Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг - Худ Брюс. Страница 50

Психолог Кип Уильямс из Университета Пурдью (Purdue) знает это не понаслышке. Однажды он гулял в парке с собакой, и неожиданно его в спину ударил диск фрисби. Он бросил тарелку обратно одному из двух ребят, игравших в нее, и они начали, играя, бросать ее Кипу. Это было весело. Но приблизительно через минуту ребята перестали бросать тарелку ему, переключив свое внимание друг на друга. И вскоре стало понятно, что ребята не собираются снова включать Кипа в свою игру. Профессор психологии был сам удивлен тому, насколько его расстроило это исключение из игры (притом что его включили в игру всего на минуту и что это были совершенно незнакомые люди!). Он ясно понял, насколько мы чувствительны к остракизму.

Основываясь на своих переживаниях в парке, Кип разработал компьютерную симуляцию, известную как «Кибербол», где сканируется мозг взрослых участников игры, в то время как они перебрасываются мячиком с двумя другими товарищами по игре [418]. Так же, как это было в случае с фрисби, игра в «Кибербол» проходит нормально, пока эти двое не начинают бросать мячик только друг другу, игнорируя того, кто находится в устройстве сканирования мозга. Когда это исключение из игры становится очевидным, передняя поясная кора мозга, которая активизируется при социальном познании, начинает загораться, демонстрируя активность. Дело в том, что боль отверженности тоже связана с передней поясной корой, играющей важную роль в механизмах разрешения конфликтных ситуаций. Социальное исключение из игры вначале порождает внезапное оцепенение, а затем страдание, поскольку оно активирует области, ассоциируемые с эмоциональной болью.

Так же, как и в случае истощения эго, те, кого отвергают коллеги, чаще норовят подкрепиться сладким печеньем, прибегая таким образом к успокаивающей пище [419]. Когда мы говорим, что получили эмоциональный удар, это, вероятно, не просто метафора. Мы действительно испытываем такую же боль, как от удара кулаком в живот.

Примечательно то, насколько мы восприимчивы к отверженности. Даже когда участники «Кибербола» играют всего пару минут (и прекрасно понимают, что это всего лишь компьютерная симуляция), они все равно чувствуют боль отверженности [420]. И эта боль не зависит от личностных особенностей игроков. (Она не говорит о том, что они слишком чувствительны.) Нет, в остракизме есть нечто фундаментальное и автоматическое [421]. Уильямс утверждает, что такая реакция должна быть «аппаратно-встроенной», и указывает на то, что у многих социальных животных изгнание из стаи означает смерть. Вот почему люди так реагируют. Если нам кажется, что нам грозит изгнание, мы становимся сверхбдительны в отношении тех, кто нас окружает, ища подсказки в том, как люди взаимодействуют с нами, и возможности воссоединения с группой [422]. Исключенные индивидуумы прибегают к поведению, которое повышает вероятность воссоединения с группой. Начинают подражать, соответствовать требованиям, подчиняться приказам и сотрудничать даже с теми, кто того не заслуживает (порой становясь настолько подобострастными, что готовы согласиться с мнением тех, кто явно не прав).

Если эти попытки снискать расположение проваливаются, то подвергнутые остракизму индивидуумы меняют курс и вместо того, чтобы стараться понравиться, становятся злыми и агрессивными: «Посмотрите на меня, я стою вашего внимания. Я не невидимый, черт возьми». Теперь они стремятся распространить свое влияние на других, чтобы быть замеченными.

Аутсайдеры реже готовы прийти на помощь и более агрессивны к другим, независимо от того, являются ли эти другие виновниками их изгнания или нет. Например, в одном эксперименте отвергнутые индивидуумы пытались отомстить тем, что давали ни в чем не повинному очевидцу пятикратную порцию жгучего соуса чили, прекрасно зная, что их жертва не выносит этот соус [423]. Множество трагических случаев стрельбы в школах и массовых убийств совершали те, кто чувствовал себя социально отверженным. Анализ дневников школьных стрелков обнаружил, что в 13 из 15 изученных случаев стрелявшие были жертвами остракизма [424]. Понятно, что не каждый подвергшийся гонениям устраивает массовую стрельбу, но если изгнание устойчиво, то исключенные индивидуумы со временем переживают чувство отчуждения и собственной ничтожности. Порой они избегают общества, становятся полностью подавленными и размышляют о самоубийстве. Людям необходима сопричастность группе.

Хочешь быть в моей банде?

В своей прощальной телеграмме элитному общественному клубу в Беверли-Хиллз Гручо Маркс [425] написал: «Пожалуйста, примите мою отставку. Я не хочу принадлежать ни к одному клубу, который принимает в свои члены таких людей, как я» [426].

Хотим мы того или нет, каждый из нас принадлежит к какому-либо клубу. Будучи социальными животными, мы все являемся членами клубов. Даже те из нас, кто не имеет семьи, могут назвать значимых для себя людей: друзей… римлян или даже соотечественников [427].

В конце концов, все мы являемся в членами одного очень большого сообщества – человеческого вида. Конечно, среди нас есть такие, кто не стремится быть с другими и ищет уединенной жизни отшельника, но это скорее исключение. Обычно мы хотим быть частью группы. В глубине нас живет тяга, зовущая нас быть принятыми в сообщество.

Некоторые критерии групповой принадлежности относительно внешние и не зависят от нас. Например, возраст, пол, раса, рост и национальность. Хотя порой мы пытаемся изменить даже их: врем о своем возрасте, носим одежду противоположного пола (или делаем операцию по перемене пола), надеваем обувь на платформе или становимся натурализованными гражданами иной страны. К другим группам мы сами стремимся присоединиться: сливки общества, бомонд, элита, интеллигенция или богачи.

Порой человек поневоле принадлежат к группам, к которым предпочел бы не присоединяться: беднота, неграмотное население, криминальная среда и наркоманы. Люди обычно не принимают решения о том, быть ли им членами таких групп, нравится им это или нет. Более того, нашей человеческой натуре свойственно относить друг друга к той или иной группе. Даже те, кто не хочет присоединяться ни к одной группе, составляют особую группу аутсайдеров.

Мы категоризируем других потому, что с незнакомцем проще иметь дело, когда ты знаешь, откуда он происходит. Если мы отнесли его к какой-то категории, это избавляет нас от сомнений и раздумий, как следует на него реагировать, и мы реагируем быстрее, хотя и шаблонно. Это соответствует принципам работы нашего мозга: суммировать прошедший опыт, чтобы быть готовыми к будущим встречам. Весьма вероятно, что это результат эволюции, позволяющий снизить нагрузку на обработку информации, упрощая реакцию.

Ведь когда мы причисляем человека к некой группе, это активизирует все наши стереотипы в отношении этой группы, что, в свою очередь, влияет на наше поведение с этим человеком. Увы, эти стереотипы могут быть очень далеки от реальности, особенно когда речь идет о личностных особенностях отдельного индивидуума.

Такими стереотипами нередко манипулируют другие группы. И мы часто имеем определенные ложные предубеждения в отношении тех или иных «чужих» групп (национальностей, меньшинств, социальных слоев, профессий и т. п.). Так, в одном эксперименте участники должны были подвергать болезненному наказанию товарищей-студентов в ходе обучения и им было позволено выбирать уровень боли, которую применять [428]. Если они «случайно» подслушали, как экспериментатор перед тем описал студентов как «животных», участники выбирали более суровое наказание. Они находились под влиянием мнения других.