Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Песков Василий Михайлович. Страница 19

Так-де требовала их «старинная вера». «Нам неможно жить с миром». Мы должны жить отдельно.

Принесенные нами подарки — клок полотна, нитки, иголки, крючки рыболовные — тут были приняты с благодарностью. Материю сестры, переглядываясь, гладили руками, рассматривали на свет.

На этом первая встреча окончилась. Расставание было почти уже дружеским. И мы почувствовали, — сообщает Галина Письменская, — в лесной избушке нас будут теперь уже ждать».

Можно понять любопытство четырех молодых людей, нежданно-негаданно повстречавших осколок почти «ископаемой» жизни.

В каждый погожий свободный день они спешили к таежному тайнику. «Казалось, мы все уже знаем в судьбе добровольных изгнанников, вызывавших одновременно любопытство, удивленье и жалость, как вдруг обнаружилось: мы знакомы еще не со всеми в семье».

В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их расспросы отвечали уклончиво: «скоро придет». Старик пришел, но не один. Он появился на тропке в сопровождении двух мужчин. В руках посошки. Одежда все та же — латаная мешковина. Босые. Бородатые. Немолодые уже, хотя о возрасте трудно было судить. Смотрели оба с любопытством и настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о визитах людей к тайнику. Они были уже подготовлены к встрече. И все же один не сдержался при виде той, кто больше всего возбуждал у них любопытство. Шедший первым обернулся к другому с возгласом: «Дмитрий, девка! Девка стоит!» Старик спутников урезонил. И представил как своих сыновей.

— Это старший, Савин. А это — Дмитрий, родился тут. Люди ему неведомы были…

При этом представлении братья стояли, потупившись, опираясь на посошки. Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно. В шести километрах вблизи реки стояла их хижина с огородом и погребом. Это был мужской «филиал» поселенья. Обе таежные хижины соединяла тропа, по которой туда и сюда ходили почти ежедневно.

Стали ходить по тропе и геологи. Галина Письменская: «Дружелюбие было искренним, обоюдным. И все же мы не питали надежды, что «отшельники» согласятся посетить наш базовый лагерь, расположенный в пятнадцати километрах вниз по реке. Уж больно часто мы слышали фразу: «Нам это неможно». И каково же было удивление наше, когда у палаток появился однажды целый отряд. Во главе сам старик, и за ним «детвора» — Дмитрий, Наталья, Агафья, Савин. Старик в высокой шапке из камуса кабарги, сыновья — в клобуках, сшитых из мешковины. Одеты все пятеро в мешковину. Босые. В руках посошки. За плечами на лямках — мешки с картошкой и кедровыми орехами, принесенными нам в гостинцы…

Разговор был общим и оживленным. А ели опять врозь — «Нам вашу еду неможно!» Сели поодаль под кедром, развязали мешки, жуют картофельный «хлеб», по виду более черный, чем земли у Абакана, запивают водою из туесков. Потом погрызли орехов — и за молитву.

В отведенной для них палатке гости долго пробовали, мяли ладонями раскладушки.

Дмитрий, не раздеваясь, лег на постель. Савин не решился. Сел рядом с кроватью и так, сидя, спал. Я позже узнала: он и в хижине приспособился сидя спать — «едак богу угодней».

Практичный глава семейства долго мял в руках край палатки, пробовал растягивать полотно и цокал языком: «Ох, крепка, хороша! На портки бы — износа не будет…»

В сентябре, когда на гольцах лежал уже снег, пришла пора геологам улетать. Сходили они к таежным избушкам проститься. «А что если с нами? — полушутливо сказала «девка-начальник». — Поселитесь где захотите, избу поможем поставить, огород заведете…» «Нет, нам неможно!» — замахали руками все пятеро. «Нам неможно!» — твердо сказал старик.

Вертолет, улетая, сделал два круга над горой с «огородом». У вороха выкопанной картошки, подняв голову кверху, стояли пятеро босоногих людей. Они не махали руками, не шевелились. Только кто-то один из пяти упал на колени — молился.

