Мираж - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 72

   — Бороться против отрёкшихся от Сына Божия — мой долг.

Они говорили о неизбежном поражении, а духовой оркестр играл бравурные марши, захмелевшие офицеры пели свои песни.

Самым праздничным событием закончился этот день для Дымникова. Подошёл радостный, как все вестники победы, командир первого орудия прапорщик Востриков и, не умея скрыть улыбку, доложил:

— Ваше благородие, вам пакет из-за границы.

«Коханый мой Леончик! Не могу написать, как мне тяжело без тебя. Уговорила всех своих и даже Начальника направить меня в Крым на работу. Приеду через месяц или раньше. Жди меня каждый день и каждую ночь. Воюй и побеждай, но осторожно. Ты мне нужен здоровый, сильный, умный, красивый, как всегда. Твоя Марыся».

Ещё вчера он видел себя совершенно одиноким, никем не понимаемым. Дичавшие офицеры, легко отдающиеся женщинам, тайные подпольщики, вдруг оказывающиеся предателями, генералы, не верящие в победу, но гнавшие войска на смерть, — этот мир хаоса и безумия был не для него. Он не знал, что здесь делать. И вдруг она! Марыся! Любовь! Быть с ней — это и есть жизнь. Наверное, даже Воронцов подтвердил бы это какими-нибудь текстами из Священного Писания.

Накануне наступления, в ночь на 7 июня, Дымников не спал, как и все, но не предстоящий бой волновал его — Леонтий был переполнен ею, любовью, Марысей. Наверное, никогда в жизни не происходило с ним такого: он вдруг уходил из действительности, присев в сторонке на передок орудия, не просто думал о Марысе, а смотрел на неё, вдруг возникающую из ночи, радовался её красоте и душевному участию, рассматривал глаза, волосы, вспоминал какие-то незначительные её слова. Хорошо, что была ночь, а то солдаты заметили бы, что капитан сидит один и глупо улыбается.

Дымникову сказали, что в этом наступлении Кутепову не нужен конно-артиллерийский конвой, и его орудия пошли на передовую. Солдаты вырыли окопы и ждали начала. Не только ржание лошадей и тихий мат ездовых, но и звуки моторов исходили из ночной тьмы: подходили танки и автоброневики. Часа в два ночи возникло новое оживлённое движение — много автомобилей. Это на Перекопский вал приехали Врангель и Кутепов.

Тёмная тёплая ночь, без луны и звёзд. Только и думать бы о любви. Но в два часа ночи взлетела красная ракета, и ещё стелился и гас на земле её след, когда грянула артиллерия. Более ста орудий вели огонь по позициям красных. Для артиллериста самая лёгкая работа — стрельба по таблице, в которой всё указано: время, прицел, угломер, сколько снарядов...

Мимо орудий, тяжко покачиваясь, проползли десятиметровые чудовища — танки — рвать колючую проволоку.

Артиллерия красных молчала — застигнутые врасплох, они уже согласились на поражение. Только на левом фланге и за Сивашом сопротивлялись латыши.

Взвились зелёные ракеты, означавшие, что противник сбит и надо перенести огонь вглубь обороны. Дымникову следовало достать следующую таблицу и скомандовать командирам орудий изменить угломер и прицел.

Утром, через проход в Турецком вале ринулись преследовать отступающих. Конные сотни сверкали клинками и пиками, грохотали колеса орудий, развевались штандарты и сотенные значки.

Автомобиль Кутепова мчался по шоссе рядом с железнодорожной насыпью. Одна рука на чёрной бородке, растрёпанной ветром, другая — на фуражке. Навстречу без всякого конвоя шли пленные.

На следующий день войска корпуса Кутепова вошли в Каховку.

Победа! 3500 пленных, 25 орудий, 6 броневиков, но... в Дроздовской дивизии выбыли из строя все ротные и батальонные командиры.

И вновь оборванные, избитые, окровавленные пленные стояли босиком с непокрытыми головами, опустив взгляды, не понимая, живы ли они ещё или их уже нет на земле. Перед толпой обречённых — Кутепов и, конечно, высоченный Туркул, признанный специалист по узнаванию коммунистов. Истоптанная пустынная перекопская степь с надвинувшейся на неё желтоватой тучей — подходящее место действия.

