Богатые девушки - Шойерман Зильке. Страница 16

Даниэль бредет в гостиную, Нетте идет за ним. Тошнота прошла, она еще немного пьяна, но это приятное опьянение, она чувствует себя намного увереннее, все вокруг пришло в прежний порядок, теперь ей все стало ясно, вероятно, потому, что Улли что-то пережил с девушкой, если бы он этого не сделал, она бы не сидела сейчас здесь с Даниэлем, а смотрела бы документальный фильм по телевизору. Улли любит документальные фильмы, Диану Фосси и еще играть в канасту и ром. Тогда ей никогда в жизни не пришли бы в голову такие мысли, как сейчас.

Даниэль сидит на кожаном диване, держа на коленях Мартина.

— Мы можем вместе искупаться, если ты не будешь меня трогать, — говорит Нетте, — и если никому не будешь об этом рассказывать.

Даниэль перестает гладить кота, снимает его с коленей и ставит на подлокотник кресла, где Мартин стоит в полном недоумении.

— Правда? — спрашивает Даниэль.

— Да.

В глазах Даниэля вспыхивает мерцающий огонек — у него так же блестели глаза, когда он был младше. Это придает ей уверенности и мужества.

— Я иду.

— Подожди, я тоже, — сливающейся скороговоркой выпаливает Даниэль на одном дыхании.

Нетте в нерешительности стоит перед ванной.

— Сначала я налью воду. — Она поворачивает кран, вода льется с шумом, над ней клубится пар. Нетте снимает юбку, на кафель ложится жалкая тряпочка, похожая на мертвого зверька, после просмотренного видеофильма по спине бежит холодок ужаса.

Даниэль заглядывает в ванну с таким видом, будто это бездонное море, потом смелеет и спрашивает:

— И что? Ты передумала?

Она отрицательно мотает головой, нет, и стягивает через голову свитер. Даниэль снимает с руки четырехугольные часы, Нетте смотрит на них — есть стрелки или нет, но это электронные цифровые часы, безвкусный маленький ящичек с неоново-зелеными цифрами; они завлекательно мерцают, но на Нетте это не действует. Даниэль осторожно кладет часы на кафельный пол.

Чтобы залезть в ванну, надо подняться по маленькой лестнице из трех ступенек, Нетте увидела это только теперь, до нее доходит, что в первый раз она их просто не заметила. Два светильника над круглой ванной нестерпимо ярки, вода кипит, ванна кажется котлом, напомнившим Нетте фильм о каннибалах из дремучего, первобытного леса, фильм с плохим концом, ей не верится, что она совсем недавно сидела в этой же ванне и превосходно себя чувствовала.

— Очень яркий свет, — неуверенно говорит она дрожащим голосом, проходя на негнущихся ногах по пространству, в котором, как ей кажется, она не занимает места, мимо зеркала, затуманенного паром, — жаль, она бы охотно в него посмотрелась, чтобы удостовериться, что выглядит как обычно, ибо ей вдруг начинает казаться, что голова стала больше всего остального тела. Нетте пристально смотрит на восковую шею Даниэля, на две перекрещивающиеся над ней зеленоватые жилы, такая близость в ванной у нее до сих пор была только с Улли, который, когда она принимает душ, садится на крышку унитаза, смотрит на нее, что-то рассказывает, расспрашивает о делах, разговаривает с ней; эти беседы в ванной были самым драгоценным в ее жизни, правда, с недавнего времени Улли стал более молчаливым, да и сами сидения в ванной стали случаться все реже и реже. И сейчас, стоя рядом с Даниэлем, она вдруг осознает, что толком не знает, кто такая эта Таня, Улли только один раз, вернувшись с тренировки, сказал, что есть там одна интересная девушка, наверное, это Таня интересная, как он выразился. Интересная — Таня.

Она выскальзывает из нижней рубашки, смотрит на свои груди — какие они маленькие и незаметные, но Даниэль застывает на месте и цепенеет.

— Ты красивая, — безапелляционно говорит он.

И Нетте чувствует, как внутри нее поднимается теплая волна, Даниэль — ее младший братик, он будет ее младшим братом, неопасным, ласковым, как его белая нежная кожа.

Он делает быстрое, почти незаметное движение, сбрасывая джинсы, потом снимает носки, и вот он уже сидит в ванне.

— Жарко, но я привыкну, — говорит он. — Чувствую себя как сваренная рыба.

