Кошка колдуна - Астахова Людмила Викторовна. Страница 19

И я проснулась, ничего не помня, если не считать щемящего чувства потери. Словно разминулась во сне с кем-то нужным и важным. И хозяйские объятия сына Луга ни при чем. Как с кошкой под боком или с собакой – тепло, но рано или поздно окажешься на самом краешке кровати, вытолкнутая эгоистичным любимцем. Смешно, я считаюсь домашним животным, а Диху себя ведет точь-в-точь как кошка.

Однако не зря же говорят про утро, которое всегда мудренее вечера. Хорошенько выспавшись и отдохнув, я уже не смотрела в будущее с таким отчаянием и обреченностью. В конце концов, со мной случилось самое настоящее Приключение! Открытия прошедших суток прорвали плотину страха и обрушились на меня, словно волна. Альтернативный мир, другой век, реальное волшебство, живой сын богини Дану, и… Да, черт возьми, моя любимая Новгородская республика – не загубленная Иваном Третьим, а здравствующая и процветающая. Возможность увидеть все это собственными глазами – вовсе не мелочь, от которой можно запросто отмахнуться. А еще это способ на какое-то время сбежать от проблем в нашем мире. С условием, что потом Диху вернет меня назад. Он же вернет?

И я занялась самым человеческим из дел – начала строить догадки и версии. Рядом со мной сопел бывший ирландский бог, который запросто ходил между мирами. И нет нужды быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: раз Диху был так настойчив, значит, есть во мне нечто, крайне необходимое волшебному существу.

«Правда, кое до кого, не будем указывать пальцем, это дошло только через сутки, – честно призналась я себе. – Явно не от большого ума».

Сида следовало изучить, понять, заслужить доверие хотя бы просто потому, что зеленоглазый сын Луга – единственный, кто сможет вернуть меня домой. Или это сделает кто-то из его волшебных родственников, или…

И в этот момент сыночек Луга облапил новую «домашнюю зверушку» за все места и потянулся за поцелуем.

Диху

Давно ему не спалось так сладко. Правду сказать, ему вообще давно не спалось. Стоило смежить веки здесь, в мире смертных, и насмешница-память возвращала изгнанника туда, в то время и место, куда возвращаться не следовало. У страны грез зыбкие границы, и за пеленой тумана чутко сторожит месть, страшная и заслуженная. О да, вполне заслуженная. Но сегодня…

…Скажи мне теперь свое имя, о дева шелковых бедер и сладостных объятий.

Но она, смеясь, змейкой выскальзывает из рук, струится, перетекает, окутанная туманным облаком серебристых волос. Наклоняется, колыхнув полной грудью. Зеленые глаза лукаво блестят сквозь спутанные пепельные пряди.

– Скажи прежде свое имя, о герой, лежавший со мной без даров и договора! Назовись, поймавший меня, будто форель в стремительном потоке!

И гордость отмыкает уста прежде, чем разум остановит хвастливое:

– Я – Диху сын Луга, девушка, и нет для смертной девы бесчестья в том, чтобы лежать со мной.

Смех бьет по ушам наотмашь. Она выпрямляет стан, отбрасывает назад волосы и, крепко удерживая его бедра ногами, изгибается, торжествуя:

– Ах! Воистину слеп ты, сын Луга!

Синие узоры татуировки расцветают на ее коже, извиваясь и наполняясь силой. Могущественные узоры. Смертная? Как бы не так!

Оглушенный наслаждением, он стонет сквозь стиснутые зубы и видит, как сияет ее запрокинутое лицо, так же искаженное страстью, но – сытое… Припухшие от поцелуев губы изгибаются в насмешливой улыбке.

– Ах, воистину слеп! И на слова так же скор, как и на любовь, Диху Благого двора! Так скор и так неосторожен!

– Чем мне расплатиться с тобой за это бесчестье, моя госпожа?

Голос повинуется не сразу, и слова слетают с губ рывками, будто вспугнутые птицы.

Зеленый взгляд напротив темнеет и становится жестким. Неблагая. Она – сида Неблагого двора, и он только что отдал себя ей в руки.

– А это мы решим, когда ты сумеешь найти меня, о Диху-нетерпеливый. И узнать мое имя сумеешь. А до этого ходить тебе в должниках, сын Луга, прежде целующий деву, а лишь затем спрашивающий о ее имени и роде!

