Хосе Марти. Хроника жизни повстанца - Визен Лев Исаакович. Страница 19

Но, думая о судьбах континента, Марти, как и в Мексике, не забывал о своей пылающей родине, о Кубе:

Вести с острова приходили все реже и становились противоречивее. Достоверно было одно: повстанцы еще дрались, дрались без поддержки извне, без оружия, питаясь порою только похлебкой из пальмито — мягкой сердцевины пальм.

Подолгу просиживали над картой Кубы Марти, Исагирре и Пальма. Снова и снова вглядывались они в тонкие нити рек и дорог, перечитывали названия городов, рисовали стрелы ударов и контрударов. Но легче не становилось. Сознание бессилия угнетало. Уезжая из Гаваны, Марти решил ждать и накапливать силы. В Гватемале он понял, что ожидание боя может быть хуже смерти в бою.

Душевное смятение усиливали новости с севера. «Нью-Йорк уорлд» сообщала, что «Питсбург полностью во власти людей, одержимых дьявольским духом коммунизма». «Чикаго в руках коммунистов», — била тревогу «Нью-Йорк таймс».

Читая эти строки, Марти вспоминал метиса из Чиуауа. Если забастовку железнодорожников, людей, у которых голодают дети, называют «бандитским заговором», значит обездоленный мексиканский рудокоп тоже бандит? Мир платит за поиски счастья океанами крови. Неужели это будет продолжаться всегда и всюду?

Хмурясь и негодуя, он отправлялся к Исагирре. Тот брал у него газеты, сжав тонкие губы, читал отчеты репортеров о заявлении миллионера Гульда: «Я могу нанять одну половину рабочего класса и заставить ее убивать другую половину». Как и Марти, Исагирре был противником чрезмерной концентрации богатства, вслед за Марти считал идеалом республику, где каждый чем-то владеет и поэтому счастлив.

Оба они хотели такой республики для Кубы, мечтали и говорили о таком счастье.

Оба они не понимали, что такое классовая борьба, и не видели ее неизбежности.

ЦЕНА ЧЕСТИ

Почти ежедневно Марти писал длинные и пылкие послания Кармен. Каждое ответное письмо было для него событием. Все занимавшие ее новости — моды и рауты, постановки Гуаспа и новые мундиры генералов Диаса — казались ему важными и интересными. Он любил эту красивую и капризную девушку и мечтал о семье и ребенке.

Но до Мехико было далеко, почта шла медленно, с перебоями, и долгими лиловыми вечерами в окна Марти стучалась тоска. Он бежал от нее, принимая все приглашения в дома гватемальских либералов. «Великим спасением» называл он свои вечерние визиты, не думая о том, что сам дает куда больше, чем получает.

Генерал Мигель Гарсиа Гранадос приглашал Марти чаще других, и кубинец ни разу не отложил визита. Он участвовал в спорах гостей, читал новые стихи, помогал организовывать благотворительные лотереи, играл с генералом в шахматы. Но больше всего этого его отвлекали и успокаивали часы, проведенные в белостенном зале, где брали почти невесомые аккорды тонкие пальцы Марии, любимой дочери дона Мигеля.

Однажды он написал в альбом Марии о своих дружеских чувствах. Слезы девушки лучше слов сказали ему, что она мечтает о большем. Он перестал бывать у генерала.

Приближалось 15 сентября — День независимости Гватемалы. Марти получил большой, запечатанный черным сургучом пакет. В углу стоял штамп канцелярии президента. Барриос писал, что в день праздника он был бы рад увидеть на сцене «Насьоналя» пьесу, написанную поэтом, чья родина воюет за свободу.

Марти улыбнулся. Можно подумать, Барриос читает его мысли. Пьеса «Морасан», посвященная знаменитому борцу за свободу [25], уже почти готова. Он перебрал черновики:

«…Как неотвратимо летят шары, пущенные вниз по наклонной плоскости, так идеи, чья верность несомненна, вопреки всем препятствиям доходят до цели… На земле нет другой власти, кроме власти ума человеческого… Свобода — это буйный расцвет, отец которого — самый ласковый из отцов — любовь, а мать — самая щедрая из матерей — мирная жизнь… Эту свободу в Америке должны спасти земли, говорящие на испанском языке…»

Пьеса «Морасан» успешно прошла в канун национального праздника. Барриос был доволен. Нет, он не ошибся, доверяя молодому Марти. Великий Морасан — вот образец человека, по- которому строит свою жизнь он, Хусто Руфино Барриос. Центральная Америка, объединенная под знаменем либерализма, — ради этой цели стоит бороться [26].

А у Марти уже были новые замыслы. Он должен написать книгу. Именно книгу, а не пьесу — ведь не каждый грамотный может прийти в театр. И он назовет ее не именем одного человека, а именем счастливой земли.

Марти сел к столу и выпрямился лишь с рассветом, когда ласковые солнечные блики рассыпались по дощатому полу. Новую книгу он назвал «Гватемала». «И песни несут славу земле гватемальской, где труд — обычай, добродетель — естество, любовь — традиция, где небо сине и земля плодородна, где женщины красивы, а мужчины добры».

Какой хотел видеть книгу Марти? Своеобразным путеводителем по приютившей его стране? Перечнем духовных и материальных богатств либеральной республики? Гимном «вождю свободы» Барриосу? Ни первым, ни вторым, ни третьим. Главной целью, главным героем книги была несуществующая пока страна, сказочный край, где каждый владеет землей своих предков. И Марти знал точный адрес этой будущей независимой республики независимых людей — его Америка.

День 15 сентября наступил в грохоте петард, веселом гомоне детей и ритмичном поскрипывании карусели на площади. Усталый Марти бродил, наблюдая за праздником. Он с удовольствием чувствовал себя частицей толпы, нестройно растекавшейся к лоткам торговцев, ступенькам церквей и бродячим оркестрам, которые залихватски исполняли на виолах, маримбах [27] и гитарах все что угодно — от севильских серенад до прусских маршей, занесенных в Гватемалу немецкими поселенцами.

Он уже успел отведать обжигающих, сваренных в кукурузных листьях лепешек с начинкой из курятины и свинины, когда на его плечо легла большая рука и густой голос генерала Гранадоса стал выговаривать за то, что он перестал бывать в его доме.

— Приходит такая куча людей, — басил генерал, — все говорят о политике, но никто не может сказать, чего же сегодня хотят либералы Гватемалы…

— Я тоже, пожалуй, не знаю этого.

— Бросьте скромничать, Хосе. Вы всегда говорите то, что думаете, а эти пустомели болтают лишь за

тем, чтобы их услышали мои дочки. Заходите, заходите обязательно, мне привезли матабурро, от которого — ха-ха-ха! — действительно сдохнет любой осел! [28]

— Но, дон Мигель, у меня нет ни часа! Нужно редактировать стихи в «Эль Порвенир», читать лекции. Я должен сделать еще тысячу дел до отъезда в Мексику.

— В Мексику? Это еще зачем?!

— Я еду, чтобы жениться, дон Мигель.

Когда до отъезда Марти оставалось всего две недели, Гватемала была взбудоражена попыткой государственного переворота. Заговорщики ставили своей целью свержение правительства, возврат к власти клерикалов и консерваторов.

Однако Барриоса недаром называли «бесстрашным демоном». С одним хлыстом, даже без адъютанта, он ворвался среди ночи в дом, где заседала хунта заговорщиков, и выгнал растерявшихся политиканов на пустынную ночную улицу. Он сам составил их список — список обреченных — и утром присутствовал на расстреле заговорщиков у стены дома, где они заседали всего несколько часов назад.

Город был потрясен быстротой и жестокостью расправы. Даже некоторые либералы стали поговаривать о деспотизме. Первое впечатление Марти о Барриосе подтверждалось, и кубинец перечитал рукопись «Гватемалы»:

«Президент носит бедное платье и поношенную шляпу. Когда он смотрит, он мыслит. Когда он перестает говорить, он рассуждает сам с собой. Он проницателен, щедр и бесстрашен».

Марти хотел было вычеркнуть этот абзац, но остановился. Разве не такие люди должны стоять у руля его Америки?