Высоко над уровнем моря - Метелин Олег. Страница 11

– Ну, ты загнул! Значит, во всем Ремарк виноват?

– Я не призываю писать вранье, – упрямо нагнул голову Варегов, словно собирался бодаться с научным оппонентом в такой же солдатской форме, – Надо рассказывать правдиво обо всем этом. Только нужно знать, кому рассказывать. Тем, кто не способен испугаться всей этой «чернухи», кто пройдет через все это, видя конечную цель – служение Родине. Кто сказал, что служить Родине – благодарное занятие?

… – «Через тернии – к звездам…» – улыбнулся Щербаков, – Вообще-то я согласен здесь с тобой. Но для этого нужно воспитать особую породу людей, породу воинов, самураев, профессионалов войны со своим кодексом чести и своей культурой. Касту, которая хотя и в куцем виде, но все же была в дореволюционной России. Ведь была же когда-то у нас профессиональная армия – из солдат, служивших по двадцать пять лет! Ты представляешь, какой был накоплен немыслимый военный опыт всего лишь одним поколением? Да и офицеры, обладавшие немыслимыми правами по сравнению с штатскими, были не чета нынешним. Они-то знали, за что служат и умирают…

– Позиция империи была понятна, – заметил Вадим, – государство постоянно расширяло свои границы, воевало. Значит, существовало за счет армии.

… – Впрочем, права военных ее и сгубили, – продолжил Щербаков, бывший аспирант исторического факультета Новосибирского университета, – Бесконечное бахвальство перед «шпаками» и отсутствие современной технической мысли привели к поражению в Крыму. Поражение породило реформы Александра Освободителя. И на сцену вылез отчаянный цинизм прорастающего капитализма, в котором уже не было места кастовой чести. На чем, собственно, держатся все армии.

Вместо ее – толстовство и купринский комплекс вины перед нижними чинами и еще черт знает чем… «Поединок» читал? Очень вредная книжица для любой армии. Даже для нашей, современной.

Вадим слушал Дмитрия с упоением: за полгода военной службы он ни с кем так не разговаривал. Тема реформирования армии, в которой они были простыми солдатами и видели изнутри все сильные и слабые стороны, была не просто отвлеченным разговором двух интеллектуалов. Это был проект переустройства собственной жизни: два года службы – это слишком большой срок для людей их возраста, чтобы относиться к нему легкомысленно.

…С не меньшим энтузиазмом неудавшийся аспирант истфака высказывал выстраданное и наболевшее:

… – «Офицер хоть и отродья хамского, но дело свое знает туго…» – продолжал Щербаков, – Знаешь, кто это сказал? Петр Первый. А потом добавил: «А посему повелеваю жалованием им платить своевременно и в кабаки пускать беспрепятственно!» Ну, вторая часть нас, низших чинов, особо не касается. А вот первая…

В словах императора вся сила русского войска. Но в начале двадцатого века офицерство рванулось в интеллигенты и либералы, не понимая того, что эти качества и армия с ее охранными функциями, с окаянным делом войной – вещи несовместные. И поэтому профессиональные батальоны и полки Добровольческой армии Деникина сдавали города красным, бывшие офицеры – «спецы» шли к большевикам на службу. А немалая их часть вообще предпочитала пить горькую, петь романсы о Москве – златоглавой и рассуждать о погибели России. Им, видите ли, было западло воевать против собственного народа. Но народ ли это был?

В любом народе есть здоровое начало самосохранения. И он не мог сотворить над собой то, что с ним сделали. Его просто вырезали, как стадо. Лучшую его часть – худшая, с пороком совести. Потому что некому было этот порок раскаленным штыком выжечь. Оставшихся прекраснодушных романтиков – военных, пошедших за новой властью, в тридцатые годы добили…

А все оттого, что каппелевцы предпочитали ходить в психическую атаку на пулеметы. Ты «Чапаева» смотрел? Знаешь, почему эти придурки с аксельбантами позволили положить себя рядами под одним пулеметом мифической героини анекдотов Анки?

Каппелевцы, да не одни они, считали, что нельзя русской пулей в русского стрелять. Пуля – для войны с супостатом. А для внутренних смут полагается веревка на осине, да штык в пузо. В ответ тоже на доморощенные мужицкие вилы и «красного петуха» на крышах дворянских усадеб. Красные же подобными тонкостями не мучились, патронов не жалели, правил не соблюдали, поэтому и победили.

