Заглянуть вперед (Сборник) - Браннер Джон. Страница 28

Произнося эту последнюю фразу, он наклонился над столом так низко, что его лицо почти касалось лица Ленша, а слова вырывались изо рта с такой силой, что капли слюны забрызгали стекла профессорских очков.

Наступила тишина. Наконец Макс, ужаснувшись собственной выходке, отшатнулся от стола, дрожа всем телом. Ленш даже не пошевельнулся, чтобы вытереть очки.

— Гордон рассказал мне о вашем первом припадке, Макс, — оказал он. — То, что вы мне говорили — непростительно. Однако я готов пойти вам навстречу: будем считать, что вы еще не пришли в себя после смерти вашего мальчика, что возможная причина его смерти заставила вас потерять контроль над собой. Я вызову сиделку, она проводит вас к Гордону. Думаю, чем меньше людей увидят вас в таком состоянии, тем лучше.

Макс не мог выговорить ни слова. Он тяжело опустился в кресло. Бессознательным движением сунул руку в карман пиджака и нащупал тяжелый конверт из мягкой свинцовой фольги, в котором, он знал, — или только думал! — нет, знал, — лежала кость его собственного пальца, вернувшаяся к нему из страны вечного ужаса. Он слышал, что Ленш говорит что-то по телефону, но не пытался даже понять, что.

Он послушно выполнял все, что от него хотели: шел, куда говорили, подставлял руку для перевязки, глотал успокаивающее. Но мысли его были заняты совсем другим.

Настоящая битва кипела в его мозгу, смертельная битва между привычным, рациональным — тем, что говорил Ленш, и его собственным необъяснимым чувством уверенности, что он знает правду. Слишком поздно ему пришло в голову, что следовало ответить Леншу, назвавшему его рассказ мифом: что миф, даже если он не содержит ни одного, поддающегося проверке факта, выражает истину по-своему — общим смыслом всего повествования.

Он посмотрел на обрубок пальца на левой руке и со жгучей ненавистью подумал о Ленше, который сейчас, в эту минуту, стоял у операционного стола, контролируя работу наркозной машины, пока Кидуэлли ловко удалял ногу Фитцпрайеру. Фитцпрайер был знаменитостью: о его госпитализации объявляли газеты, радио и телевидение то и дело запрашивали бюллетени о состоянии его здоровья, личные послания от премьера и коллег по кабинету желали ему скорейшего выздоровления — ему, готовому ампутировать сотни миллионов рук, ног, голов. Министр обороны.

О, господи! Мясник, головорез — здесь, в стерильной чистоте клиники, к его услугам — профессор, действительный член Королевской коллегии хирургов, и целый отряд тщательнейшим образом отобранных медсестер. А там, в грязи, невежестве — его жертвы, больные, голодные, дрожащие от холода и страха.

О, если б только не Макс Хэрроу, а Фитцпрайер мог увидеть все последствия…

Его правая рука судорожно сжалась в кармане пиджака. Он глубоко вдохнул в себя воздух, на его лице готова была появиться улыбка мрачного удовлетворения. Но он подавил ее и заставил себя вернуться из далекой, угрюмой дали и сосредоточить все внимание на том, что его окружало в настоящий момент.

Сиделка, которая привела его сюда, стояла в противоположном углу комнаты; Фолкнер говорил ей что-то вполголоса. Макс откашлялся, и они, как по команде, повернули головы к нему.

— Гордон, я… мне уже намного лучше, — сказал Макс, тщательно подбирая слова. — Я успокоился. Я, наверное, наделал тут хлопот, да?

Фолкнер подошел к нему. На лице у него было написано глубокое облегчение.

— Вот это уже больше похоже на Макса Хэрроу! — радостно сказал он. — Знаешь, ты был немножко не в себе.

— Я… э-э… наверное, излишне поддался влиянию обстоятельств.

Макс провел рукой по лицу, его сердце готово было выскочить из груди.

— И наговорил профу много гадостей, за которые должен извиниться. Он еще долго будет в операционной?

— Постой, постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Сначала ты поедешь домой, ляжешь в постель и выспишься как следует, а уж потом можешь делать все, что тебе угодно. Собственно, я как раз собирался договориться насчет неотложной для тебя. Звонила Диана, она волнуется за тебя ужасно, и я сказал, что ты жив-здоров и через час будешь дома.

