Австро-Венгрия: судьба империи - Шимов Ярослав. Страница 50

После Первой мировой Италия получила в свое распоряжение значительную часть австрийского Приморья. Как и любая новоинтегрированная территория, Триест старательно выставляет напоказ символы своего итальянского патриотизма. Главная площадь, пустынная и огромная, размером с футбольное поле (равных ей по размерам нет во всей Италии), бывшая Большая, именуется Piazza dell’Unita d’Italia, Итальянского Единства; самая элегантная набережная носит название Третьего Ноября. В этот день 1918 года, когда Австро-Венгрия уже распадалась, в порту Триеста пришвартовался итальянский эсминец Audace, вестник новой власти. Из веками сохранявшего торговые привилегии императорского города, из столицы австрийской Ривьеры Триест стал центром итальянской области Фриули-Венеция-Джулия.

С Фиуме-Риекой получилось сложнее: перестав быть австро-венгерским, город оказался предметом спора между Италией и Королевством сербов, хорватов и словенцев. В 1924 году итальянские войска окончательно заняли город. До этого Фиуме на некоторое время объявляли вольным городом, а еще раньше он пережил, возможно, самую колоритную и абсурдную эпоху своей истории – “Итальянское правление Карнаро”, никем не признанное и просуществовавшее несколько месяцев государство, которое создал в 1920 году итальянский поэт, фашист и эксцентрик Габриэле д’Аннунцио. В конституции этого государства-мотылька в качестве одного из основных элементов общественного устройства была записана… музыка.

Растянувшееся почти на век Risorgimento, объединение Италии, завершилось не после Первой, а только после Второй мировой войны. Именно Триест стал последним клочком земли, присоединенным к молодой Италии. Получилось так, что от нацистов, оккупировавших эти края осенью 1943 года из-за ослабления режима Бенито Муссолини, город и его предместья освобождали итальянские партизаны, бойцы армии маршала Тито и новозеландские солдаты из дивизий западных союзников. Почти десятилетие Свободная территория Триест площадью около семисот квадратных километров с населением триста с лишним тысяч человек управлялась международной администрацией под эгидой ООН. Эта территория имела свою конституцию, валюту и даже выпускала почтовые марки. О формальных вольностях свободного города в сувенирных лавках Триеста теперь напоминают забавные гербы и флажки: похожая на острый наконечник копья трехлепестковая стальная лилия на алом или лазоревом поле. Но на деле-то никаких вольностей не было: уже к середине 1950-х Рим и Белград распилили буферную республику пополам, хотя правового закрепления договоренностей пришлось ждать еще четверть века. Раньше решилась судьба Риеки: после двухлетних раздоров в 1947 году город окончательно присоединили к Югославии, а около семидесяти тысяч итальянцев предпочли уехать на Апеннинский полуостров, опасаясь репрессий коммунистических властей.

За пять веков своей власти Габсбурги не лишили Триест его итальянского характера, да и, видимо, не стремились к этому. Как любой порт, Триест отличается этническим разноцветьем. К началу XX века итальянской по языку была только половина горожан, а по крови, как утверждают демографы, и того меньше. Но итальянский приняли как свой и говорили на нем даже в славянских семьях. И теперь в двухсоттысячном портовом Триесте кто только не живет, особенно в пригородах, где слышна словенская, хорватская, сербская, немецкая, даже венгерская речь. Однако закоренелые местные патриоты считают родным для Триеста не эти наречия и даже, как ни странно, не italiano. До начала XIX века здесь говорили на своеобразном диалекте tergestino, который потом, в пору промышленной революции и слияния города и деревни, вытеснил имеющий в этих краях широкое распространение и поныне венецианский диалект. От старого терджестино в новом Триесте мало что осталось. Только самые тонкие лингвисты-патриоты все еще называют сигарету певучим словечком spagnoletto. А некоторые другие языки, кажется, нацелились изгнать из Триеста романтику: южные славяне выпотрошили из городского названия все гласные, превратив его в короткую автоматную очередь – Trst.

Судоверфь в Поле (Пуле). Открытка 1890-х годов.

Разные флаги над городом поднимались и спускались, но его характер оставался неизменным. Историки свидетельствуют: Триест ни на мгновение не утрачивал космополитизма, культурной открытости. Первое иностранное консульство здесь учредили в начале XVIII века. Русский посланник появился в городе в 1779 году. Полувеком позже интересы Франции здесь представлял некто Анри Мари Бейль, получивший известность не как дипломат, а как писатель под псевдонимом Стендаль.

Главной литературной знаменитостью Триеста, впрочем, считается не он, а ирландец Джеймс Джойс, в начале XX века проживший в городе больше десятилетия. Молодой учитель английского, еще не ведавший славы, он менял одно место службы за другим, переезжал с квартиры на квартиру. Здесь подруга Джойса, бывшая горничная Нора Барнакл, родила ему двоих детей. Здесь написан “Портрет художника в юности” и задуман “Улисс”. Местные краеведы считают, что прототипом Леопольда Блума, главного героя одного из самых значительных романов ХХ века, стал житель Триеста и друг Джойса Арон Этторе Шмитц, которого ирландский писатель обучал английскому языку. Шмитц тоже баловался сочинительством, и Джойс это баловство поддерживал. Под псевдонимом Итало Свево в 1923 году Шмитц опубликовал психоаналитический роман “Признание Зено”. Действие этого произведения разворачивается в Триесте, подобно тому как действие “Улисса” происходит в Дублине. А ирландскому писателю итальянский город поставил монумент: деликатный, изысканный памятник в нормальный человеческий рост – Джеймс Джойс, субтильный бронзовый синьор, устало бредет по мостику, от аптеки к булочной.

Разноязыкий южный город на берегу теплого моря таит в себе вечное обещание перемен, это динамичное, подвижное, а потому заманчивое для любого художника пространство. В 1912 году сюда приехал австрийский поэт Райнер Мария Рильке. По приглашению княгини Марии фон Турн-и-Таксис именитый гость поселился в принадлежащем благородному семейству средневековом загородном замке Дуино. Там Рильке, нагуливая поэтический аппетит, частенько прохаживался по широкой тропе над морем. Теперь эта благоустроенная асфальтом и галькой тропа, откуда открываются неземные виды на горы, небеса и Триестский залив, конечно, носит имя основоположника европейского модернизма.