Мираж - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 88

— Белов, конечно, не чекист, — возразил Кривский, — но знаете, поручик, среди нас есть чекисты. Нам об этом сообщили из Москвы. Там знают всё, что делается в Галлиполи.

С наступлением лета он почти всегда ходил в Корниловской форме и часто улыбался. Денщик Фёдор не мог нарадоваться: всё у хозяина хорошо, значит, и у него хорошо.

Французская нота оказалась пустой бумажкой. Герой большой войны и «чуда на Висле» генерал Вейган обещал Врангелю содействие, и армию с довольствия не сняли. Генерал Миллер, командующий на Гражданской войне Северной армией, получил 600 тыс. долларов от русского посла в США, у которого остались средства не только царские, но и Временного правительства и даже правительства Колчака. Миллион франков перевёл на нужды армии русский агент в Токио. К тому же Врангель объявил распродажу невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы, эвакуированной в Сербию. Армия жила и даже строила себе памятник.

Проект утвердил Кутепов: каменный курган, а на нём — небольшой мраморный крест. Каждый обитатель лагеря Галлиполи должен был принести камень весом не менее 4 килограмм.

Памятник рос. Цвели цитрусовые, черешни, персики, абрикосы. За городом в степи щедро цвёл шиповник. Генерал выезжал в одиночестве на автомобильную прогулку не для любования цветочками, а чтобы спокойно обдумывать происходящее.

Орден Александра Невского создавать рано — Врангель поймёт, что это против него. Однако надо признать, что, кроме Кутепова, нет генерала, который мог бы командовать войсками в будущей войне с красными. И после обязательной победы он один может стать диктатором России. Он знает, как наводить порядок в этой стране. Но власть... Напрасно и барон мечтает. Есть великие князья Романовы: и Николай Николаевич, и Кирилл Владимирович. На высшую власть генерал Кутепов не претендует, но эта высшая власть без него не сможет существовать. Вот Врангель... С ним надо быть очень осторожным.

Возвращение в лагерь — возвращение к неразрешимым проблемам. На этот раз совершенно неразрешимым. Те же осколочки солнца гребешками в проливе, те же алые пятна цветущего шиповника в горах, та же радостная мысль о скором приезде Лиды, но у штаба стоял Штейфон с потемневшим от надвигающихся бед лицом.

— Александр Павлович, вы сейчас не ехали через порт? Не видели болгарский пароход?

— Не видел. А что это за объявление вывешено у дверей штаба? Разве я приказывал?

— Это и есть объявление о пароходе. Французы приклеили, и офицер просил под мою ответственность, чтобы не срывали. Объявляется набор желающих уехать из лагеря на работу в Болгарию. Здесь указано, что русское командование не имеет права препятствовать людям уезжать.

Кутепов просмотрел объявление, вздёрнул бородку, посмотрел на Штейфона так, будто он в чём-то виноват, и молча направился к своему дому. Пройдя несколько шагов, обернулся и сказал:

— Никаких мер не принимать. Пусть уезжают.

Утром дежурный доложил, что на пароход погрузились более 700 человек и люди продолжают туда идти. В лагере — смятение, собираются группами, обсуждают.

— У вас всё? — спросил генерал.

— Так точно.

— Тогда возьмите этот приказ — я его подписал. Передайте генералу Штейфону. Пусть оформит и немедленно доведёт до сведения всех офицеров и солдат лагеря.

Прибежал взволнованный Штейфон.

— Александр Павлович, — воскликнул он. — Они уйдут все. Они устали от недоедания и дисциплины. Сегодня брошены все работы. Даже камни к памятнику не носят.

— Мы с вами, Борис Александрович, не поедем в Болгарию? Нет? И кроме нас, ещё кто-нибудь не поедет. Так давайте же работать.

— Но вы же дали пять дней свободного выезда с 23 мая по 27-е! За эти дни могут уехать все.

