Высоко над уровнем моря - Метелин Олег. Страница 16

Около землянки, больше похожей на нору, стоят два плоских армейских бачка, в которых обычно носят суп или кашу. Один из них открыт, на дне поблескивает прозрачная вода. На откинутой крышке стоит кружка.

Вадим застыл перед бачком в нерешительности. Он не может определить: хочется ему пить или нет? Изматывающее отупение тоже куда-то делось. Похоже, то, что он слышал про второе дыхание – не вранье…

– Чего встал, как столб? – толкнул Варегова высокий небритый солдат, – И вообще, кто ты такой?

– Молодое пополнение, – ввинтился Муха, – Доброволец. Решил пороху понюхать.

– Да ну? – небритый с любопытством уставился на Вадима.

Варегов нерешительно посмотрел на него, не зная, что ответить. Он не мог определить, что удивило этого высокого, из-за двухнедельной щетины казавшегося тридцатилетним, солдата: прибытие давно ожидаемого пополнения или наличие добровольца в этих краях.

Небритый не стал долго интриговать Вадима:

– Ну и дурак ты, доброволец! – и надвинул ему панаму на нос.

Вадим обиженно засопел и резким движением вернул панаму в исходное положение.

– С характером бача! – то ли удивленно, то ли насмешливо резюмировал длинный, – Но дурак…

– С характером! – поддакнул Мухин, – Тут вчера я хотел с него «эксперименталку» снять – не дался. Надо молодому профилактическую беседу организовать…

– Мухин! – обернулся длинный к «черпаку», – Ты знаешь, что муха – источник заразы? Что-то ты в последнее время больно борзый стал. Как мухи перед переменой погоды. Хиляй отсюда, не разводи эпидемию на солнцепеке. Видишь, с человеком разговариваю…

– А я чо? – дернул плечом Муха, – Я ничо. Я тебе не мешаю.

– Через плечо. Ты не слишком обижай молодого. Добровольцы, как и дураки, у нас всегда в цене. А этот, может, еще поумнеет. Если успеет…

Мухин перекинул автомат с одного плеча на другое и отошел.

… – Ты чем на «гражданке» занимался? – спросил неожиданный заступник Варегова.

– Учился.

– Где?

– В университете.

Он не любил затрагивать эту тему. В роте, еще там, на Дальнем Востоке, из его призыва студентов было трое. На первых порах они, имевшие несчастье поступить в вузы без военных кафедр или, как Вадим, вылетевшие за хвосты, сильно выделялись из остальной рабоче – крестьянской массы. Это, естественно, не способствовало обоюдному сближению.

– В каком университете учился? – вопрос был задан быстрее обычного и более заинтересованно.

Вадим, подчиняясь новому темпу, ответил так же быстро:

– В Московском.

– Москвич? – полупрезрительная гримаса скользнула по лицу небритого.

Вадим его прекрасно понял: москвичей в его роте тоже не любили. Чаще всего – за столичный снобизм. Правда, Варегов знал и исключения…

– Нет, я из Ярославля.

– Почти земляк… А почему в армию попал? В МГУ же военная кафедра есть.

– Вылетел…

Что-то неуловимое в этом высоком небритом парне при всех его манерах, одежде и взгляде, выдававших бывалого, знающего себе цену солдата, было от той жизни, которую оставил за спиной семь месяцев назад Вадим. Интонация их разговора напоминала обмен паролями среди кровожадных джунглей: «Мы с тобой одной крови – я и ты!»

Собеседник Варегова это понял раньше.

– Коллега, значит, – с кривой усмешкой сказал он.

Вадим сумел уловить в этих словах не насмешку, а странную горечь и самоиронию. Не насмехался ли небритый над собой?

Не видел ли он в этом, еще многого не знающем, затурканном воинской службой, молодом озлобившемся парне самого себя полтора года назад? Он-то успел понять, что потом придет легкость, станет проще жить. Здесь. А там, дома?

Да и существует ли теперь для него, для них всех, старое понятие дома? Смогут ли узнать тебя там, за речкой, с кем ты так ждешь встречи и так этой встречи боишься…

Или просто вздохнут от жалости: «Господи, кем ты стал…» Но жалость тебе будет не нужна. А поддержка… Они не смогут ее дать, просто не сумеют. И тогда ты останешься своим среди бывших чужих и чужим среди бывших своих. А близкие останутся в прошлом, к которому нет моста. Очередная насмешка жизни. Очередная плата за все.

