Мираж - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 30

1-й дивизии предстоит наступать на фронт Валуйки— Волчанск и одновременно разрушить железнодорожные пути на Лиски и на Новый Оскол. 3-й дивизии наступать на Харьков—Люботин и занять Харьковский железнодорожный узел. Бронепоезд «Генерал Корнилов» передаётся в распоряжение Начдива-3 для действий на линиях железных дорог Купянск—Чугуев—Харьков...

Самое главное было сказано в конце: «Начало наступления — завтра. Мосты через Донец у Чугуева и Змиева захватить немедленно».

Директива на наступление, подписанная Май-Маевским, пришла в корпус через 3 часа после того, как Кутепов подписал приказ о наступлении и разослал по своим частям. Ничего нового в директиве не было — тот же кутеповский план.

В этот день в свою батарею вернулся капитан Дымников, его правая рука всё ещё была на перевязи. Батарея, готовая и к бою, и к походу, стояла вёрстах в двух от передовых позиций в кустарнике почти на самом берегу Донца. Солнце таяло где-то вверху, заливало реку пылающими колышущимися потоками, раскалывалось на мириады жгучих брызг, щедро нагревало кипящий, шумящий, кричащий праздник. Свободные от дежурства артиллеристы превратились в мальчишек: переплывали реку, ныряли с обрыва и, главное, ловили рыбу. В подштанниках, в различных мыслимых и немыслимых трусах, а то и просто голые сидели с удочками в тальнике или забрасывали длинные донные. Уже горел костёр, и на нём — огромный котёл для ухи.

«Господа, дайте хоть одной рукой удочку подержать, — просил Дымников рыболовов. — Дайте вспомнить детские годы...»

Ему, конечно, дали удочку, насадили червяка, он забросил, и поплавок, сделанный из пробки и гусиного пера, сразу пошёл в сторону и быстро начал тонуть. Капитан подсек — вспомнил, как это делается, и потащил добычу из воды. Берег разразился шумом одобрения, удивления, поздравлений: на крючке вместе с окунем сверкала вцепившаяся в него молодая щучка.

   — Вот это ловля на живца, — закричали рыболовы.

   — Наградить капитана самым большим только что пойманным раком.

Рак шевелил клешнями и медленно пятился к воде.

   — Что я с ним буду делать? Его же варить надо.

   — Он так ещё вкуснее, — сказал батарейный офицер поручик Арефьев, невысокий, с непропорционально широкими плечами и большой грудью.

   — А ты бы съел? — спросили его.

   — Всегда таких ем.

   — Дарю его тебе, — и Леонтий осторожно взял рака за клешню и передал Арефьеву.

Тот схватил живого рака, опытным движением оторвал клешню и с явным удовольствием высосал из неё белое жидкое мясо.

На батарее труба заиграла отрывистый раздражающий сигнал боевой тревоги. За ней — зычный голос посыльного: «Батарея! Боевая тревога! Все по местам!..»

Командир батареи собрал офицеров всего на несколько минут.

   — Переходим в наступление завтра с утра. Наша батарея выдвигается к Чугуевскому мосту и поддерживает захват моста сегодня до полуночи. Далее поддерживаем войска 3-й дивизии в боях за Чугуев и далее за Харьков. Вы, Дымников, с одной рукой можете верхом? Тогда езжайте между вторым и третьим орудиями. Будете командовать в случае внезапного нападения противника...

В пустынном Заводском переулке, в ничем не отличающемся от других деревянном доме 5, квартира 7, Меженина встретил Интеллигентно одетый седовласый небольшой человек в очках, с бородкой и очень доброжелательной улыбкой. Услышав пароль «Я от дяди Ивана с хорошими вестями», он усадил Меженина в кресло перед письменным столом, заваленным советскими газетами и брошюрами, а сам, прихрамывая, вышагивал, то сзади, то сбоку поглядывая на собеседника и расспрашивая: откуда он, где служил и прочее.

— Дело в том, — объяснил доброжелательный Игнатий Алексеевич, — что я знаю одного дядю Ивана, а он знает одного меня. Вы — третий, и не должны оказаться лишним. Хорошо, что вы москвич и в полку сотрудничали с большевиками. Я сумею внедрить вас поближе к штабу красных. Меня кое-кто знает — я учитель немецкого языка, у меня много учеников. Итак, давайте ваши хорошие вести — с чем мы пойдём в ЧК.

