Немцы в городе - Оутерицкий Алексей. Страница 47

– Да обстановочка здесь какая-то, товарищ командир… – раздался бойкий голос из строя, голов через двадцать от меня, и я не смог рассмотреть, кто это говорит. На такую толпу непременно найдется энное число таких вот бойких, остряков и прочих выскочек, которым всегда невтерпеж почесать языком, даже если это чревато репрессиями.

– Большую часть времени приемник пустует. Заполняется он дважды в год очередными группами призывников, – объяснил полковник, – сроком на две недели. Поэтому неудивительно, что все действительно выглядит несколько… – он на мгновение замолчал, явно подбирая слова, – мрачновато, неухоженно… Сейчас вы все получите военную форму, переоденетесь, вас разобьют по взводам и дальнейшие инструкции вы будете получать от своих непосредственных командиров, то есть сержантов… Вольно, разойдись!

Соответственно последней команде мы образовали стадо и неохотно побрели к деревянному одноэтажному строению, на крыльце которого стояли, запустив большие пальцы за отвисшие поясные ремни, парни с лычками на погонах. Их было пять человек.

– Вешайтесь, – приветливо сказал один, невысокого роста, с висячими колхозными усами рыжего оттенка.

– Да-а-а… Два года, это не шутка, – хмыкнув, подтвердил другой, чернявый и высокий. Он посторонился, пропуская первых новобранцев. – Я бы на их месте сразу повесился, это точно… Чтобы не мучиться.

Сержанты заржали, а кто-то из тех, бойких, с языками, где-то за моей спиной, весело сказал:

– Ничего, мы уж как-нибудь помучаемся, товарищи командиры!

Теперь заржали прибывшие, а усатый сержант вытянул шею, чтобы высмотреть весельчака, явно собираясь взять парня на заметку.

– Ну-ну… – в итоге сказал он.

Через пару дней все более-менее обвыклись в своей новой ипостаси защитников отечества, а некоторые носили форму даже с видимым удовольствием. Пошли дни, похожие один на другой. Подъем, утренняя зарядка, утренний осмотр, занятия в классе, занятия на плацу, физическая подготовка, опять учебные классы… Короче, все как в книгах, фильмах и передачах «Служу Советскому Союзу», то есть хреново, дальше некуда… С другой стороны, сержанты, конечно, выстебывались, но гоняли не особо. Как я понял, двухнедельная командировка в приемник – это была для них халява, возможность вырваться из своих осточертевших дивизионов и возможность посмотреть на какие-то новые, пусть они не краше чем у сослуживцев, физиономии. И пусть здесь те же лес и казарма, все какое-то развлечение.

Кормили сносно, по крайней мере, у меня никакого адаптационного периода не было, с первого дня я доедал все без остатка. И хотя некоторые кривлялись, морщась и зажимая картинно носы, когда на обед давали какую-нибудь остро пахнущую тушеную кислую капусту, большинство рубало в полную силу, недоеденных порций фактически не оставалось.

Через неделю приехала передвижная лавка и военный народ создал столпотворение в комнате, где тетки в белых халатах взвешивали печенье, дешевые конфеты, отпускали сгущенку и прочие гастрономические радости истосковавшимся по сладкому защитникам родины. Деньги у большинства были и все стремились потратить их, «пока не отобрали деды» по месту службы, что считалось неизбежным.

Купив десяток пачек дешевых сигарет без фильтра, килограмм конфет, килограмм пряников и килограмм печенья, я запоздало озадачился, куда же все это деть. Положить в тумбочку – означало попросту подарить это богатство своим боевым соратникам, что мне, несмотря на ежедневные политические занятия, ставящие задачей поднятие духа патриотизма и привитие чувства товарищеского локтя, делать категорически не хотелось. Не надеясь на успех, я все же решил попробовать запихнуть килограммовый конфетный кулек в штаны хэбэшки, и с трудом поверил в случившееся, когда он запросто провалился куда-то к колену, и в кармане даже осталось свободное место. Точно так же, без малейших проблем, я распихал по карманам все остальное, и в итоге даже не потребовалось прибегать к услугам шинели, что не могло не радовать, потому что хранить свои вещи в карманах периодически оставляемой на общей вешалке шинели означало примерно то же, что положить что-то ценное в тумбочку.

