Перст судьбы - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 24

— И ты будь здоров, княже Дедоборе! — Велемила вежливо поклонилась и хотела идти мимо, но мужчина снова развел руки и не пустил ее.

— А ты куда же? Разве не у батюшки твоего столы накрыты?

— У батюшки для старших. Тебе туда, Дедобор Твердославич. А мы с нашей «стаей» девичьей с отроками сядем.

— Ну уж тебе-то не пристало с отроками! Тебе с нами сидеть, будто зорьке ясной на небеси, будто солнышку красному! Хочешь, замолвлю слово батюшке, чтобы позволил с нами пировать?

— Спасибо, честь мне больно велика. Да и другим девкам обидно.

— Что нам другие девки! — Дедобор сплюнул. — Разве им с тобой равняться? Да ты среди всех девок — будто бела лебедь с серыми уточками! Пойдем с нами!

Он попытался взять ее за руку, но Велемила отстранилась.

— Мне за своей «стаей» глядеть нужно, а не то какая же я баяльница буду? Надо мне идти! — Она еще раз попыталась его обойти, но он опять не пустил.

— Да сколько ж тебе в баяльницах ходить! Тебе замуж пора да княгиней стать, ты уж давно дева взрослая! И чего отец думает! А если за женихом дело стало, так я на что?

— Что ты говоришь, Дедобор Твердославич, я и не ведаю! — На щеках Велемилы загорелся румянец, и Стейн видел, что она скорее раздосадована, чем обрадована или хотя бы польщена этим нежданным сватовством. Но она старалась сдерживаться, поэтому он, не зная толком, кто перед ними, не вмешивался.

— Ведаешь ты, что я говорю! Я уж три года говорю! Скажи слово — и нынче же дело сладим!

— Не мое дело — себя сватать, коса не доросла. И говорить мне об этом не к лицу. Пусти, княже Дедоборе, а то вон народ собирается.

Народ и впрямь собирался вокруг этой яркой пары, но, в отличие от Стейна, ладожане понимали происходящее гораздо лучше.

— Ты бы и впрямь, Дедоборе, не застил дорогу сестре моей Велемиле! — Вперед выдвинулся Стоинег, двоюродный брат Велемилы, за спиной которого стояли трое парней. — Не смущал бы деву, ей с мужчиной говорить невместно. Пойдем-ка мы с братьями тебя на почестен пир проводим и на место по твоему роду знатному усадим!

Его речи были образцом вежества, но почему-то все поняли, что Стояня пообещал указать наглецу его место. Дедобор перевел взгляд на него, а Велемила тут же скользнула прочь и потянула за рукав Стейна.

— Кто это? — Когда толпа сомкнулась за ними, отрезав от Дедобора, Стейн схватил девушку за руку. — Это что — твой жених?

— Да какой он жених! — в досаде ответила Велемила. Лицо ее горело от возмущения. — Дедобор это, князь изборский, чтобы ему осинной веткой в поле шататься! Шишига водяная он, а не жених! Ни очей, ни речей, а туда же все! Третий год ему твердят, что не про него невеста, да ему говорить, что глухому болоту! Пойдем! — Она была сердита и хотела поскорее забыть эту встречу. — Как приедет, так норовит в нашу «стаю» залезть, а у самого три жены дома! Старшего брата со свету сжил, жену себе взял, да боги видят его неправду — детей от знатной жены не дают, а он на нее пеняет и все другую подыскать хочет, помоложе и поздоровее.

— Он князь? Конунг?

— Да. В Изборске. Это кривичские земли, от Плескова недалеко. Город старый, старше Ладоги даже, и род их старинный, с плесковскими князьями они то роднятся, то дерутся, а все не решат, кто из них в кривичской земле старший. Оттого он и ко мне липнет, что хочет…

Она запнулась, будто не решаясь о чем-то упомянуть. Но Стейн и сам понял, чего хочет князь Дедобор, и уже ненавидел его всеми силами души.

— Если и теперь к нам в избу полезет, я Селяню подговорю, чтобы парни его побили, будто обознавшись. Не к лицу ему в наших «стаях» гулять, года не те!

И Стейн немедленно принял решение, если Селяня согласится поучить Дедобора уму-разуму, ни в коем случае не затеряться в последних рядах.

