Тампа (ЛП) - Наттинг Алисса. Страница 10

Даже в этом параметре Джек намного превосходил своих сверстников. В то время, как остальные смотрели на мою грудь с радостной ухмылкой или довольной удивленностью, в глазах Джека сторонний наблюдатель мог бы увидеть водопад — что-то, что можно назвать глубокой надеждой, оптимизмом, ожиданием того, что мир таит в себе больше удивительного, чем он мог когда бы то ни было предполагать. У меня было чувство, что я стараюсь подать ему знак — кивок или обнадеживающий взгляд, который бы сказал ему: «Ты видишь именно то, что думаешь».

Оглядываясь назад, я начинаю думать, что меня и Джека свело вместе его имя. Я надеюсь, что его двойное имя — Джек Патрик — вмещает в себя две его натуры: снаружи — обыкновенного 14-летнего школьника, а внутри — сознательно готового воплотить со мной самые грязные мои фантазии.

Его поведение в классе меня обнадеживало: не доверяющий себе, но готовый учиться; смеющийся, если я или кто-то из класса шутил, но сам никогда не делающий это и не ищущий всеобщего внимания. Каждый день он приходил в футболке и спортивных шортах чуть ниже колен, но по икрам его ног можно было предположить, что его бедра покрыты мягкими светлыми волосками. На свету они были похожи на сахарную паутинку; наверное, если бы я их лизнула, они бы растаяли на моем языке.

Список литературы для восьмого класса по английскому языку был заранее утвержден и неизбежно включал в себя «Ромео и Джульетту», которая будет в осеннем семестре; затем мы перейдем к «Алой Букве» и «Суровому испытанию». Я начала с того, что вытягивала бумажки с именами учеников: мы читали по ролям пьесу Шекспира, чтобы убить время. Джеку досталась роль Париса, и он заметно покраснел, когда раздражающе манерная рыжая Марисса Талбет, в первый день занятий спросившая разрешения делать объявления о новостях студсовета, начала восхвалять легендарную красоту Париса, читая свою роль Кормилицы. Марисса первой попыталась подстроить голос под свою роль, снизив его на пару октав и придав речи британский акцент. Класс нашел это весьма забавным, но только не Джек. Вместо этого он только улыбнулся, не отрывая своих невинных карих глаз от текста. Но когда он поднял голову, он увидел, что я смотрю на него, и на минуту наши взгляды соединились, прежде чем он опустил глаза назад, к безопасной книге.

Когда он читал, его голос был довольно уверенным, хотя время от времени он запинался на устаревших выражениях или нажимал на неверные слова, когда не понимал контекст. «Ты больше слез вредишь… ему… словами», — обращался он к Джульетте, которая вещала голосом Фрэнка Паченко, вытянувшего эту роль. Когда это случилось, по классу прокатилась волна смешков, но Фрэнк поспешно напомнил, что во времена Шекспира все роли в театре, даже женские, исполнялись мужчинами. Вообще-то наружность и манеры Фрэнка не вязались с образом типичного 14-летнего подростка: его рука первой вздымалась в воздух, когда я задавала вопрос, а его очки были слишком большими и круглыми для его возраста. Иногда я видела, как он обращается к Джеку, — обычно это были торопливые вопросы, на которые Джек отвечал тихими краткими фразами. Но была между ними и некоторая фамильярность, это дало мне повод предположить, что они знают друг друга с детства, несмотря на различные ступени в социальной лестнице, на которых они находились: Джек был своим в кругу популярных спортсменов, хоть и держался особняком, в то время как Фрэнку достался утешительный приз в виде достижений в учебе. Фрэнк не обладал выдающимся умом: во всех его работах доводы были весьма примитивными, а лексика — скудной. Зато выглядел он как начинающий академик — рубашка, заправленная в шорты, сидевшие на нем слишком высоко, громоздкие белые кроссовки, впрочем, производившие впечатление, что их никогда не надевали.