Горячее тело под пальцами растекается туманом. Она ускользает порывом ветра, качнувшим вереск, и он остается лежать навзничь, распластанный под равнодушным взглядом луны.

– …О Кайлих трех Даров и трех проклятий! – пробормотал Диху прямо в мягкие губы, покорно дрожащие под его губами. – Кайлих жестокосердая, дева семи битв и семи побед… Что ты делаешь со мной, возлюбленная? Разве еще не довольно?..

И тут же он понял, что губы не те. И отпрянул, раздраженно щурясь.

– Что за…

Глаза у девы-эмбарр были перепуганные, круглые и блестящие, словно камушки. И такие же бессмысленные.

– Тьфу! – Сид откатился в сторону и бросил, глядя в потолок: – Извини. Увлекся.

– Мяу… – догадалась отозваться его послушная грелка. Судя по голосу, дальше сонных поцелуев дело не зашло. И то радость.

Мир грез только подразнил. О Кайлих, не твоих ли чар дело эти сны? Или то просто память бессмертного, у которой нет дна?

– Я извинился, – хмуро напомнил сид и успокаивающе погладил эмбарр по плечу. – Я не трону тебя.

Не так уж часто он держал обещания, данные смертным, но не в этом случае, не с этой смертной. Кровь не водица, а совести и морали у детей Дану отродясь не водилось. Сдержаннее надо быть. Или не надо…

Нет, то была не Кайлих, конечно, и даже не ее голос. Память, будь она неладна. Никакой щит не укроет от нее. А мстительная дочь Ллира только того и ждет, чтобы он сдался, изможденный укорами прошлого. Ищет, о Богиня, как же она его ищет! Сон ясно говорит об этом, как и о том, что рано или поздно – найдет.

– Это мы еще посмотрим, – посулил Диху расписным сводам потолка и сладко потянулся. Все-таки утро вышло неплохое. Бывало ведь и хуже, чем проснуться, обнимая теплую и покорную девицу. Много веков прошло, он стал осмотрительнее; если уж тешиться, то со смертной, на чьей коже не проступят синие узоры могущества в самый неподходящий момент, а глаза не сверкнут сытым торжеством.

И тут грохнула дверь, и с порога громыхнуло удивленным басом:

– Мать честная! Ну, ты даешь, тихоня этакий! Завалил-таки девку!

Кэтрин пискнула и утекла под одеяло. Диху сердито прищурился и процедил:

– Айвэн, ты – невежа. Тебя не учили прежде стучать в двери, а уже потом их открывать с пинка?

– Поучи меня вежеству, нелюдь! – огрызнулся боярин с долей смущения в голосе. – Я же в своем доме. И хватит тебе разлеживаться! Сам вчера грозился, что надобно тронуться с рассветом, а теперь, ишь, разнежился на перине-то!

– В твоей перине, – сид выскользнул из-под одеяла и недовольно передернул голыми плечами: боярин напустил холода, – было полно клопов! Печку не протопили. Сор из углов не вымели. Вон, под потолком что? Не паутина ли? – Он обвиняющим жестом ткнул пальцем вверх. – И это только часть списка. Мне продолжить, о гостеприимный друг мой?

– А и продолжь! – подбоченился Корецкий. – Чем ты еще недоволен?

– Изволь. – Диху спустил ноги на пол и поскреб пальцами ковер – шамаханский, но потрепанный. – Знаешь, что это? Это моль. Ты бы еще в чулан меня запер, дружище! А уж как твои люди обошлись вчера с моей собственностью, это вообще никуда не годится. Обрядили в обноски, накормили объедками, да еще и обругали. Хорошо ли это, Айвэн?

– Нехорошо, – признал хозяин. – Но что возьмешь со вздорной бабы?

– Твоя женщина, тебе и отвечать, – отрезал сид. – Зови ее – пусть прислужит, как должно. И чтоб одежду ей, – он махнул рукой на притаившуюся под одеялом девушку, – подобрала по росту, да поновее. У тебя есть, я же знаю, так что нечего жадничать. Я с тобой сполна расплатился, скотина ты прижимистая. Ступай теперь. Я твою ключницу дождусь, а потом приду проверить, хорошо ли ты своего мальчишку в дорогу снарядил. Ну?

– Чтой-то ты раскомандовался, дух нечистый, – ухмыльнулся Иван Дмитриевич, не выказывая, впрочем, никакой обиды. И подмигнул со значением: – Что, сладилось ночкой-то? Угодила девка?