… – Меня Андреем зовут, – негромко, словно извиняясь за одному ему известный грех, сказал небритый, – Ну, давай, дерзай парень. Ни пуха тебе…

– Протас! – окликнули его, – Уходим!

Сменяемый взвод уже спускался вниз. Андрей хлопнул Вадима по плечу:

– Счастливо, доброволец…

Он подхватил стоящий на бруствере ПКМ, закинул ремень на плечо и шагнул, не оглянувшись с площадки. Вадим какое-то время слушал шорох шагов спускавшегося по склону взвода солдат, потом ветер заглушил эти звуки.

… – Слушай, Варяг, – рядом с Вадимом, полулежавшим около хилого кустика, опустился Мухин.

«Вот паскуда, – лениво подумал Варегов о назойливом „черпаке“, – Настоящая муха. Навозная. Я, вроде, на кучу дерьма не похож, но этот все равно липнет. Когда он от меня отцепится?»

– Чего тебе? – произнес он вслух.

– Ты родом откуда, из Ярославля?

– Ага.

Варегов родился в другом месте. В Ярославль его семья переехала, когда Вадиму было десять лет. Но Мухи подробности его биографии знать было необязательно.

– А я вот с Алтая. Про Барнаул слышал? Степи… А я моряком хотел стать. Два раза в «мореходку» поступал. И каждый раз на сочинении проваливался. Ну, на хрен мне, штурману, сочинение?! В последний раз я это в приемной комиссии сказал.

– Ну? – Вадим начинал слушать шустрого Мухина все более заинтересованно: тот раскрывался с совсем неожиданной стороны.

– А мне в ответ: «Моряк должен быть всесторонне образован». Все-сто-рон-не!!! …мать! – выругался Мухин, – Слушай, студент, натаскай меня по литературе, а? А я тебе в роте поддержку дам!

«От тебя поддержка, как от козла молока», – подумал Варегов, посмотрев на худую хитрую физиономию Мухина.

Ладно, – произнес он, – Только дай мне немного отдохнуть, хорошо?

– Отдыхай, – милостиво разрешил Муха и отправился к группке солдат, во главе с лейтенантом колдовавших над минометом.

«Одиночество – наш неизбежный спутник, Вадик. Это проклятие каждого мыслящего человека – быть одиноким среди людей, „средь шумного бала“. Я почему-то не чувствую себя одинокой только в лесу, в поле. Там со мной происходит нечто такое, что наполняет меня неведомым смыслом. Наверное, я кажусь тебе смешной, Вадик. Такие письма не пишут в армию…»

Вадим лежал под кустом на теплой афганской земле, смотрел на склон противоположной сопки и вспоминал строки ее писем. В последнее время письма Аллы проявлялись в его памяти все чаще и чаще. Сейчас, когда он потерял ее безвозвратно и невозможно было что-либо изменить в не успевших окончательно наладиться отношениях.

Это письмо Варегов получил спустя месяц после начала службы. Тогда заканчивался курс молодого бойца или «карантин», как его называли здесь. И жесткий ритм новой жизни все меньше оставлял времени для посторонних мыслей. Требовалось быть максимально собранным. Но воспоминания о тех, кто остался за тридевять земель, не уходили совсем. С необычной четкостью они проступали между командой «отбой» и провалом в сон.

В этот десяток минут, когда намаявшееся за день тело еще не остыло от забот, чтобы провалиться в черноту без сновидений, мозг получал возможность вспомнить о личном. В эти блаженные минуты лежавшие в казарме люди переставали быть казенными людьми.

Вадим перебирал в памяти строки ее писем и уже тогда удивлялся, что они, не так давно полностью отвечавшие его собственным мыслям, впечатлениям, отношению к жизни, не волнуют, как раньше. Не будоражат чувством единства с другим человеком, так же воспринимающим мир, ставящим такие же вопросы, так же ищущим на них ответы.

Он удивлялся, но не понимал, что эпоха взросления, через которую плавно проходила Алла, для него резко сломилась. Теперь это постижение неслось на него со скоростью локомотива, и невозможно было отпрыгнуть в сторону. Чтобы не быть раздавленным, требовалось бежать вместе с ним, приноровиться к новому бешенному и жестокому ритму.