Избавитель - Михайлов Дмитрий. Страница 13

– Бегать и во дворе можно, – возразил молодой сосед.

– Это бегать! А попробуй-ка ты у себя во дворе плаваньем заняться или прыжками в высоту. Вот то-то же. Сейчас всё за деньги! А не у всех они есть. И вот отсюда депрессии, раздражительность. А вы что думали?

– Стресс мобилизует умственные способности. Любой кинолог вам скажет, что самые умные собаки – бродячие. А вы хотите людей сделать бездумными потребителями.

– Единственное, что стресс стопроцентно гарантирует – это инфаркт. Ну, слушайте же меня внимательно: я уже сказал, что человек будет раз-ви-вать-ся. Копните историю. Где больше творческих личностей было: среди обеспеченных слоев или бедняков?

– А Кулибин?

– Кулибины, Ползуновы – это все исключения. Как ни крути, сытая жизнь не мешает деятельности ума, а только способствует. Кто раньше становился писателями, художниками, музыкантами? Состоятельные люди. Крестьянину некогда музыкой или поэзией заниматься, ему пахать, сеять нужно, дом править, скотину кормить. Это животным нужны внешние стимулы, человек же вышел на уровень внутренних побуждений, к самосовершенствованию! И здесь препятствия только мешают! Более того, чем больше мы ему – человеку – продлим жизнь, тем более совершенного человека получим. Представляете, каких высот достигли бы люди, если бы могли творить веками?! Какие бы мировые шедевры были созданы, проживи Бах, Толстой или да Винчи лет эдак триста!

– Вы не правы. Сколько бед и несчастий было из-за стремления к богатствам… – спорил молодой сосед.

Гораздо меньше, чем когда их не хватало…

Успокойтесь, а! – сердито осадил их один из пациентов и отвернулся лицом к стене.

Спорщики замолчали. В этот момент в палату вошел лечащий врач.

– Что такое? Что за шум, а драки нет? Плотников, – он обратился к седому мужчине, – будете здесь бузить – оставлю еще на неделю.

– Ну что Вы, Илья Николаевич, ну просто поспорили. Мне никак нельзя, у меня работа стоит, – по-свойски начал оправдываться мужчина. Он лежал тут так долго, что между ним и врачом успела установиться более короткая дистанция, чем это обычно бывает, и Плотников, похоже, этим очень гордился.

– Тогда и лежите смирно. Кстати, как себя чувствуете?

– Отлично! – отчеканил Плотников, всем своим видом показывая, что он здесь наслаждается жизнью, а не болеет.

– Ну и замечательно.

Начался осмотр.

– Ну, ничего подозрительного я не вижу, – сообщил врач, глядя в лечебную карту и анализы Василия. – Возможно, это результат стресса, переживаний или переутомление. Полежите пока у нас, а мы за это время проверим Вас на экзотические заболевания. Если все будет нормально, то, думаю, на следующей неделе выпишем.

Глава X

Василий вернулся в семинарию. Всем бросалось в глаза, как сильно переменился святой отец после командировки. Он стал угрюмым, неразговорчивым, к паломникам шел без особого желания. Его уста постоянно произносили молитвы, а в них часто звучало имя «Яков».

О будущей своей церкви Василий уже не думал и уходил от разговоров на эту тему, поскольку знал, что очень скоро покинет этот мир. И только радовался, что не оставит молодой вдовы и сирот, а, значит, никого, кроме матери, не опечалит своей смертью. Самой же смерти он не боялся. После пережитого он вновь стал относиться к жизни с равнодушием Ад, конечно, пугал, но он будет страдать, зная, что миллиарды людей здесь на Земле станут счастливы, и это будет ему утешением. К тому же, кто знает, может, во время Страшного Суда он будет помилован, а, значит, и его страдания всего лишь временные?

Миновал почти год, но ничего не произошло.

Время стачивает всё. Порой даже самое яркое событие, которое, как мы уверены, всегда будет живым в нашей памяти, способно усохнуть. Забываются детали, слова, плохое или хорошее, и от живого воспоминания остается лишь скелет общих впечатлений, причем тоже сильно измененный.

