Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны - Песков Василий Михайлович. Страница 24
Ожидание вертолета опять собрало нас к Дружку. Пес наблюдал за резвившимся около конопли бурундуком. Бородатые, как апостолы, козы молчаливо продолжали изучать странного новосела. Агафья то и дело семенила к Дружку с едою. И пес особую эту заботу уже оценил — терся о валенок и старательно, насколько позволял поводок, метил новую территорию.
— Вот-вот, повыше подымай ногу! — поощрял Ерофей. — Теперь все тут твое. Береги имение от медведей и докажи, на что способны собаки в дружбе с людьми.
Дружок первым услышал шум вертолета — поставил топориком уши и вопросительно стал крутить головой. Но когда мы пошли по дорожке к косе, с привязи он не рвался. И Агафье это понравилось.
Вертолет, прихватив Ерофея, успел слетать наверх к старой избе за солью. А когда мы все поднялись над рекой, Олег Кудрин сделал нам и Агафье подарок — пролетел у горы над избушкой. Запомнился дым из трубы, зеленый язык огорода, на привязях — козы, Дружок.
И в центре — Агафья с поднятой кверху рукой.
Фото автора. 23 сентября 1988 г.
Холодок осенних песен
(Окно в природу)
Утром в автобусе говорок под гитару: «Потянуло, потянуло холодком осенних песен…»
Песня уехала дальше с автобусом. А холодок леса висит над тропкой, уже посыпанной желтым листом. Спугнутый дрозд летит низко, и листы на дорожке шевелятся от взмахов крыльев.
Лосиный след полон чистой воды от ночного дождя. След ведет на полянку, где зверь ревел, возможно, вечерней зарей, звал кого-то на поединок — крушил на поляне кустарник, ободрал рогами кору сосенки. Зверь, может быть, где-то рядом, схоронился, например, тут, в ельнике. Подносишь пальцы к ноздрям, ладони — рупором… Нет, не отозвался, не вышел на стонущий звук, хотя, случалось, выходил.
Тихо. Только дрозды верещат на рябине и у трухлявой осины, как мыши, пищат синицы. Много желтого. Но ярче всех клен.
Опавшие листья возле ствола принимаешь за круговину солнца. Красным политы осины. Густо-бордовым листом дразнят кусты черноплодной рябины. И тут же рядом вдруг видишь семейку грибов — ярко-красные мухоморы.
Папаша-гриб с шапкой, похожей на блин. И под шапкой папаши — краснощекие детки. Человек, к красоте равнодушный, обязательно пнет ногой мухомор — несъедобен. Другой же будет стоять зачарованный. Украшение леса, знакомое с детских книжек, выглядит живым чудом, возле которого тянет присесть. Присев, замечаешь: диковинный гриб кому-то по вкусу. Слизнячок!
Проел в красной шапочке дырку и после обеда тут же оцепенел. Живой? Живой. Муха безбоязненно села на липкую тюбетейку. Тоже жива.
Вспоминаешь: и лось с какой-то пользой для организма поедает эти грибы…
Лесное воскресенье обязательно что-нибудь дарит идущему. Вот глухой прудик, оставшийся от селенья. Укрытый ветлами, заросший по берегам бурьяном и кустарником, он служит тайной столовой для уток. Удается, оставив рюкзак, доползти незамеченным к самой воде.
Утки, как утюжки, гладят покрытую ряской воду, чистят перья, ныряют вниз головой, оставив на поверхности только гузку. Греется на пенечке ужак, ходит у кромки воды трясогузка.
Стрекоза-коромысло задумалась на прогретой солнцем коричневой свечке рогоза. Никто никому не мешает. У каждого свое дело, свои заботы… Сеанс наблюдения прерывает сорока. Заметив сверху присутствие человека, она истошно стрекочет. Утки, спугнув трясогузку, с паническим кряканьем круто взмывают кверху.
Ужачок шмыгнул в травы. И рядом в чаще кто-то большой, невидимый сорвался с места — треск сучьев, топот. Кабаны. А может быть, лось, дневавший тут в крепях возле воды.
Полуденный костерок тягой теплого воздуха меж стволами берез привлекает комариную стайку. Никакого стремления испить твоей крови, прилетели только погреться — не страшась дыма, толкутся возле костра. А парочка ос не прочь пообедать — атакуют нанизанные на прутик кружки колбасы. Все замечающий ворон пролетает над лесом низко — слышен скрип перьев. Он появится тут на кострище попозже — поискать, не осталось ли что из еды.