Подойдя к зеркалу и обнаружив, что я вовсе не выгляжу подобно раздувшемуся от защечных запасов жратвы хомяку, а просто у меня появились вполне симпатичные галифе, я впервые осознал практичность советской военной формы. Например, в карманы моих любимых обтягивающих гражданских джинсов не влезало ничего, кроме пачки сигарет и коробка спичек… Теперь оставалось еще озаботиться, как бы сделать так, чтобы все это добро не выгребли сержанты на ежедневном утреннем осмотре. И интуиция подсказывала мне, что именно в таких каждодневных заботах о сохранности своего куска хлеба и заключался смысл военной службы.

До принятия воинской присяги оставался еще один приезд вкусной передвижной лавки…

Присяга оказалась мероприятием не рядовым и весьма торжественно обставленным, на котором, к моему удивлению, было довольно много родственников присягающих бойцов.

«И не лень же им всем было переться к своим братьям-сватьям-сыновьям-возлюбленным, – думал я, сжимая доверенный мне государством автомат и рассматривая в толпе гражданских симпатичную девчонку в красной куртке, выглядывающую кого-то в строю абсолютно одинаковых в своих шинелях бойцов. Вот чего, к примеру, тут делает эта… Приехала бы, когда ее парень уже какой годик оттрубил, а то ведь всего две недели как расстались»…

Вскоре мы, где-то с пятнадцать бойцов молодого пополнения, ехали, укрытые от посторонних взглядов возможных шпионов тентом «ГАЗ-а 66». Он прыгал по неровностям проселочной дороги, а мы, распределенные в четвертый зенитно-ракетный дивизион, соответственно мотались из стороны в сторону, порой едва не падая с жестких деревянных лавок, тянущихся вдоль боковых бортов. Обособленно, возле заднего борта, сидел долговязый сержант с покрытым оспинами лицом, в кабине сидел старший машины, усталого вида капитан, фамилию которого я не запомнил, а еще один сержант крутил руль вверенной ему военной техники. Все время поездки царила угрюмая тишина, курить не возбранялось и, как чувствовал я интуитивно, такая поблажка была сделана нам из-за матери одного из бойцов, кажется, откуда-то из Подмосковья, которая неизвестно зачем решила сопроводить свое чадо до самого места службы.

На некоторое время я задремал, чувствуя себя бывалым воином, способным запросто спать в вовсю трясущемся транспорте, и пришел в себя только на КПП, когда машина резко затормозила и сержант зло крикнул кому-то на улице:

– Еб твою мать, Кудряшов! Не можешь ворота нормально открыть!

Потом он оглянулся на тетку в сером пальто и теплом платке, покашлял и смущенно произнес:

– Извините, мамаша, вырвалось… – Тетка не ответила и он счел нужным добавить: – Вообще-то мы не ругаемся, вы не думайте. У нас тут дисциплина.

Тетка опять ничего не сказала, а я, вытянув шею, увидел открывавшего нам ворота военного в потрепанной шинели, который ударил ладонью левой руки по бицепсу правой, отчего ее сжатый кулак подпрыгнул вверх, и выкрикнул нам вслед:

– Вешайтесь, суки!

– Это он так пошутил, – сдавленным голосом пояснил сержант, но мамаша в очередной раз промолчала.

– Итак, вы попали служить в зенитно-ракетный дивизион, – вещал, расхаживая по учебному классу, замполит в чине капитана, пока мы изо всех сил боролись со сном, – а это означает, что государство авансом оказало вам доверие. А это, в свою очередь, означает, что и вы должны ответить ему тем же… – Он остановился под плакатом, на котором была изображена боевая ракета в разрезе, и повысил голос: – И начнем мы с того, что научимся не спать, когда от нас требуется максимальное внимание… Боец!

– Я! – с сиденья на первой парте вскочил парень, на которого я обратил внимание еще в приемнике.

Кажется, призван он был из Белоруссии. Когда я впервые увидел его, задумчиво поглощающего картофельное пюре на ужине, мне почему-то сразу подумалось, что он не жилец. Откуда такое пришло в голову, было непонятно, но вот только так подумалось, и все. Возможно, он был похож на того парня с моего двора, который, говорили, утонул, купаясь на местной ТЭЦ, когда переехал на новое место жительства.