Тайна старой девы - Марлитт Евгения. Страница 4

Фелисита училась неутомимо, но когда Гельвиг наконец объявлял, что на сегодня учение окончено, она вся преображалась. Девочка без конца могла бегать по лугу, с быстротой молнии влезала на деревья, а через минуту уже лежала внизу у ручья. Заложив руки за голову, она задумчиво смотрела на зеленый ковер ореховых листьев и мечтала.

По небу проносились белые облака. Глядя на них, девочка вспоминала свое загадочное прошлое. Такое же белое и блестящее было платье ее матери, все усыпанное цветами. Фелисита до сих пор удивлялась, что мать не дала ей ни одного цветка. Она раздумывала над тем, почему ей тогда не позволили разбудить маму поцелуями, как она делала это каждое утро. Она не знала, что мать, всегда обращавшаяся с ней так нежно, давно умерла. Гельвиг не решался сказать ей правду. Хотя она, по прошествии пяти лет, уже не плакала так горько и не просила с таким жаром отвести ее обратно к родителям, но всегда говорила о них с трогательной нежностью и несокрушимо верила в двусмысленное обещание приемного отца, что она когда-нибудь снова увидит их. О профессии своего отца она тоже ничего не знала. Он сам не захотел этого, и Гельвиг строго следил за тем, чтобы никто в доме не говорил с Фелиситой о прошлом. Но он не подумал о том, что давно сторожившая его смерть откроет эту тайну. Он давно был неизлечимо болен, но, как и все легочные больные, надеялся на долгую жизнь. В любимый сад его уже вывозили в кресле, но он списывал это на временную слабость и строил планы обширных построек и путешествий. Однажды вечером доктор Бем вошел в комнату Гельвига. Больной сидел за письменным столом и усердно писал, окруженный со всех сторон подушками.

— Что за выдумки? — воскликнул доктор, грозя тростью. — Черт возьми, кто позволил тебе, писать? Изволь сейчас же положить перо!

Гельвиг повернулся к нему с веселой улыбкой.

— Вот тебе еще один пример, — сказал он насмешливо. — Я всегда говорю, что между доктором и смертью существует неразрывная связь... Я пишу Иоганну о маленькой Фее и меньше всего думаю теперь о смерти, но вдруг, во время твоего прихода в дом, у меня вышла из-под пера такая фраза...

Доктор наклонился и прочел вслух: «Я высокого мнения о твоем характере, Иоганн, и поэтому безусловно поручил бы тебе заботиться о вверенном мне ребенке, если бы я умер раньше, чем...»

— Баста, сегодня больше ни слова! — сказал врач, выдвигая ящик письменного стола и кладя туда неоконченное письмо. Затем он сосчитал пульс больного и украдкой взглянул на два красных пятна, горевших на резко выступающих скулах Гельвига.

— Ты точно ребенок, Гельвиг! — проворчал Бем. — Стоит мне отвернуться, как ты сейчас же делаешь глупости.

— Ты постоянно мучаешь меня... Вот подожди, в мае я удеру отсюда, и тогда можешь искать меня в Швейцарии.

На следующий день окна комнаты больного в доме Гельвигов были открыты настежь. Сильный запах мускуса вырывался на улицу, а по городу расхаживал человек в траурном платье, извещая по поручению городских властей о том, что господин Гельвиг скончался час тому назад.

Глава VI

У задернутого зеленой занавеской окна, выходившего в прихожую, стоял роскошный гроб с останками Гельвига. Массивные серебряные ручки гроба блестели, голова покойного лежала на белой атласной подушке. Рядом благоухали только что срезанные цветы.

Фелисита сидела в темном уголке за кадками с олеандрами и померанцевыми деревьями. Два дня она не видела своего приемного отца, а комната покойного была заперта. Но теперь она стояла, преклонив колени, на холодном каменном полу и неподвижно смотрела в это чужое лицо, с которого смерть стерла выражение безграничного добродушия. Девочка присутствовала при последних минутах Гельвига, но не поняла, что с волной крови, хлынувшей у него из горла, все кончилось. Он посмотрел на нее с непередаваемым выражением, когда ее вывели из комнаты. Озабоченная и взволнованная, ходила Фелисита мимо открытых настежь окон комнаты больного. Она знала, как остерегался он каждого дуновения ветерка, а теперь с ним так обращались! Она удивилась, что вечером не затопили камин, и попросила позволения отнести больному лампу и чай. Фридерика сердито крикнула ей: «Да что ты, не в своем уме или не понимаешь по-немецки? Он умер, умер!» Теперь Фелисита увидела его изменившимся до неузнаваемости и начала, наконец, понимать, что такое смерть.

