Австро-Венгрия: судьба империи - Шимов Ярослав. Страница 28

Популярностью у интеллектуалов пользовались светские салоны, хотя по сравнению с европейскими столицами таковых в Будапеште было немного. Наиболее известен салон сестер Штефании и Янки Воль, звездой которого считался однорукий пианист граф Геза Зичи, автор сборника фортепианных этюдов для левой руки, обладавший удивительным даром музыкальной импровизации. В Будапеште бурлила театральная жизнь, только за последнее пятилетие XIX века в городе открылись три сцены. Изучение старых газет показывает, что у театрала той поры – в один вечер буднего дня – был выбор, например, между “Летучим голландцем” Рихарда Вагнера, “Медеей” Франца Грильпарцера и “Еленой Прекрасной” Жака Оффенбаха, не считая пары-тройки легких народных комедий. Первое кино в Будапеште показали в апреле 1896-го, под зрительный зал приспособили кафе отеля Royal.

Когда в ноябре 1919 года адмирал Миклош Хорти пришел к власти, в первой же своей публичной речи, говоря о Будапеште, он употребил слово bunos – c венгерского оно переводится как “грешный” и “виновный” одновременно. У Будапешта действительно были сложные отношения с венгерской провинцией, их связывала странная любовь-ненависть. Гордость провинциальных венгров великолепной столицей сочеталась с суеверным ужасом перед громадой Будапешта и отторжением, основанным на разнице ценностей. Провинциальная Венгрия была небогатой, консервативной, религиозной и чем дальше, тем более националистической, вплоть до яростного антисемитизма, подогретого кратковременной “жидобольшевистской” (по определению венгерских контрреволюционеров) диктатурой коммуниста Белы Куна в 1919 году. Будапешт был городом, “умевшим жить”, ценившим и духовные, и вполне земные наслаждения. В облике Будапешта действительно проглядывала некоторая упадочность, как и во всей Австро-Венгрии. И в блеске венгерского полудня отчетливо виделись первые багряные лучи предстоящего заката, но это был ласковый, мягкий, слегка расслабляющий свет. Именно поэтому Будапешт так не нравился адептам беспрекословных авторитарных “истин”, которые пытались потом, после падения Габсбургов, подчинить себе Венгрию, – большевикам Куна, сменившим их “белым” погромщикам, доморощенным нацистам из “Скрещенных стрел” [38], сталинистам Матиаша Ракоши [39]…

“Для европейцев путешествие в Будапешт перестало быть экзотической экспедицией. Иностранцы, приезжавшие в незнакомый город к востоку от Вены, с удивлением обнаруживали современный метрополис с первоклассными отелями, электрическими трамваями, элегантными прохожими на улицах у магазинов, с огромным зданием парламента на берегу Дуная, – пишет в книге “Будапешт-1900. Портрет города и его культуры” историк Джон Лукач. – Этот город был космополитичным, но на свой лад: его жители говорили и пели, ели и пили, думали и мечтали по-венгерски. Общество было разделено на классы, но, хотя разные люди существовали в разных мирах, эти их миры все-таки пересекались. Многие жители Будапешта, вне зависимости от социального положения, читали одни и те же книги, восхищались одними и теми же актерами, слушали одну и ту же музыку”. В Будапеште не существовало изолированной vie de boheme, в городе не было артистического квартала. Будапешт превратился в административный и индустриальный центр со всеми его прелестями и пороками: мрачноватые министерские здания, роскошные кварталы в центре, унылые трущобы на окраинах; в городе располагалось две трети венгерских промышленных предприятий.

Буда. Королевский дворец. Фото 1908 года.

На рубеже веков почти пятую часть населения миллионного Будапешта составляли евреи, успешная ассимиляция которых в венгерское общество послужила одной из предпосылок теории о формировании бегло говорящей по-венгерски многоэтничной политической нации. Еврейский капитал служил главным источником финансирования амбициозных городских проектов. На улице Дохань, неподалеку от родного дома идеолога сионизма Теодора Герцля, возвели самую большую в Европе синагогу, почти на три тысячи мест. Состоятельные евреи превратились во влиятельную социальную группу с разветвленными связями при венском дворе. 120 еврейских семей были удостоены дворянских титулов за заслуги перед империей; среди будапештских евреев насчитывалось 28 баронов (не было, правда, ни одного графа). Без евреев-журналистов, артистов, адвокатов, промышленников, ученых, политиков общественная жизнь Будапешта той эпохи потеряла бы свои блеск и размах.

Богатые еврейские кварталы не случайно разместились в шумном буржуазном Пеште. Консервативная Буда когда-то слыла малоэтажным городом ремесленников, торговцев да королевской челяди. Здесь кривые узкие улицы с высоких холмов стекались к дощатым дунайским пристаням, рядом с которыми в дешевых кабаках разливали красное вино из Эгера и белое токайское, такое терпкое, что сводило скулы. Здесь еще в середине XIX века повседневной жизнью командовал не бургомистр, а старшины гильдий рыбаков, бочаров, кузнецов, жестянщиков, кожевенников. Но время все равно взяло свое: упорядочило хаотичное, утихомирило шумное, увеличило маленькое, вычистило грязное, усложнило простое. И в Буде, хоть тут и не развернуться, как в просторном Пеште, к концу габсбургской эпохи победило спокойное и элегантное. Именно в Буде, кстати, располагается сейчас то немногое, что осталось городу от османского завоевания. Учрежденные когда-то султанским наместником Арслан-пашой турецкие бани выкупила и осовременила, сохранив зеленые купола со шпилями, увенчанными полумесяцами, семья промышленника Кёнига. Мавзолей с останками поэта и дервиша Гюль Бабы – именно этот просветитель, как считается, разработал принципы культивирования роз – до сих пор привлекает мусульманских паломников.

Буда на левом дунайском берегу хранит венгерскую печаль. Эта печаль проглядывает и в облике королевского дворца, громадный комплекс которого вместил десятки статусных учреждений вроде Исторического музея, Национальной галереи, Народной библиотеки и проч. Сомнительно, что существует человек невероятной выносливости, способный детально осмотреть все музейные экспонаты, вникая в их историческую ценность. Но если такой все же отыщется, то в его лице Венгрия и Будапешт наверняка получат горячего патриота. Пожары, войны, перестройки, реконструкции не пощадили этот древний город. В широком смысле почти вся многовековая древность Буды – новодел эпохи праздника Тысячелетия. С той славной поры полководец Евгений Савойский, освободивший Буду от турок, направляет бронзового коня к Дунаю, а черная мифическая птица турул, указавшая венгерским кочевникам путь на новую родину, простирает широкие крыла над всей страной. Скульптор Дьюла Донат знал, что изваять: встаньте в тени бронзовой птицы, взгляните вдаль – на прекрасный вольный город, на мощный дунайский поток, несущий в Будапеште воды к югу быстрее, чем в Вене, на ажурные скрепы мостов, на зеленый клин острова Маргит, дальний берег которого и в полдень подернут туманом. И представьте на миг, что в вашей груди бьется славное венгерское сердце.