Нетте стоит перед ним в трусиках, она стыдится розовых кружев, какое детское у нее белье, но видит, как Даниэль, вполне довольный жизнью, весело плещется в просторной ванне, кафель блестит зеленым светом, и она показывает Даниэлю коробочку на краю ванны, «брось в воду серебристые шарики, и она будет обалденно пахнуть». Даниэль принимается играть шариками, перекатывая их между пальцами и по ладоням, нос его немного покраснел, впрочем, нет, он покраснел довольно сильно, но Нетте не тошнит, она быстро снимает трусики и забирается в ванну, ноги их соприкасаются, и ее немного тошнит, наверное, потому, что он ей чужой. Но Даниэль просто лучится счастьем, шея его наполовину торчит из воды, как у резиновой утки, с которой Нетте купалась в раннем детстве, и она смеется и плещется, плещется и смеется, но тут Даниэлю вздумалось поговорить, Даниэлю, который и вообще-то редко раскрывает рот, — он спрашивает:

— Тогда, на вечере в заводском дворе, куда ты пропала?

— Я не могла оставаться. Улли принес мне шахматы.

Они замолкают, задумавшись; Нетте рукой гонит волну, мыльные пузыри лопаются, Даниэль снова спрашивает:

— Разве это не смешно: оказываешься там, где ни разу не был, но чувствуешь себя так, как будто всю жизнь здесь живешь?

Нетте обращает на него удивленный взгляд — что это он разговорился, он должен молчать, но Даниэль этого не знает и не может остановиться.

— У тебя был уже друг?

Нетте отрицательно качает головой. Она вспоминает поцелуи, ощущение чужого языка во рту, но друга в том смысле, в каком спрашивает Даниэль, у нее не было.

— Нет, — рассердившись, отвечает она.

У нее белоснежные зубы, пахнущие мятной зубной пастой, она чиста, не как Мари, которая метет языком, как помелом, или показывает всем свой стихотворный альбом — смотрите, будьте любезны, нет, она, Нетте, такого никогда не сделает, она разборчива, все должно оставаться в семье, и что это Даниэль провоцирует ее на такие мысли — вот Улли всегда ее смешит.

Она скашивает глаза вниз и принимается себя рассматривать, линию ключиц, ребра, груди с отчетливо выделяющимися коричневатыми сосками, и снова слышит голос Даниэля:

— Тебе надо больше есть, ты выглядишь как настоящая спагетти. — Как будто он специально следил за ее взглядом, присвоил его себе, он разбойник, накинувший мешок на чужую курицу.

— И что из этого? — зло спрашивает Нетте.

И Даниэль отвечает, смягчив тональность:

— Я только хотел сказать, что тебе надо есть, иначе ты где-нибудь упадешь в обморок.

Нетте улыбается, потом громко, пронзительно хохочет.

— Какой ты смешной.

— Нет, ты.

Нетте надоело купаться, она встает, блестящая и мыльная, из воды и удаляется со сцены — из мышеловки, у Даниэля был шанс.

— Знаешь, я замерзла, — говорит она и зябко поводит плечами.

Он не смеется, на его лице внезапно, как сыпь, проступает разочарование.

— У меня тоже никогда не было подруги… — Нетте не дает ему договорить: «Ничего страшного», но он не замолкает, он спрашивает: — Ты была когда-нибудь влюблена?

Нетте растирается полотенцем, надевает халат, Даниэль говорит не закрывая рта, он вычерпывает ее до дна своей болтовней, как дятел, который стучит и стучит клювом по одному и тому же месту на древесном стволе: тук, тук, тук, тук — звучат его слова.

— Я положу сюда твое полотенце.

Она кладет банную простыню на вторую ступеньку, хотя так поступают только в семье — подкладывают простыни, но пусть, может быть, так он скорее вылезет из ванны и уйдет.

— И что мы теперь будем делать?

— Если хочешь, останься, будем смотреть телевизор, — устало отвечает Нетте.

Легко, словно на крыльях, она выпархивает из ванной.

Она укладывается на кожаный диван, лежать мягко и уютно, она сливается с диваном, вытягивает руки, скользя по гладкой коже, какая роскошь, она слишком хороша для Даниэля, да и вообще для всякого чужого. Нетте включает телевизор, сонно наблюдает, как Даниэль усаживается в кресло, он, видимо, бесконечно устал и зевает, как зевают только тигры. Зевает, но не уходит.