Так было и с Василием. Чем больше проходило времени, тем чаще он задумывался: уж не стал ли он жертвой галлюцинации, вызванной переживаниями и переутомлением? И тем чаще соглашался, что так оно и было. И вот, когда он уже почти окончательно уверился в том, что Яков – всего лишь плод его воображения, и поставил себе условие, что ещё до конца лета он будет продолжать молитвы (а вдруг!) – и баста, зазвонил телефон.

– Здорова, Василий. Ай маладца, уважил старика, – послышался звонкий голос в трубке.

– Благодарю, – смиренно ответил Василий, вспоминая, что за посетитель звонит, и чем он ему помог.

– Э, нет, это я благодарю, теперича мой черёд. Ну да у меня-то почти все готово, свидеться надобно.

Только сейчас священник признал в этом звонком властном голосе волжского разбойника. У него подкосились ноги, непонятный ужас овладел им. С полминуты Василий молчал.

– Ну, ты чего, уснул али умер? Рано еще! Ха-ха-ха.

– Да… Я… Я тоже готов. Вы едете сюда? – ответил Василий упавшим голосом.

– Э нет, – звонко засмеялся голос в трубке, – в семинарию я ни ногой. У меня еще с адской жизни неприязнь к таким местам. У вас там неподалече кабак есть – через пару часиков я туда буду. Любо?

– Хорошо.

Василий медленно опустил руку. Так значит это не галлюцинация. Значит, всё свершилось, и он уже совсем скоро сойдет в Ад. А может это шизофрения?

Сомнение закралось в его голову: не сделал ли он тогда, год назад, роковую ошибку, согласившись на договор? Это сомнение было фоном всех его теперешних размышлений, как декорация спектакля, которая определяет настроение сюжета, в то время как зрители смотрят на артистов. Он представлял Ад, но где-то в голове крутилось: не стал ли он жертвой обмана? Размышлял о людях, а тайный голос шептал: не будет ли им от этого только хуже?

Наверняка все ещё можно было повернуть назад, но Василий не был уверен, что и отмена договора – правильное решение.

Им завладело сильнейшее волнение – не страх, а именно волнение. Он даже не ожидал, что осознание близкой смерти может вызвать у него столь бурную реакцию. Василий помолился и попробовал успокоить себя мыслью, что все в руках Божьих. Это помогло, однако стоило только отвлечься, как волнение вернулось с новой силой.

Время тянулось чудовищно долго. Если бы человек так ярко переживал каждую секунду своей жизни, как переживал сейчас их Василий, наверное, ни одному пенсионеру не пришло бы в голову сказать, что его жизнь промелькнула, как одно мгновение. Два часа! 120 минут, более семи тысяч секунд. «Неужели нельзя было приехать быстрее? – думал Василий. – Как вообще в наше время можно добираться до куда-то целых два часа?»

Прошёл всего один час, а Василий уже весь истомился, близость самого значительного мгновения в его жизни не позволяла ему заниматься ничем. Ноги не слушались, руки тряслись, Василий не мог ни сидеть, ни стоять, ни думать, ни молиться. В надежде, что Яков придет раньше, он извинился перед посетительницей и, спотыкаясь, направился в так называемый кабак.

Официально это заведение именовалось баром, а еще раньше – пивной. В 90-е годы пивную приватизировали и сделали из нее казино, когда же игорные заведения попали в опалу, вместо игральных автоматов поставили столики и стали продавать дорогую выпивку. Пусть теперь, по сравнению с пивной, заведение стали посещать более состоятельные клиенты, но они всё равно чаще заказывали водку и пиво и приходили сюда не выпить, а напиться.

До бара Василий добрался за пять минут, но входить не спешил. Проводить, возможно, последние минуты своей жизни в этом месте он не желал, потому просто намеревался заглянуть в бар и, если Якова там не окажется, подождать снаружи. Витринные окна пивной-бара были заколочены деревянными щитами и расписаны яркими видами ночного мегаполиса.

Вечер только начинался (было всего пять часов), и заведение было почти пустое: только один мужчина в светло-жёлтом пиджаке возле стойки и еще двое в глубине зала. Свет был интимно приглушенный, и Василию потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку. Завидев священника, страдающий от одиночества мужчина в пиджаке замахал руками и закричал заплетающимся языком: