Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами - Курочкин Петр Миронович. Страница 27

Простившись, мы с детьми на борту вылетели в обратный путь.

Возвращаться было легче. Правда, ориентировка по-прежнему была сложной, но летели увереннее. Особенно хорошо почувствовали себя, когда линия фронта осталась позади.

Срулив самолет в сторону от посадочной полосы, выключаю мотор и быстро вылезаю из кабины.

Катит «санитарка», бегут механики, подходят летчики...

На следующую ночь с Сергеем Борисенко до отказа нагрузились боеприпасами, газетами, достали конвертов, бумаги и, конечно, несколько пачек табаку... От себя лично Сергей собирался подарить партизанам свою любимую книгу «Заветное слово Фомы Смыслова» и сделал такую надпись: «Народным мстителям от летчика старшего лейтенанта Борисенко С. Беспощадно истребляйте немецких захватчиков!»

В обратном рейсе, обойдя стороной Идрицу, мы, посчитав себя в безопасности, вдруг попали в клещи трех прожекторов. Оказывается, это был незнакомый нам укрепленный немцами район, где железная дорога скрещивалась с четырьмя шоссейными. Глаза слепило. Зенитки открыли бешеный огонь. Прожектора находились прямо под самолетом.

Убрав газ, крепче сжимая рычаги управления, мы начали пикирование с высоты тысяча семьсот метров среди разноцветного фейерверка зенитно-пулеметных огней, щедро посылавшихся снизу вдоль лучей прожекторов. Я оторвался от огней, но самолет Сергея продолжал оставаться освещенным. Тогда он резко ввел машину в левый вираж и выскользнул из огня, продолжая пикировать с новым курсом. Потеряв самолет, прожектора зарыскали по сторонам. Снаряды и пули по-прежнему [109] летели в пространство в надежде настичь цель. На высоте шестисот метров, взяв первоначальный курс, самолет устремился к линии фронта. Но не прошло и полминуты, как снова самолет Сергея был схвачен прожекторами. Ну как после этого не рассердиться на небесный тихоход, который не успевал отлететь подальше от преследовавших прожекторов?!

Сергей впервые обозвал свой самолет черепахой.

Маневрируя, он все же выскользнул из лучей и на бреющем пришел на свою базу...

Вскоре наш командир эскадрильи получил от комбрига письмо:

«Дорогие летчики! Ваша помощь неоценима! Вам благодарны сотни бойцов-партизан, тысячи советских граждан, матерей и детей наших, живущих теперь под надежной охраной партизан.

Вас благодарят, вами восхищаются раненые бойцы-партизаны, перевезенные вами в советский тыл и спокойно выздоравливающие в госпиталях.

Вас не забудут матери, чьи дети доставлены вашими самолетами на советскую территорию, где они нашли ласку и приют».

Поединок с «мессершмиттом»

Май 1944 года в наши края пришел жарким. По маленьким, едва заметным признакам мы догадывались, что в это лето наступление начнется где-то невдалеке от нас, по-видимому, в Белоруссии.

К нам пришла новая материальная часть, моторы, запасные части. Все чаще мы стали возить не оружие, не боеприпасы, а взрывчатку, которая понадобится партизанам для разрушения железнодорожных и шоссейных дорог, для уничтожения мостов, чтобы парализовать вражеский тыл в момент наступления.

Но обратно мы по-прежнему брали на борт тех же детей. Словно чуя неминуемую расплату, гитлеровцы стали более бешеными темпами вывозить в Германию молодежь, подростков, попадавших в участившиеся облавы.

...Я приземлился на лугу. Когда-то здесь была пашня, но с приходом немцев ее забросили, она заросла сначала пыреем, полынью, а потом луговой травой.

От деревни ничего не осталось. Ее сожгли каратели. [110]

Только черные печные трубы угадывались на блеклом фоне ночного неба. Население жило в подвалах и землянках. Женщины, старики, дети таскали на себе плуги, пахали, сколько могли обработать земли. Они сами едва сводили концы с концами, да еще кормили партизан.

Отряд стоял километрах в тридцати в лесу за большим топким озером, заросшим осокой и камышами. В деревню нет-нет да и наезжали каратели, и чтобы не навлекать на мирных жителей беды, партизаны старались появляться здесь как можно реже.