Дымников растворился среди офицеров, стараясь, как обычно, избежать назначения в расстрельную команду.

   — Коммунисты и комиссары, выйти вперёд! — скомандовал Кутепов.

Возникло некоторое движение, но всё покрыл неожиданный шум в толпе пленных. Они будто проснулись — подняли головы, кричали, указывали на соседей.

   — Вон он стоит, сука! Переоделся. Берите его, ваше благородие... А ты, жид, чего прячешься? Землячкин друг... Землячка [46]!.. Давай её сюды на расправу!..

   — Эй, солдат, кто это, Землячка? — спросил Туркул.

В ответ многоголосый взрыв ненависти:

   — Начполитотдела — жидовка! Замучила! Каждый день расстрелы!.. Всех своих жидов в начальники вывела!.. Вон они стоят, тихинькие... Вчерась кричали на нас... Дайте мы их сами кончим...

   — Отставить шум! — скомандовал Туркул. — По-моему, всё ясно, Александр Павлович. Коммунисты, комиссары, евреи выйти из строя.

   — Шеренга готова? — спросил Кутепов.

   — Так точно. 20 человек.

   — Действуйте.

Обречённых погнали к старым окопам, ямам, разрушенным блиндажам. В расстрельной группе Дымников заметил Воронцова. Тот был необычно напряжён и, казалось, ничего не видел вокруг. Когда кричащих, умоляющих, стонущих приговорённых кое-как расставили над ямами, а шеренга офицеров приготовилась стрелять, Воронцов вдруг опустил винтовку, вышел из шеренги и куда-то зашагал, ни на кого не глядя. Кутепов заметил это.

   — Капитан Воронцов, ко мне! — крикнул Кутепов.

Тот остановился, постоял, будто раздумывая, стоит ли идти к генералу, потом подошёл и доложил, как положено.

   — Почему покинули строй, капитан? Плохо себя почувствовали? Это нередко случается.

   — Я покинул строй, потому что сражаюсь не против евреев, а против большевиков.

   — Но они же все... — начал, было, Туркул, но Кутепов его остановил.

   — Подождите, генерал. Здесь что-то напутали. Пересмотрите приговорённых. А вы знайте, капитан, что мы не антисемиты.

Генерал и капитан постояли некоторое время, глядя друг на друга.

   — Так вот вы какой, Воронцов! Идите отдыхайте.

Дымников догнал Воронцова.

   — Максим Павлович, вы последовательный христианин. Я поздравляю вас с решительным поступком.

   — Они хотят в нашу борьбу за Веру внести тот же дьявольский хаос, что и повсюду. Кстати, давно хочу вас спросить, Кутепов дворянин?

   — Разумеется. Потомственный. Это я — так, случайный: дед личное получил, а он потомственный. Но почему вы спросили?

   — Так. Показались некоторые странности. Вот я потомственный. Воронцовы идут издалека, много ветвей. А на него смотрю... Впрочем, это нервы.

   — Как-то я был у него, когда он менял мундир, так он посмотрел вдруг на себя в зеркало и сказал: «Знаете, на кого я похож? На обыкновенного банщика из Сандунов».

Каховка, жара, купание. Ларионов легко уговорил Дымникова пойти на Днепр. Чуден, как говорится, при любой погоде. И широк — редкая птица долетит до середины. На другой стороне село Бориславль. Там красные. Тоже купаются. И без бинокля видны голые тела.

Загорали на песочке, обсуждали дела. Надеялись на отдых в резерве — оказывается, напрасно. Какой-то красный генерал Жлоба [47] наступает, и придётся вновь идти в бой. Житомирский прорыв Будённого взломал польский фронт, и поскакали по Польше казаки. На севере Тухачевский [48] идёт на Варшаву. Голые стратеги горячо обсуждали возможные планы кампании. Дымников не участвовал — он думал о Марысе: пустят ли её теперь, после Житомирского прорыва.