И по сей день у нас правила предпочитают не соблюдать – потому что так наиболее эффективно можно любую проблему решить. А то, что в итоге главным в русском народе стал хам и дурак, которому законы не писаны, про то уже все забыли…

…Профессиональная армия нам нужна! – возбужденный Щербаков взмахнул рукой, как Гагарин после старта, – Ну, какой, к черту, из меня солдат?! Из дерьма пуля. И таких здесь – куча. Этот интеллигент паршивый, тот – ворюга, последний сухарь сопрет, третий – сволочь, тебя раненого бросит, четвертый крови боится и по ночам в постель писает… Все это знают, и всем наплевать! Потому что временно. На два года. А если временно, то зачем напрягаться, зачем служить? Есть нормальные ребята, но и они в этом вонючем дерьме тонут!

– Ты чего разорался! – обиженный последними словами экс – аспиранта про дерьмо, Вадим свесился вниз со своего яруса и одернул вошедшего в раж Щербакова, – Не у себя на кухне диссидентствуешь. Я, например, тонуть в дерьме не хочу и не буду. Остынь. Пойдем лучше пойдем на воздух, покурим…

– «Не буду!» И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Щербаков, – Сейчас у нас девиз жизни простой: «Больше пули не дадут, дальше Кушки не пошлют». Тем более, что мы с тобой в Афгане – уже дальше Кушки. И пули нам вскорости светят. Так что не клади в штаны, если тебе действительно интересно меня слушать. Впрочем… Пойдем подымим.

Вокруг палатки простиралась кромешная мгла. Только в нескольких местах на территории полка тускло мерцали точки света. Луна еще не взошла, и на черном покрывале неба переливались лишь мириады звезд, среди которых по – королевски вольготно раскинулся Млечный Путь.

Где-то, в темноте и тишине ночи отчетливо раздавались глухие удары.

– Стреляют, – шепотом проговорил Щербаков, – Артиллерия.

– Ага, – так же вполголоса откликнулся Вадим.

Но он говорил тихо не потому, что в темноте и неизвестности далеко ли, рядом ли была война и она заставляла подчинять себе эмоции и проявления чувств. Мягкость южной ночи заворожила Варегова.

Неподвижный воздух, настоянный на незнакомых дурманящих ароматах цветения, будоражил кровь. И заставлял вспомнить то, о чем за полгода службы старались забыть – о великих тайнах любви. Именно в такие ночи Шахерезада могла рассказывать свои сказки.

Вадим впитывал в себя эту ночь, забыв про незажженную сигарету в пальцах.

Вдруг где-то сбоку, за колючим забором части, глухо хлопнуло. Ночное небо свечой перечеркнула ракета. Рассыпая вокруг себя искры, она косо прошла над головами, и исчезла на противоположной стороне лагеря.

Вслед за ней ударил одиночный выстрел. Пророкотала очередь, запустив в ночь светящиеся мотыльки трассирующих пуль.

Щербаков и Варегов, не сговариваясь, присели.

Простучала еще одна очередь, руша ночную сказку.

– Нападение! – встрепенулся Дмитрий, – Надо…

Что он собирался предложить, Щербаков не договорил.

– Чего блажишь, молодой?! – из темноты до молодых солдат донесся спокойный голос, – Сходи лучше штаны вытряси. Никакое это не нападение: на постах шакалов пугают, чтобы близко не подходили. Ну и «духов» заодно.

У палатки выросли две фигуры. Застиранные и выгоревшие до белизны хэбэ этой парочки выделялись светлыми пятнами даже в черноте южной ночи. Однако сами очертания тел были нечеткими, поэтому визитеры смахивали на приведения.

Один из незнакомцев приблизился к Вадиму и на поверку оказался худощавым парнем примерно одного с ним роста. Он дернул молодого солдата за рукав:

– Молодой, сухпай остался?

И, не дожидаясь ответа, напористо продолжил:

– Тащи сюда. Мы завтра в горы уходим, надо подкрепиться. Вам он все равно ни к чему – гречкой на ужине животы набили. Набили ведь, верно?