Знак Святого - Чартерис Лесли. Страница 52

Было тихо. Но в подобной ситуации уши могли услышать то, чего не было на самом деле, так же, как глаза могли в темноте увидеть то, что им хотелось бы видеть. Любой звук – прерывистое дыхание, скрип пружины на кровати, биение собственного сердца – мог превратиться во что угодно, что было доступно их воображению. Карине даже показалось, что под ней ползает что-то наподобие змеи – она вся сжалась от страха.

Вскоре заговорил Питер.

– В положении, подобном данному, – сказал он громко, – Святой начал бы рассказывать бесконечные истории о клопе-коротконожке по имени Аристофан, который оказывался в запутанных и не предназначенных для печати ситуациях, но самого Святого сейчас здесь нет, а я не могу выступать вместо него. Поэтому давайте поиграем в одну глупую игру. Каждый должен вспомнить какую-нибудь песенку, в которой упоминается его собственное имя. Предположим, вас зовут Мэри, тогда прозвучит песенка: «Мэри, Мэри – все делает не в меру». Или вот, например, Хоппи может спеть такую песенку: «Прыг-скок, я люблю тебя, как ты меня».

Снова наступила тишина.

– "Потопаю, похлопаю [18] – беду уведу", – сказала Патриция.

– Питер, твоя очередь, – заметила Карина. – Ты где?

– "Ох, иссушила [19] любовь меня", – с готовностью отозвался Питер.

– «Не кренись, моя лодка любви, не кренись» [20], – продолжила Карина.

– Все хуже и хуже, – сказала Патриция. – Когда же мы споем: «Дом, наш милый дом» [21]?

Вспомнить все это было невообразимо трудно, но еще труднее исполнить. Тем не менее с каким-то безрассудным отчаянием они заставляли свои голоса звучать. Они тщательно выговаривали каждое имя, но сознание неизбежно возвращалось к самым диким и фантастическим мыслям.

А время шло.

Серебряный квадрат света на полу переместился и теперь освещал мертвое лицо Рэндолфа Марча. За дверью взад-вперед шагал часовой. Моторная лодка, монотонно жужжа, сделала два или три рейса к берегу и обратно. Топанье матросов, таскавших грузы, стало постепенно затихать; их голоса превратились в далекий шепот, отрывистые команды стали редкими. Но появились новые звуки: плеск воды о металлические поверхности, отдаленные голоса, перемежавшиеся со скрипом чего-то тяжелого. Некоторое время было слышно какое-то гудение, но затем и оно затихло.

Не было необходимости в том, чтобы фиксировать каждую минуту. Но они понимали, как неумолимо быстро движется время и как мало его остается у них. И тем не менее никто из них не произнес вслух имени человека, голоса которого уже давно не было слышно.

Наконец Карина Лейс со вздохом сказала:

– Они, наверное, уже готовы к отплытию.

– Мы сделали все, что могли, – сказала Патриция Хольм.

– Эге, – произнес Хоппи Униатц, – эти морды не получили должного воспитания. Они уже все взмокли от жары, но надо сначала приложиться к бутылке и сделать пару затяжек. Никогда не видел работяг, которые могли бы, хлебнув, работать так, как я.

От присутствия стольких людей в комнате стояла страшная духота, она давила, словно пресс, затрудняя дыхание, сжимая мозг и превращая ясную мысль в туманный бред. Под полом, где стоял Питер Квентин, снова что-то прошуршало, – вероятно, змея. Во второй раз он услышал какую-то возню, затем послышался, слабый скрип, щелчок и затем глухой стук. Тени, которые, казалось, затаились в темноте, сейчас вновь задвигались. Но он не был в этом уверен.

Он сказал нервно:

– Не хочется тебе напоминать, но мы не обсуждали твое грязное прошлое. Мы играли в «слова», и теперь твоя очередь, Хоппи. Буквы Р-Е-Ф-Л. И вообще, я думаю, мы заберем тебя с собой в другую жизнь.

– О, – сказал Святой.

Никто не пошевелился. Стояла такая тишина, при которой звук булавки, упавшей на бархат, кажется оглушительным грохотом.