У меня вошло в привычку во время обеда, следующего прямо за третьим уроком Джека, забегать в столовую с тем, чтобы отметить про себя его местонахождение, и при случае даже посмотреть как он ест. Еще не прошло месяца с начала учебы, как я уже коварно вытеснила его сверстниц прямо под носом у заветной цели. Без всякого сомнения, были толпы учеников, не только из моих классов, которые следили за мной, когда я потягивала через трубочку шоколадное молоко, стоя во влажном смоге перед одним из больших промышленных вентиляторов по углам столовой; поток воздуха поднимал и трепал мои выбивающиеся из пучка на затылке волосы. Индикатор над входом в столовую с звуковым сигналом и тремя цветами должен был следить за уровнем шума: зеленый сообщал, что ученики разговаривают с приемлемой громкостью, желтый — предупреждающий уровень, красный же сопровождался звонком, что означало наказание в виде полного молчания. Однажды, когда красный загорелся, один из дежурных трижды просвистел в свисток, и каждый, кто впредь пытался заговорить, был пойман и оставлен после уроков. Но сейчас горел зеленый. «Великого Гэтсби» проходят в девятом классе, а не восьмом, и я, уставившись на лампочку, предалась мечтам о нас с Джеком. Мы сидим в моем кабриолете, полностью голые, я давлю педаль в пол, позволяю ветру бить по нашим телам; это прелюдия.

Джанет доставляло радость разрушать такие идиллические моменты — однажды я была почти готова свернуть ей шею. В тот раз Джек принес на обед пачку «Twizzlers»<2>. У меня открывался на него отличный вид между спинами согнувшихся маленьких девочек, вероятно, шестиклассниц, сидевших за столом перед ним. Один за другим, он откусывал куски от длинной красной конфеты, оттягивая их, перед тем как оторвать, и обнажая при этом зубы хищника; он начинал медленно жевать и его губы увлажнялись. Мое внимание было так сосредоточено на этой картине, что я не слышала Джанет, пока та не подошла вплотную, сипя, как респиратор, прямо в мое ухо.

«Розен устроил чертову охоту на ведьм, черт его побери», — заявила она. Я очнулась от транса, внезапно став уязвимой для всех противных запахов и звуков в помещении. Сегодня был день чили, и желтые мусорные баки по всей столовой были заполнены чесночными отходами. Джанет зашлась мокрым кашлем, полезла в карман своих широких штанов и выудила оттуда запятнанный платок. «Приперся сегодня на середину моего урока, без всякого предупреждения. Я дала им групповое задание, а эти маленькие говнюки расползлись по всей комнате. Некоторые залезли на парты, как бабуины».

«Здравствуй, Джанет», — я вернулась взглядом к столам и почувствовала, что меня охватывает паника: Джека нигде не было видно. В отчаянии я завертела головой, пытаясь отыскать его в разных концах столовой. Мне пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы не поддаться желанию окрикнуть его по имени.

«Хотела бы я взглянуть на него, пытающегося рассказать им о бывшем СССР. Но это дело не намазано медом. Он сидит в своем большом прохладном офисе целыми днями, ему не приходится управляться с классом. Он бы и мили не прошел в моих туфлях».

Я кивнула, с серьезным видом поглядев на ее ноги. Интересно, если бы я подарила ей пару туфель без липучек, она бы стала их носить? Скорее всего, нет. Часто она снимала обувь в учительской, приговаривая: «Щеночкам нужно подышать», а когда она одевала туфли обратно, ей даже не нужно было наклоняться и что-то завязывать. Она просто зацепляла ремешки на липучках вокруг сопротивляющихся мозолистых пяток.

Когда она стояла перед вентилятором, одежда облепляла выступающие части ее тела, обычно скрытые под мешковатой одеждой. «Просто сыграй в эту игру, Джанет. Пусть он видит то, что хочет видеть, — сделай так, чтобы он не дышал тебе в затылок». Угольные кудри ее химической завивки нависали над ее головой как облако черного смога. С одним глазом, приоткрытым шире чем другой, она напоминала собой выжившего в крушении, — потрепанная судьбой, но все еще готовая идти наперекор всем невзгодам.

«Говорит, что хочет, чтобы я способствовала созданию атмосферы взаимоуважения. Мешок конского дерьма. Эти дикие собачата не будут знать никакого уважения, если не держать их за яйца твердой рукой».

«Держа их за яйца, действительно можно добиться уважения?» — спросила я.