— Да. По 27-е. Уехавшие позже считаются дезертирами. В лагере сейчас почти 8 тысяч русских офицеров. Никогда не было и не будет, чтобы тысячи русских офицеров добровольно, без всяких угроз сорвали с себя погоны ради того, чтобы превратиться в чернорабочих. У нас с вами много работы. Надо заканчивать памятник. Скоро приедет Лида, и я обещал ей показать готовый памятник и организовать торжественное открытие. Давайте подумаем, как это лучше сделать.

27-го Кутепов поздравлял Штейфона, посмеиваясь: в Болгарию выехали всего 2000, в большинстве своём солдаты.

Излюбленное место прогулок — окраина лагеря со стороны пролива. Можно увидеть огромный красный шар солнца на закате, быстро тонущий в море за скалами, можно, пригнувшись к земле, заметить волшебный зелёный луч. Мохов доказывал Воронцову, что видел зелёный луч, и теперь его ожидает счастье.

— Почему не уехали в Болгарию? — спросил Воронцов. — Вы молоды, у вас всё впереди, и счастье бы нашли.

— Я русский офицер и, надеюсь, в Европе найду для себя место. Может быть, вы поможете? Вы тоже ведь не захотели в рабочие.

— Я здесь остался... Вам, Коля, не понять. Я остался здесь как христианин, чтобы противостоять антихристу. Кажется, мне удаётся.

Быстро наступила тёмная ночь с далёкими предгрозовыми зарницами, и пришлось Воронцову объяснять своему незнающему спутнику, почему на юге сумерки такие короткие и вечер сразу переходит в ночь. За разговорами не так свернули и вышли к дому Кутепова. Из окон падал свет. У крыльца сидел денщик Фёдор. Он вежливо поднялся и отдал честь.

— Ладишь с генералом, Фёдор? — спросил Мохов.

— Нынче генерал добрый. «Боже, царя храни» напевает. Генеральша же приехала. Но теперь новый распорядок: по вечерам его превосходительство один гуляет по лагерю. Вот сейчас будет выходить. Вы, господа офицеры, ежели не к нему, так шли бы.

— Вы идите, Мохов, а я хочу обратиться к генералу. Неотложно. Целый вечер думаю.

Мохов ушёл. Воронцов встретил генерала шагах в двадцати от дома.

— Ваше превосходительство, разрешите обратиться по неотложному вопросу?

— Дня нет? В чём дело, господин Воронцов? Церковные каноны нарушены?

— Боюсь, будут Божьи законы нарушены. У вас лежит на утверждении приговор Щеглову. Человеку всего 45 лет, но он устал от нашей жизни. У него нет близких. Нервное расстройство. Стал сплетничать. Сам признался и раскаялся. Многие офицеры ждут, что вы отмените смертный приговор.

— Подумаю. Спокойной ночи.

Отвыкший от общества жены, генерал один гулял по вечерам, обдумывая дела армии, которые были не так уж хороши.

К концу года лагерь придётся закрывать. Врангель и Шатилов договариваются о переводе войск в Болгарию и Сербию. Войска останутся армейским корпусом, и у Врангеля не будет повода снять его, Кутепова, с должности. Однако следующим шагом, по-видимому, будет роспуск армии, и этого допустить нельзя. Надо думать. В России Ленин объявил нэп, разрешили торговлю, антоновцев разгромили. Единственно что можно сделать сейчас, — это высадиться на Кавказ и Кубань. Там острое недовольство центральной властью. Думай же, генерал от инфантерии Кутепов. Если армия бездействует, то армии нет. Если нет армии — нет и тебя.

Он вышел в степь, над горизонтом вспыхнула ослепительная зарница. Густой предгрозовой ветер ударил в лицо мелкой цветочной пылью. Из темноты появилась женская фигура. Он узнал Марию Захарченко.

— Добрый вечер, Александр Павлович. Один гуляете?

— Так же, как и вы.

— У меня никого нет. Я всегда одна.

— Несколько раз встречал вас с одним офицером.

— A-а... с Максимом Павловичем. Мы с ним разговариваем о войне. Он никак не может смириться с тем, что я женщина-солдат. Стреляю и рублю не хуже мужчины. Других разговоров у нас с ним нет. А к вам жена приехала, а вы один.

— С ней я днём гуляю.

— Я рада за вас. И за себя.