– Я бросаю вызов, – наконец сказал Питер. – Такого слова нет.

– «Рефольвер», – сказал Святой.

Снаружи послышались быстрые шаги, открылась дверь. Зажглась единственная лампочка.

У входа стоял Генрих Фрэд, позади него часовой. Его плотно сжатые губы скривились в усмешке, а бороздки на лице, идущие вниз от ноздрей, стали еще глубже. Он олицетворял собою месть.

– Мы уже отплываем, – сказал он. – Надеюсь, вы приятно провели время в ожидании собственного отплытия. Вам осталось недолго ждать – не более получаса. Я нажму кнопку, когда мы выйдем из бухты в открытое море.

Питер, Патриция, Карина и Хоппи взглянули на него одновременно без любопытства, как бы из вежливости. Однако по их глазам было видно, что они сознают все, что им было сказано несколькими секундами раньше.

Святой сидел на краю кровати все в той же позе, в какой видел его Фрэд в последний раз. Руки у него были за спиной; на лице кровоподтеки – следы кулаков Фрэда; одежда мятая и вся в песке. Только, может быть, отчаянное презрение в его голубых глазах горело еще ярче.

– Надеюсь, у вас будет приятное путешествие, – сказал он.

– Уверен, что это пустая трата времени, – продолжал Фрэд, – но мне хотелось бы кое-что сказать вам: ваша борьба – бесплодна и она своего рода символ того, что вы собой представляете. Точно так же, как были повержены вы, будет уничтожен каждый, кто пытается с нами бороться. Тот незначительный ущерб, который вы нанесли нам, будет возмещен; но вас уже никто не вернет к жизни. Можете утешаться этим. Ваш народ вскоре последует за вами. За исключением тех, кого мы оставим в качестве рабов, – как вы раньше держали в рабстве слаборазвитые народы. Теперь вы видите, что все ваши жертвы были напрасными.

Глаза Святого сияли словно сапфиры.

– Уверен, что это просто пустая трата времени, – насмешливо вторил Святой, – но мне хотелось бы, чтобы вы поняли, прежде чем умрете, одну вещь. Все, что вы со своими сподвижниками разрушите, в истории человечества будет значить не более чем лесной пожар. Вы сеете разруху и смерть, но настанет день, когда снова зазеленеют деревья, а о вас никто и не вспомнит.

– Я предоставляю вам возможность пофантазировать, – сказал капитан и шагнул к двери. Послышался щелчок выключателя; дверь захлопнулась.

Они слышали его удаляющиеся шаги: сначала по твердому полу, потом по мосткам пирса; потом шаги затихли. Прозвучала последняя команда, затем их слух уловил тихий всплеск воды. Секунды начали свой отсчет.

– Саймон, – сказала Патриция.

– Тише, – произнес Святой, напрягая слух.

Они только по звукам могли определить, что происходит снаружи, а звуки доносились с противоположной от них стороны. Теперь не было слышно шагов часового; и только беспрерывное жужжание москитов и других насекомых создавало звуковой барьер, не пропускавший к ним никаких других звуков.

Но где-то очень далеко слышалось глухое трение дерева о дерево и лязг металла. Затем раздались голоса, а также гул, который они слышали раньше, сначала перекрывший стрекот насекомых, затем немного затихший и наконец совсем прекратившийся. Теперь не было слышно ничего, кроме плеска волн, бившихся о берег среди корней ризофоры.

Вернулась на прежнее место и заухала сова.

Но Святой все еще молчал и не двигался – минуты казались часами.

Но вот щелкнул выключатель, и, подобно молнии, их озарил свет.

Все уставились на Святого, который стоял улыбаясь, держа в руке нож.

– Простите меня, мальчики и девочки, – сказал он. – Но мне очень не хотелось, чтобы они услышали, как я двигаюсь.

– Понятно, – сказал Питер Квентин. – Ты настолько деликатен, что мы все просто ослеплены.

Саймон разрезал веревки, связывающие Патрицию. Она поцеловала его и начала массировать кисти рук; он подошел к Карине Лейс.

Когда Саймон освободил ее, она сказала:

– Я думала... я думала... мы все думали... что ты сумел развязать свои веревки раньше.