Хитрая, искусная ложь вырвалась у Макса сама собой.

— Гордон, если я вернусь домой в таком состоянии, будет еще хуже. Мне бы надо помыться. Может, раздобудешь где-нибудь бритву, а? Я хочу побриться и привести себя в более-менее божеский вид, а то я сейчас, наверное… м-м-м… я сейчас, наверное, похож на Смиффершона!

Помолчав немного, Фолкнер нерешительно хохотнул. Он похлопал Макса по плечу.

— Ладно, твоя взяла, — сказал он. — Умывайся, брейся, а я вместо неотложной вызову тебе такси. В самом деле, не стоит лишний раз пугать Диану. Няня, попробуйте разыскать где-нибудь бритву для доктора Хэрроу, хорошо?

Сиделка кивнула и вышла.

— Я все-таки хочу извиниться перед профом, — продолжал Макс. — Мне бы только поговорить с ним минутку, когда он выйдет из операционной, и все. Обычная ампутация наверняка не займет у него много времени.

Фолкнер взглянул на часы.

— Наверное, это мысль. Я так понимаю, что твоя выходка его очень расстроила, — пробормотал он. — Они закончат минут через двадцать, самое большее через полчаса.

— Ну, тогда я подожду его возле операционной, — оказал Макс и встал. — Чтобы потом, не теряя времени, сразу же ехать домой.

Он криво улыбнулся.

— Мне ведь и в самом деле нужно отдохнуть, правда?

Над запертой дверью операционной ярко светилась надпись: «ТИХО! НЕ ВХОДИТЬ! ИДЕТ ОПЕРАЦИЯ». Макс ждал в коридоре. Он был взвинчен до предела. Его напряжение было так велико, что он с трудом удерживал себя на одном месте.

С не меньшим трудом сдерживал он лукавую улыбку, которая то и дело растягивала его губы. Он был восхищен собственной изобретательностью. Вот самый верный способ сделать так, чтобы ужасные кошмары, движимые из будущего в прошлое их ненавистью, стали мучить не такого же ни в чем неповинного бедолагу, как он сам, а одного из тех, на ком лежала прямая ответственность за чудовищное преступление, которому предстояло совершиться.

Он с нетерпением поглядывал на часы. Время тянулось невыносимо медленно, и надпись над дверью все еще светилась. Проходившие мимо по коридору сотрудники с любопытством поглядывали на него, но, судя по всему, слухам о его сумасбродствах не дали распространиться слишком далеко, к тому же, умытый и побритый, он мало чем отличался от прежнего Макса Хэрроу, так что никому не приходило в голову спросить его, что он здесь делает.

Вдруг он увидел, что надпись над дверью погасла. Он бросился вниз по коридору и спрятался за угол, так, чтобы его не заметили выходящие из операционной. Потом стал внимательно слушать.

Сначала он услышал щелчок, потом плавный, скользящий звук — открывали дверь. Шаги, приглушенные резиновым покрытием пола, ровный, гладкий звук превосходно смазанных колес, мягкий шепот резиновых шин, катящихся по резине, — это пациента увозили к лифту в самом конце коридора. Голоса стали громче; он узнал высокий, похожий на женский, тенор Кидуэлли, который говорил что-то о том, как легко и без осложнений прошла операция, услышал, как Ленш предложил всем вместе выпить перед обедом.

Он подождал, пока они уйдут переодеваться, потом вышел из своего укрытия и осторожно заглянул в операционную.

Один из ассистентов отключал наркозную машину, звякая баллонами с газом, сестра убирала неиспользованные инструменты, а те, которыми пользовались во время операции, уже лежали в ванночке с дезинфицирующим раствором, готовые к стерилизации. Рядом стояло большое алюминиевое блюдо с тщательно подогнанной крышкой, на одной из его ручек висела табличка с красной, заметной издалека надписью: «ДЛЯ КРЕМАЦИИ».

— Откройте-ка мне другую дверь, — сказал молодой человек, который возился с наркозной машиной. Он взял ее за ручки и поставил на колеса. Сестра оглянулась, послушно отложила инструменты, которые разбирала, и пошла к двери.