Пропахший дымом рюкзак полегчал. Чай из термоса веселит ноги. Но внимание к вечеру притупляется. Не проглядеть бы тропку, ведущую на опушку. Э-э, кто-то и до тебя думал о том же — у еле заметного поворота воткнут ореховый посошок, на нем наколота лиловая сыроежка и листик бумаги: «Миша, мы свернули сюда». Грибники… Нынешней осенью лес дарил грибникам сыроежки, грузди и невиданно много опят. Опята несли в корзинах, в лукошках, в мешках, как сено…
На опушке, как всегда, остановка — оглядеться после елового сумрака, походить возле болотца, последить, как над синим гребешком леса взлетают, мигая рубиновым огоньком, самолеты. На этот раз все поле вблизи опушки заполонили скворцы. Ржаная стерня как маком посыпана. Хлопок в ладоши — и птицы шевелящейся сетью заполоняют полнеба. Идут ли тут, на опушке, сборы в дорогу, либо это транзитная стая с севера села кормиться.
Прохладно. Лучи заходящего солнца играют в желтых верхушках берез. Внизу — сумрак, и в нем в глаза вдруг бросается желтый махровый, запоздавший цветок подсолнуха. Обронил кто-то семечко на опушке, и то, чему надо было отцвести летом, пополняет теперь желтизной осень. В цветке подсолнуха последнее свое прибежище отыскал шмель. От дыхания человека обладатель черной бархатной одежонки оживает, издает крыльями гул. Но нет, холодно.
Замирает посланец лета в летнем цветке.
Вечерней молитвой в бурьянах на опушке звучит погремушка кузнечика. Нехитрая песня заставляет остановиться и слушать. Осень уже повсюду развесила желтые флаги. Уже день отдал ночи пять с половиной часов. Уже никто не поет. А этот герой не сдается…
В автобус, идущий к Москве, садимся вдвоем со старушкой. К остановке из леса она семенила, как мышка, отягощенная ношей — корзиной грибов. Убаюканные движением, пассажиры «Икаруса» дремлют, молча о чем-то думают.
Кто-то старушке уступил место, обратил внимание на корзину с грибами. И старушка вдруг из отдельной сумочки достала громадный, величиной с детскую голову, боровик:
— Во! И не червивый!
И все вдруг проснулись, ожили в автобусе, заговорили, как будто старушка нашла в воскресном лесу золотой самородок. Все просят еще показать, охают, цокают языками. И пошли по «Икарусу» разговоры о солке, о сушке грибов, воспоминанья о богатых грибных годах, всякие случаи, были и небылицы.
На какой-то остановке освободилось место. Сев рядом с виновницей оживления, я увидел: украдкой, краем платка старушка смахнула слезу. Заметив вопросительный взгляд, она улыбнулась, обнажив единственный зуб:
— Нет, нет, ничего. Просто хороший день. И я — на ногах. И не устала. И много всего увидела. В мои годы такой день — как гостинец судьбы…
Мы вполне поняли друг друга и замолчали.
Автобус полон был говором о грибах, о садовых участках, о закатившемся лете, о том, что время не идет, а летит. Обычные разговоры, давно уловленные поэтом: «Потянуло, потянуло холодком осенних песен…»
Фото автора. 15 октября 1988 г.
Скрытый мир
(Окно в природу)
Восемьдесят процентов всей информации из окружающего мира мы получаем с помощью зрения. Но все ли мы видим? Кто пытался хотя бы в бинокль глянуть погожей ночью на небо, знает, насколько богаче становится звездный мир. Похожее открытие мы делаем, заглянув в микроскоп. Знакомый энтомолог, помахав однажды при мне сачком над поляной, показал щепотку какого-то мусора, а через час пригласил к микроскопу, и я не мог оторвать от него глаз. Десятки крошечных существ, оцепеневшие от эфира, можно было разглядеть в мельчайших подробностях. Едва видимые простые глазом козявки, мошки, жучки демонстрировали свои нежные разных цветов одежды, бронированные доспехи, сверкающие, как драгоценности, глазки, а главное, множество удивительных инструментов, помогающих им добывать пищу и защищаться. Чего только там не было! Щетки, гибкие трубочки, мощные зубы, щипцы, кусачки, антенны, скребки, мохнатые лапки.