* * *

«В миру рассказ геологов о находке в тайге, понятное дело, вызвал множество толков, пересудов, предположений. Что за люди? Старожилы реки Абакан уверенно говорили: это фанатики-староверы, такое бывало и раньше. Но появился слух, что в тайгу в 20-х годах удалился поручик-белогвардеец, убивший будто бы старшего брата из-за жены и скрывшийся вместе с нею.

Николай Устинович Журавлев отчасти по службе, отчасти по краеведческой страсти ко всему необычному решил добраться в таежный угол. И это ему удалось. С проводником-охотником и сержантом милиции из райцентра Таштып он добрался к таежному «огороду» и застал там картину, уже описанную. Пятеро людей по-прежнему жили в двух хижинах, убежденные, что так и следует жить «истинным христианам».

Пришедших встретили настороженно. Все же удалось выяснить: это семья староверов крайнего фанатичного толка, известного под названием «странники», «бегуны». В тайгу семья удалилась по собственной воле, вернее, так поступили мать и отец, дети родились и выросли тут.

Старику Лыкову Карпу Осиповичу было 83 года, старшему сыну Савину — 56, Наталье — 46, Дмитрию — 40, младшей Агафье 39-й пошел. Житье и быт убоги до крайности. Молитвы, чтенье богослужебных книг и подлинная борьба за существование в условиях первобытных.

Вопросов пришедшим не задавали. Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней «слушали, как марсиане». О войне узнали Лыковы от геологов. «Ведь это что же такое, германец повторно полез!» — удивился старик.

Николай Устинович был у Лыковых менее суток. Узнал: геологи теперь уже из расширенной партии бывают «на огороде» сравнительно часто, одни из понятного любопытства, другие — помочь «старикам» строить новую избу, копать картошку. Лыковы тоже изредка ходят в поселок. Идут, как и прежде, босые, но в одежде появилось кое-что из дареного.

Деду пришлась по душе войлочная шляпа с небольшими полями, дочери носят темного цвета платки. Савин и Дмитрий сменили портки домотканые на сшитые из палаточной ткани…

Рассказ Николая Устиновича был для меня до крайности интересным, но вызвал много вопросов, на которые полных ответов у рассказчика не было. Не вполне ясен путь четы Лыковых в крайнюю точку удаления от людей. Интересно было на примере конкретных жизней увидеть следы Раскола, о котором так много было в свое время написано. Но более важным для меня, чем вопросы религии, был вопрос: а как жили?

Как могли люди выжить не в тропиках возле бананов, а в сибирской тайге со снегами по пояс и с морозом под пятьдесят? Еда, одежда, бытовой инвентарь, огонь, свет в жилище, поддержание огорода, борьба с болезнями, счет времени — как все это осуществлялось и добывалось, каких усилий и умения требовало?

Не тянуло ли к людям? И каким представляется окружающий мир младшим Лыковым, для которых родильным домом была тайга? В каких отношениях они были с отцом и матерью, между собой? Что знали они о тайге и ее обитателях?

Как представляют себе «мирскую жизнь» — они ведь знали: где-то есть эта жизнь.

Немаловажная вещь: существуют вопросы пола, инстинкта продолжения жизни. Как мать с отцом, знавшие, что такое любовь, могли лишить детей своих этой радости, дарованной жизнью всему сущему в ней? Наконец, встреча с людьми. Для младших в семье она, несомненно, была потрясением. Что принесла она Лыковым — радость или, может быть, сожаленье, что тайна их жизни открыта?

Сидя в московской гостинице, мы с Николаем Устиновичем выписали на листок целый столбец вопросов. И решили: как только наступит лето и затерянный край станет доступным для экспедиции, мы посетим Лыковых.

Тот край

Сейчас, когда я сижу над бумагами в подмосковном жилье с электричеством, телефоном, с телевизором, на экране которого плавают в невесомости и, улыбаясь, посылают на Землю приветы четверо мужчин и одна женщина, все, что я видел в июле, представляется нереальным.

Так вспоминаешь обычно явственный длинный сон. Но все это было! Вот четыре блокнота с дождевыми подтеками, кедровой хвоей и размятыми меж страниц комарами. Вот карта с маршрутом. Вот, наконец, разрезанная, разложенная по конвертам пленка с ее цветной, недоступной для памяти убедительностью, воскрешающая все подробности путешествия.