Когда стало известно, что за детьми прилетит самолет, посадочную площадку пришлось выбрать все же на лугу у деревни — других подходящих ровных мест в округе не было. Ребятишки приехали на подводах. Сопровождающий — пожилой бородатый мужчина, бывший колхозный конюх, — заранее выложил костры ромбом, как и было условлено. На вопрос, сколько он привез детей, партизан ответил:

— Да забрал сколько было. Пятнадцать душ!

Я поглядел на столпившихся ребятишек. Им было от семи до двенадцати лет. Если учесть, что в среднем каждый потянет килограммов двадцать пять, то мне надо было поднять триста семьдесят пять килограммов. Конечно, я и мои техники рассчитывали на девять-десять человек, но не на пятнадцать же!

— Они такого навидались, не дай бог каждому, — проговорил партизан, почувствовав мою растерянность.

Он потоптался еще минуту и, наклонившись, прошептал, будто передавая военную тайну:

— Каратели, слышь, обложили и с Пудовки, и с Жадова... так что кровушка прольется немалая, язви их в душу!

— Ну ладно, сажайте, — разрешил я. — Только по росту. Сначала кто постарше, а маленьких им на колени.

Дети быстро забрались в кабину. Закрыл крышку с окошечками из плексигласа, защелкнул замки. «Ну, милый, не подкачай», — хлопаю самолет по фюзеляжу.

Я оторвал самолет буквально на последних метрах луга. Дальше текла речка. Мотор на полных оборотах, а самолет никак не хочет подниматься выше. Или мне это показалось? Конечно, показалось. Вот уже лес, а я выше сосен. Значит, кое-какую, но высоту набрал.

Решил подниматься еще выше. Если случится что, у меня, будет запас высоты и, следовательно, времени. Можно как-то выкрутиться. В противном же случае я [111] буду обречен. Да не я! Я на то и послан, чтобы воевать. А вот если ребятишек погублю — никогда никто мне этого не простит.

Секундная стрелка, подрагивая, описывает круги по циферблату. Трещит мотор, на крыле изредка сверкают всполохи — отблески от пламени выхлопной трубы.

Чуть-чуть сбавляю обороты. Самолет не проваливается вниз. Это уже хорошо. С полукружья козырька в лицо бьют мелкие капли мороси. Я попал в тучу и скоро, по-видимому, окажусь выше облачности. Облачность буду держать про запас, при малейшей опасности спрячусь в ней, как пехотинец за бруствер.

Наконец вижу звезды. Такое множество звезд бывает только на юге. Они горят так близко, так ярко, что кажется, протяни руку — и снимай одну за другой.

Стрелка высотомера доползла до двух тысяч метров. Хватит. Устанавливаю режим горизонтального полета. Смотрю на часы. Прошло пятьдесят минут, как я в воздухе. Бензин из запасного бака выработан, теперь мотор работает на основном.

Неожиданно облачность кончилась, хотя синоптики предупреждали, что с северо-запада распространяется циклон. Подул сильный встречный ветер, сразу сократив путевую скорость. И тут под верхними плоскостями заскользил свет...

Тревожный луч то вспыхнет, кольнет сердце, то погаснет, как бы давая надежду проскочить опасную зону. Но нет, фашисты услышали рокот самолета. Снова вспыхнул луч, за ним второй. Самолет попал в перекрестное освещение. Через секунду заговорят пушки...

В продуваемой и холодной кабине стало жарко. Учащенно забилось сердце, его удары отозвались в висках. Соображаю, что делать. Маневры на малой, сто десять в час, скорости не помогут... Еще два луча ослепляют меня. Теперь четыре яростных огня пылают на фюзеляже и плоскостях моего самолета. Начинают подрагивать колени. Усилием воли заставляю себя успокоиться. Только самообладание, только думать и действовать.

Бросаю самолет в сторону. Но прожектора идут за мной... Тогда начинаю виражить. Бесполезно! Если бы не дети в пассажирской кабине, я бы еще, наверное, поборолся. Но боюсь напугать их перегрузками. Пока главное — это не дать наземным расчетам зафиксировать постоянное положение самолета по скорости, высоте и направлению. Я работаю педалями, ручкой управления, [112] но, кажется, все фигуры пилотажа делаю помимо воли. Только скрыться, только вырваться из огненной ловушки!