погрузившись каждый в свои раздумья.

Урсула, не просто обожавшая Зигмунда, но относившаяся к его мнению с глубоким уважением, жаждала поверить в правоту его рассуждений по поводу режима наци. Но то, что говорили ее ум и женская интуиция, шло вразрез с его заверениями. Они подсказывали ей нечто совершенно иное, порождавшее тревогу. В глубине души она предчувствовала, что грядет что-то катастрофически ужасное, хотя она ни за что не смогла бы сказать, что это будет и какую оно примет форму. Она опять ушла в себя, застыв с прямой спиной в углу сиденья. Не это ли страшное предчувствие вызвало ее тревоги? Она физически ощутила, как ее всю заливает отчаяние и кровь стынет в жилах.

У Зигмунда тоже было неспокойно на душе. Конечно же, в Берлине он вполне обоснованно чувствовал себя в безопасности, несмотря на общую атмосферу времени: антиеврейские акции хотя и предпринимались уже, но семейство Вестхеймов пока не трогали, так же как ряд других богатых и известных еврейских домов, игравших важную и полезную роль в государстве. Нигде и никто пальцем не тронул имущество Вестхеймов, банк не прикрыли. И не заставляли принимать партнеров-арийцев, к чему вынудили уже кое-кого из еврейских деловых людей. И тем не менее недавно в нем зашевелилось подозрение, что ситуация чревата переменами для каждого еврея, живущего в Третьем рейхе.

Всего несколько минут назад он успокаивал жену, говорил ей что-то ободряющее, чтобы хоть в какой-то мере унять ее подспудную тревогу и страх. Но сам он должен быть готов встретиться в скором времени с вполне вероятной угрозой для их семьи. Игнорировать такие опасения было бы чистейшим безрассудством. Пожалуй, надежней всего уехать из Берлина, вообще из Германии, что, кстати, многие уже сделали. Он – богатый человек. Ему, собственно говоря, вполне по средствам обеспечить выход из опасного положения, купить выездные визы и паспорта. Однако ему понадобится помощь тех, кто смог бы свести его с людьми, ведающими необходимыми документами. Он прекрасно знал, что и коррупция широко распространена в Третьем рейхе; вопрос был лишь в том, к кому пойти, дабы заполучить то, что ему требуется. У него были друзья, которые, по всей вероятности, смогли бы вывести его на нужных чиновников и помочь избежать предстоящих мытарств на этом пути. Но не струсят ли они? Кому он мог довериться? Он перебрал в памяти несколько имен, поразмышлял над кандидатурами.

Карл тем временем промахнул Хофъегераллее, объехал площадь Гроссер Штерн с Зигесойле – крылатым обелиском Победы, возвышавшимся в центре, и двинул по направлению к Бранденбургским воротам.

Когда они проезжали под Триумфальной аркой, Урсула смотрела вперед на Унтер-ден-Линден. Наци обезобразили эту широкую, величественную улицу, этот знаменитейший берлинский бульвар, возведя по сторонам ряды колонн. Каждую их них венчал гигантский нацистский орел, и в ярком уличном освещении они угрожающе парили на фоне темневшего вечернего неба. Типичная нацистская театральность, подумала Урсула, с отвращением глядя на это зрелище. В ее представлении эта колоннада символизировала разросшееся до неба древо зла и тирании, которое являл собой Третий рейх. Она опустила взгляд.

Теперь они ехали по Паризерплац. Ее родители владели одним из домов, стоявших на этой красивой площади, там она росла, из этого дома вышла замуж за Зигмунда. Там же в 1935 году умерла ее мать, а затем и отец, скончавшийся только в прошлом году. Площадь, имевшая такое значение в ее жизни, напомнила о временах минувших и о столь любимом ею Берлине, который трагически и навсегда исчез.

Она тяжко вздохнула и постаралась стряхнуть с себя чувство унылой безысходности. Карл свернул направо и повез их по Вильгельмштрассе, где в доме № 70 находилось посольство Великобритании. Они подъезжали к месту назначения. Урсула приняла нужное выражение лица, пришпилила к губам улыбку. Что делать – научилась, и, когда надо было, – вполне могла это.

Их машина встала в хвост длинной вереницы других. Часть их принадлежала официальным лицам, министерствам, другие были из дипломатического корпуса и несли на крыле жесткий флажок; она узнала цвета Италии, Америки и Испании.

Урсула сама вышла из автомобиля и, пока Зигмунд обходил машину, выйдя со своей стороны, окинула взглядом Вильгельмштрассе. Всего в нескольких шагах находилась Рейхсканцелярия, где сидел Гитлер со своими злодейскими помощниками, и Урсула не могла сдержать воображение, пытаясь представить, какие именно дьявольские замыслы рождаются в эту минуту в их преступных мозгах. От этих мыслей душа ее съежилась и дрожь проняла тело.

Но Зигмунд уже был рядом, улыбался ей, и она – слегка вымученно – улыбнулась ему в ответ. Если он и заметил ее вялую реакцию, то, во всяком случае, не подал виду, а просто взял ее под руку и повел вперед к гигантским дверям, над которыми полоскался на холодном ветру «Юнион Джек».

Вид британского флага улучшил ее настроение. Она видела в нем не просто кусок разноцветной ткани, но символ справедливости, демократии и свободы.

Сэр Невиль Гендерсон, посол ее величества королевы Великобритании в Берлине, стоял в холле между двумя залами для приема на верхней площадке широкой лестницы, приветствуя прибывающих гостей. Он, как всегда, щедро расточал улыбки, радушие, светскость и шарм.

Зигмунд с Урсулой медленно продвигались вперед в потоке других гостей, покуда сэр Невиль не пожал ей руку и не произнес теплые слова приветствия прежде, чем обратить внимание на Зигмунда. Мужчины несколько секунд обменивались любезностями, а затем оба отступили в сторонку и направились в один из двух залов, где были сервированы столы с аперитивами.

Раут был в разгаре, в зале было полно гостей. Здесь царил дух блестящего светского общества, но одновременно в атмосфере вечера ощущалась напряженность, возрастало волнение, что стало обычным явлением в Берлине тех дней. Особенно это чувствовалось в иностранных посольствах на приемах, которые становились интернациональными собраниями все большего размаха.

Сверкали, переливаясь, подвески хрустальных люстр под высоким потолком, цветы, повсюду расставленные, усиливали праздничность обстановки, в зале царило великолепие, струнный квартет сопровождал почтенное собрание звуками музыки. Официанты в черном и белых перчатках сновали среди гостей, мастерски жонглируя серебряными подносами с бокалами шампанского и всевозможными бутербродами с анчоусами и икрой. И сверху на все взирал живописный, в полный рост, портрет короля Георга VI, в этом году вступившего на престол, сменив своего слабовольного и недалекого брата Эдуарда, отказавшегося от трона ради женитьбы на американской авантюристке миссис Симпсон.