Как только прихожая заполнялась новыми любопытными, Фридерика появлялась из кухни, вытирала глаза уголком передника и начинала восхвалять добродетели покойного.

Прихожая постепенно опустела. Вдруг маленькая Фелисита испуганно посмотрела на стеклянную дверь, которая вела во двор. На пороге появилась старая невысокая дама, лицо которой поразительно походило на Гельвига. Она была одета в старомодное черное платье из тяжелой шелковой материи, без всяких складок. Над лбом вились белоснежные локоны, поверх которых была накинута черная кружевная косынка, завязанная под подбородком.

Старушка не заметила ребенка, неподвижно смотревшего на нее, затаив дыхание, и подошла к гробу. Увидев лицо покойного, она невольно отшатнулась, и левая рука ее непроизвольно уронила на грудь покойного букет прелестных цветов. На мгновение она закрыла лицо платком, а затем торжественно положила правую руку на холодный лоб мертвеца.

— Знаешь ли ты теперь, как все это случилось, Фриц? — прошептала она. — Да, ты теперь знаешь это, как твои отец и мать!.. Я тебе все простила, Фриц, ты ведь не знал, что поступал несправедливо! Спи мирным сном!

Она хотела удалиться так же тихо, как и пришла, но в это время дверь столовой отворилась — и появилась госпожа Гельвиг. Она держала в руках грубый венок из георгинов, очевидно, собираясь возложить его на гроб как последний «дар любви».

Взгляды обеих женщин встретились. В глазах вдовы вспыхнул зловещий огонек, и ее лицо запылало неугасимой жаждой мести. Лицо старушки также выразило ее глубокое волнение. Казалось, что она боролась с невыразимым отвращением, и, наконец, победив это чувство, кротко протянула руку госпоже Гельвиг.

— Что вам здесь нужно, тетя? — сухо спросила вдова, игнорируя дружеский жест старушки. — Благословение неверующей не имеет силы.

— Для вечной мудрости и любви Божьей жалкая форма не имеет значения. Бог слышит благословение, если оно исходит от чистого сердца.

— И от души, отягченной преступлением! — закончила госпожа Гельвиг с язвительной усмешкой.

Старушка выпрямилась.

— Не судите, — начала было она, торжественно поднимая руку. — Нет... ни одно слово не нарушит больше его покой... Прощай, Фриц!

Она медленно вышла во двор и исчезла за дверью, которую Фелисита всегда находила запертой.

— Дерзкая старая дева! — прошипела Фридерика, наблюдавшая это столкновение через кухонную дверь.

Госпожа Гельвиг молча пожала плечами и положила венок к ногам покойника. Она еще не овладела собой: кто видел хоть раз в такие минуты злую улыбку на ее губах, тот больше не доверял спокойствию этого лица. Она нагнулась над покойником, очевидно, желая что-то поправить, и ее рука толкнула при этом букет старой дамы. Он скатился вниз и упал к ногам Фелиситы.

Где-то пробило три часа. Несколько церковнослужителей в облачении вышли в прихожую. Из комнат появилось несколько знакомых покойного, а за ними Натанаэль с высоким худощавым юношей. Вдова телеграфировала Иоганну о смерти отца, и он приехал утром, чтобы присутствовать при погребении. Маленькая Фелисита забыла на минуту свое горе и стала с любопытством рассматривать его. При взгляде на умершего, он закрыл глаза худой холеной рукой, но не пролил ни одной слезы, и неопытный глаз ребенка не мог заметить на этом серьезном лице никакого выражения горя, кроме необычайной бледности.

Натанаэль стоял рядом с ним. Он много плакал, но горе не помешало ему толкнуть брата и что-то тихо прошептать ему, когда он заметил Фелиситу в ее уголке. В первый раз эти глаза остановились на лице ребенка. То были страшные глаза, в которых не светились ни доброжелательство, ни внутренняя теплота.