Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 19

— Хочу разложить пасьянс. Карты иногда мне что-то подсказывают, о чём-то предупреждают. Купил сейчас угодной питерской дамы-горемыки.

Первый несложный пасьянс, в котором он обычно, не задумываясь, легко раскладывал карты по мастям и по убывающим, на это раз вдруг упрямо не сошёлся: три короля остались без места. Невиданно. Сначала Марков подумал, что плохо перетасовал колоду, затем положил карты и задумался. Три короля? Деникин, Романовский, Марков? Им нет места в армии? Или в жизни?

Вышла Марианна. Сказала, что хочет утеплить его зелёную куртку.

   — Ты же всё время в ней будешь? Или всё-таки наденешь шинель?

   — Пусть в бою меня узнают по этой куртке.

   — О боже! Неужели не обойдётся?

   — Конечно, большевики хотят захватить и Дон, и Кубань, и вообще всю Россию. Сейчас у меня пасьянс выйдет — и мы победим.

Однако все попытки оказались напрасными: как он ни мудрил, неприкаянные карты оставались. Пасьянс этот в их кругу назывался «Красное и чёрное». Последний раз при раскладке — хоть смейся — остался один бубновый король. Это он — генерал Марков — бубновый король. Это ему нет места на земле. Он давно это чувствует.

Последующие дни были так же перепутаны, как карты в пасьянсе. Чуть ли не на другой день после совещания пришёл расстроенный Деникин и рассказал, что Корнилов отказывается от командования и вообще от соглашения, потому что ему передают не войска, а фактически безоружных юнкеров и офицеров и при этом не дают ни копейки на их содержание и вооружение.

   — Сколько у нас орудий? — спросил Марков.

Деникин учащённо задышал, и глаза его гневно расширились.

   — Сколько у нас орудий? Ни одного! — он едва не кричал. — Я бросился к москвичам и местным финансистам. Грозил, что Корнилов уезжает в Сибирь и уже написал письмо Пепеляеву [21]. Те обещали срочно помочь, даже сразу дали какие-то деньги. А тут ещё объявился Савинков и требует места в армии для «русской патриотической демократии». Я и Романовский ходили к Корнилову и Лукомскому, уговорили не уезжать. Я составил «Записку об управлении» для нашего «триумвирата». Каледину всё равно, а нашим понравилось. Уговорил его прибить Савинкова — меньше вреда будет, когда он на глазах. Лукомский заревел своим басом, что не позволит, не допустит, у них с Савинковым дуэль — масонские штучки. Но всё кончилось в нашу пользу: я — помощник командующего, Иван Павлович — начальник строевого отдела штаба. Лукомского скоро удалим. Вы думаете, пороку он из Быхова уезжал один и через Москву? Чтобы со своими масонскими властями встретиться. Вы, Сергей Леонидович, будете командовать первым офицерским полком.

   — Так-таки ни одного орудия нет, Антон Иванович?

   — Ни одного. Может быть, союзники...

   — Наполеон бы с такой армией не пошёл.

   — Или как-то у казаков?

   — Или как-то ещё.

Михайловско-Константиновская сводная артиллерийская рота помещалась на Ермаковском проспекте в бывшей Платовской гимназии. У входа стоял часовой — картинный юнкер, образец выправки и ношения военной формы. Винтовка с примкнутым штыком у ноги. Снежок запорошил плечи и не различить: «К» или «М».

Марков попросил вызвать дежурного, и за дверями по коридорам раскатилось: «...у-урный... вы-ыход...». Вместе с дежурным портупей-юнкером вышел капитан с очень серьёзным лицом, словно выискивал какой-то беспорядок. Представился:

   — Командир сводной артиллерийской роты капитан Шаколи. С кем имею честь?

   — Генерал Марков. Хочу посмотреть роту. Артиллерийский парк, орудия.

   — К сожалению, в роте нет орудий и, соответственно, Парка.

Марков разыграл бурное недоумение:

   — Как же так? Какие же вы артиллеристы?

   — Ваше превосходительство, если позволите, я сейчас Направляюсь в лазарет, где лежат мои раненые юнкера. Если бы вы согласились пройти со мной, я объяснил бы вам по дороге сложившееся положение.

   — Пойдёмте. Я тоже хочу поговорить с ранеными юнкерами. А положение понятно: нет орудий — нет никакой артиллерийской роты.