   — В Харькове действует группа разведчиков Добрармии во главе с полковником Двигубским. В группу входят: поручик Лапенис, поручик Шинкаренко, прапорщик Рыбак, юнкер Скрипник. К ним является связной из Екатеринослава. Явки на Конной площади, дом 2, и на Холодной горе в железнодорожной мастерской.

   — Это в ЧК возьмут охотно, чтобы успеть расправиться. Они уже смирились с тем, что город придётся оставить.

   — И ещё используют в качестве связной некую Лидуху, известную среди харьковских проституток, — добавил Меженин.

   — Сейчас едем прямо в ЧК. Далеко. На самой окраине, по Белгородскому шоссе. Там я вас передаю своему человеку как перебежчика, и мы расходимся. Встречаться вечером в 6 у электрокинотеатра.

Большой пятиэтажный дом стоял одиноко среди пустыря, обнесённого колючей проволокой. Меженина вели по пустырю в обход, через какие-то овраги со свеженасыпанной землёй. Могилы? У входа в здание, охраняемое матросами, долго рассматривали документы, выписывали пропуск. Затем повели в подвал. Здесь толпились чекисты. Громкие, вызывающие голоса, хохот, мат, угрозы. «Нынче Саенко опять повеселится — группу будем брать... Такую его мать — кипятком руки ошпаривает, а потом кожу сдирает... Иваныч рассказывал, что сначала не мог так — совесть будто, а потом стакан человеческой крови выпил, и сердце закаменело... Брешет, сволочь, — стакан денатурата с вишнёвым соком...»

Перед железной дверью кабинета начальника Меженину приказали ждать — начальник был занят. У него сидел Клинцов.

   — Разреши мне присутствовать, — просил Клинцов. — Хочу на перебежчика посмотреть. Может, узнаю.

   — Отставить, Сема. Тебя уже нет. Ты — в подполье. Надевай шляпу, очки и жди Деникина. Алёха Заботин — твой верный помощник.

   — Думаешь, скоро придут?

   — Кутепов под Чугуевом.

   — Вот кого бы приласкать. Может, я его здесь выслежу? А? И шпокну.

   — Сема, нарушишь конспирацию — я тебя сам шпокну. Как же вам с Зайцевскнм быть? Приказано — оставить в подполье для связи и представительства.

   — Трус он и путаник. Тогда с вербовкой офицера провалился.

   — Всё. Выполняй приказ. Иди через ту дверь. Давай хоть обнимемся на прощанье.

В «Электрокинотеатре» показывали старый фильм с Верой Холодной — «Молчи, грусть, молчи». У входа, в основном, шпана: карманники, поножовщики и торговцы «порошком» — кокой, да несколько красноармейцев со своими подругами. Меженин тоже в форме красноармейца. Он стал бойцом Особого отряда при штабе XIII армии.

Подошёл, всё так же хромая, Игнатий Алексеевич. Громко спросил:

   — Ну как, решили в кино?

   — Не хочется в духоте.

Далее говорили вполголоса.

   — Игорь Павлович, вам надо держаться за отряд. Дядя Иван передал привет и указание: уходить с красными и быть ближе к оперативным планам.

   — А связь?

   — Придут от хромого Игнатия.

Признаки отступления налицо: по Сумской к Белгородскому шоссе вереницы повозок и грузовиков с мешками, узлами, ящиками. Пришлось долго ждать, чтобы перейти улицу. И сразу столкнулся с женщиной в белом платье — Лиза! То же мраморное лицо, слегка разъеденное горькой усмешкой, те же открытые настежь, ничего не скрывающие живые глаза.

   — Я знал, что ты здесь.

   — А я чувствовала.

Поцеловались.

   — Всё-таки у нас с тобой было нечто большее, чем просто любовь, — сказала Лиза.

Она — заместитель начальника госпиталя и сейчас ходила куда-то тщетно выбивать транспорт для раненых. Конечно, не одна. Он — помощник комиссара в штабе армии.

   — Мы с ним почти сослуживцы. А если встретимся?

   — Не встретитесь, — сказала Лиза после краткого, но серьёзного раздумья. — У меня в госпитале есть своя комната. А почему ты рядовой боец?

   — Особый отряд — секретная служба.

Чугуевский мост войска Кутепова захватили ночью. Генерал сам приехал сюда, вышел к реке, вслушиваясь, как в промежутках между выстрелами журчит вода у опор моста, всмотрелся в чёрную громаду Чугуевского дворца, врезавшегося на противоположном берегу в туманную прохладу ночи.