Но умный Стоинег, проводив гостя на подобающее ему место среди старейшины, шепнул пару слов брату Доброне, и изборского князя не выпускали из-за стола далее чем в нужной чулан, провожая даже туда в знак большого почтения. Но поскольку все были порядком пьяны, то и в этом никто не видел ничего особенного. Пировали пышно: перечисляли, как положено, родословие новонареченного во всех коленах, пели сказания о его прославленных предках. Вышеслав через некоторое время повеселел, вспомнив, что ему-то никто не мешает следующего же внука тоже назвать Гостивитом. А поскольку ильмерские Гостивитовичи унаследовали не только имена, но и владения рода, то у них будут все преимущества в борьбе с «варягами», как ладожан презрительно именовали за слишком тесную дружбу и родство с заморским племенем.

Молодежь тем временем веселилась по-своему: быстро прикончив пироги, принялись за игры. За время предзимья молодые варяги обучились этому нехитрому искусству, и даже те, кто почти не понимал по-словенски, хохотали над стараниями «слепого козла» найти по углам и под лавками того, кто ударил его по спине, или тщательно выговаривали по примеру остальных: «Мышка, мышка! Продай уголок!» От тесноты, по причине которой все постоянно друг с другом сталкивались, было еще веселее. Всяких игр у Велемилы и Селяни, распоряжавшихся гуляньем, было в запасе множество, и особенно Стейну понравилась та, что называлась невообразимым словом «кулючки». Несмотря на свое уже неплохое знание словенской речи, он не мог вообразить, что оно значит, да и Велемила только смеялась, если он ее спрашивал об этом. Да какая разница, что оно значит? Главное, что весело!

Поначалу «кулючкой» был Селяня: баяльник или баяльница всегда показывали пример, обучая тех, кто не умел играть. Он уселся на пол, а прочие живо завалили его шубами, кожухами и свитами, так что парень превратился в какую-то гору шерсти и шкур. Его голос из-под кучи теплого платья доносился глухо, и не удавалось разобрать почти ни одного слова в той бессмыслице, которую он нес:

Когда он только начал гундеть, Велемила живо схватила Стейна за руку и потащила за собой. Остальные врассыпную бросились прятаться: под столы, под лавки и на лавки, в углы, за печку, в сени и на гульбище. Все искали укромные уголки, кто поодиночке, но больше парами. Велемила, как самая ловкая, первая успела захватить угол за печью, откуда было хорошо видно «кулючку». Под ворохом кожухов Селяня был похож не на человека, а на какой-то домовой дух — без лица, без глаз, мохнатый ком, смутно шевелящийся при свете лучин, бормочущий что-то непонятное. У Стейна кровь похолодела в жилах, было жутко, но еще более весело, потому что Велемила сидела на полу рядом с ним, из-за тесноты крепко к нему прижавшись, и ее волосы касались его лица. Глядя, как жуткая «кулючка» медленно встает, Стейн обхватил Велемилу сзади обеими руками, будто хотел защитить от этого чучела, и чувствовал, как у нее бьется сердце. Она одной рукой накрыла его руку, но вроде бы не возражала, и тогда он, опустив веки, прижался лицом к ее теплому затылку и забыл обо всем на свете, в том числе о проклятой «кулючке». Вот бы она век сидела там, бормоча свои заклинания, а они оставались в этом темном углу.

«Кулючка» тем временем поднялась на ноги; кожухи падали с нее, как лишние шкуры, обещая явить миру нечто жуткое и грозное. Но одна чья-то вывернутая шуба осталась на голове, заслоняя обзор. «Кулючка» вслепую двигалась по избе, ощупывая столы и лавки в поисках добычи, но играющие, попискивая от смеха и веселой жути, отдергивали руки, ноги и полы, прятали головы, уворачиваясь из-под ищущих рук «кулючки».

Велемила вдруг повернулась, так что лицо ее оказалось совсем рядом с лицом Стейна. Почему-то она уже не улыбалась, ее лицо, едва различимое в темноте дальнего угла, было спокойно, но Стейну она сейчас показалась красивой, как никогда. Девушка подняла руку, провела кончиками пальцев по его щеке, потом потянулась к нему и поцеловала в губы таким долгим и горячим поцелуем, что все вокруг поплыло, а по жилам хлынул жар томительного желания. Стейн прижал ее к себе, стараясь продлить поцелуй как можно дольше, и оба они не услышали ни тяжелых медленных шагов, ни шороха шкур, пока мохнатая лапа не упала на голову сперва Велемилы, потом Стейна, на ощупь отыскивая кого-нибудь.