В «Больнице Общества Донских врачей» лучшие палаты на втором этаже были отданы раненым юнкерам. В зеленоватом белом свете коридора бесшумно проходили медсёстры. Одна стояла у окна и беззвучно рыдала — лишь судорожные движения плеч выдавали её состояние. Капитан шепнул Маркову: «Вера Михайловна Алексеева, младшая дочь генерала. Умирает юнкер Малькевич, тяжело раненный под Ростовом. Она его выхаживала...».

Подошли к ней.

   — Что, Верочка, плохо? — спросил капитан.

   — Кончается, — всхлипывая, ответила Вера. — Перевели в отдельную палату. Вы Марков? Папа хорошо о вас говорил.

   — Берегите слёзы, Верочка. Скоро начнутся большие бои.

В палате встретили старшую дочь Алексеева — Клавдию. Она учила ходить с костылём симпатичного раненого юнкера; на лице его — лёгкое презрение к ранению и готовность к любой опасности. Таких генерал Марков любил.

У юнкера, расположившегося у окна, в руках потрёпанная подшивка журналов. Увидев генерала, положил журналы на подоконник и, прислонившись к стене, изобразил нечто вроде положения «смирно». Доложил по-строевому:

   — Ваше превосходительство! Юнкер Константиновского училища...

   — Отставить! Устав нарушаете. В лазарете доклады отменяются. Что читаете? Садитесь, рассказывайте.

   — Нашёл вот старую «Ниву». Роман.

   — Про любовь?

   — Конечно, про любовь. Но занятно. Вообще люблю Тургенева.

Марков взял громоздкую, уже лохматящуюся подшивку, прочитал:

   — «Разрыв-трава»... Да... «Бегите от неё, иначе она испепелит вашу душу...» Нравится?

   — Занятно. Но это я так, по случаю ранения. Тургенева не нашёл.

   — Но лучше читать хорошее. И в жизни своё дело делайте только хорошо. Ведь вы артиллерист? Так же, как и я?

   — Так точно. Ларионов Виктор.

   — Скажите, Виктор, а как вы собираетесь сражаться, если во всей армии нет ни одной пушки? — спросил Марков.

   — Отобьём от большевиков и будем бить по ним из их же орудий.

   — Это слова настоящего русского воина, — сказал Марков.

   — И ещё, если разрешите, только... Ваше превосходительство, мне надо учиться ходить с костылями, разминать ногу — не могли бы мы выйти в коридор.

Вышли, и Ларионов негромко сказал, оглядываясь на дверь палаты:

   — Не надо, чтобы они нас слышали. Я знаю, где можно взять трёхдюймовку — у казаков на путях. Они ждут покупателя.

   — Прекрасно, юнкер, — сказал Марков, — но первое орудие будет моё.

Мимо прошла статная медсестра с монгольскими глазами и со всеми приветливо поздоровалась, назвав Маркова «ваше превосходительство». Ему объяснили, что это Наталья Лавровна Корнилова.

   — Почему же ваше первое? — спросил Виктор.

   — Скорее выздоравливайте, юнкер. И мы с вами вместе поставим трёхдюймовку в ваш артиллерийский парк. Она нас ждёт!

   — А командир роты ничего не знает, — удивился Виктор.

   — Ещё никто ничего не знает, — сказал Марков. — Кроме генерала Каледина. В Донском музее стоит нормальная трёхдюймовая пушка. Её используют для погребального салюта на похоронах генералов. Атаман отдаёт её. Я смотрел пушку. Недавно из неё стреляли, потом пыжевали, как положено, смазали ствол.

   — Ваше превосходительство, — хитро улыбнулся Ларионов. — А ведь там две пушки.

   — Вторую возьмём в придачу, — мгновенно решил Марков.

В сочельник на радость детям он поставил у окна в большой комнате небольшую ёлку. Сам же без всякой жалости к себе подумал: «Для меня последняя». Не пасьянс побуждал к пессимизму, хоть и не сходился.

Главный «пасьянс» был на улицах, в степях, на станциях, где толпы офицеров так и не складывались в 10-тысячную армию, которую требовал Корнилов для начала решительных действий. Всего тысячи две, с небольшим, юнкеров и офицеров собирались сражаться за Россию, а остальные сидели в кафе Новочеркасска и Ростова.