Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945 - Стопалов Сергей Григорьевич. Страница 30

Когда мы остановились, командир спросил меня:

– Как вам удалось с такой скоростью и таким грохотом проскочить?

Я честно сознался:

– У моей машины нет глушителя. Его утерял еще бывший водитель. А без глушителя хотя рева и больше, но и мощность возрастает.

Командир дивизиона на несколько секунд задумался. А потом негромко сказал:

– Так, может быть, надо у всех машин снять глушители?

Об этом предложении я рассказал друзьям, и мы весело посмеялись.

Движение машин по военным дорогам существенно отличалось от обычных автомобильных поездок.

У большинства «Студебекеров» не работали тормоза. Тогда мы еще не были знакомы с гидравлическим приводом, и нарушение его герметичности выводило ножные тормоза из строя. А ручной тормоз, предназначенный для затормаживания автомобиля на стоянке, при использовании на ходу просто сгорал. Так что тормозить приходилось только с помощью переключения передач, а на большой скорости это требовало особого мастерства.

Однажды, съехав с хорошего шоссе, мы остановились в ожидании переправы через реку. Шоферы осматривали машины, а остальные солдаты, закурив, сидели на станинах орудий и наслаждались хорошим днем. Неожиданно кто-то вскрикнул, и все увидели, как из-за бугра выскочила и понеслась вниз отставшая от колонны машина. Водитель Ингазов явно не видел нас и быстро приближался к взорванному мосту. До шоссе было метров двести, и предупредить его мы не могли. Все замерли. Если бы были нормальные тормоза… но их не было, и об этом все знали.

Буквально в ста метрах от пропасти Ингазов все-таки заметил колонну и на всем ходу повернул вниз с насыпи. Пушка подпрыгнула, перевернулась на бок, и машина остановилась в нескольких метрах от обрыва. На этот раз пронесло. Водитель не сразу вылез из кабины, а потом долго молча смотрел на спокойную гладь реки.

Еще одной особенностью фронтовых дорог была ночная езда без света. При малых скоростях водитель высовывал голову из окна металлической кабины или, если у машины вместо кабины был тент, откидывал лобовое стекло на капот и так ехал буквально на ощупь. В особо сложных условиях впереди шел солдат с белой тряпкой. Труднее было на хороших дорогах, где надо было двигаться с большой скоростью. Здесь уже все зависело от зоркости шофера и быстроты его реакции.

«Студебекеры» с пушками всегда двигались в колонне, и нельзя было допустить, чтобы в нее вклинивался чужак. При этом надо было все время помнить, что дуло впереди идущего орудия находится как раз на уровне радиатора, и малейшая оплошность могла привести (и приводила) к серьезным неприятностям. Именно поэтому почти у всех «Студебекеров» нашей бригады имелись следы «поцелуев» с пушками.

Вот теперь и попытайтесь сопоставить нелегкий труд современного шофера грузового автомобиля с тем физическим и психологическим напряжением, которое постоянно испытывал водитель боевого расчета.

Наши подруги

Трудно приходилось женщинам на передовой. Большинство из них сбивались кучками возле своих подразделений и вели самостоятельную жизнь. Некоторые же сходились со старшими офицерами, за что тут же получали кличку ППЖ – походно-полевая жена. Была здесь, конечно, и любовь, но чаще всего простая человеческая выгода.

Фронтовикам редко приходилось иметь дело с женщинами. Разве только в санроте, куда обращались с не слишком тяжелым ранением или с больным зубом.

Как-то раз мы познакомились с новым для нас оружием – противопехотными бомбами. Представьте себе, что с неба с диким воем летит нечто похожее на два корыта, сложенные в единое целое. На высоте около ста метров корыта разлетаются, и из них на головы сыплется несколько сотен металлических яиц, начиненных мелкими пластинками, как будто нарезанными из консервных банок. При ударе о землю такое яичко взрывается и ранит все живое вокруг.

Услышав вой летящих корыт, нормальные люди немедленно прячутся в укрытия. Однако это не касалось ефрейтора Зиньковского и меня. Приспособив противотанковое ружье для стрельбы по воздушным целям и надев пехотные каски, мы увлеченно охотились за самолетом, сбросившим несколько корыт, на достаточно большом, как нам показалось, расстоянии. Закончилось это тем, что я получил по шее – яйцо разорвалось сзади, и пять-шесть осколков, пробив воротник шинели, вонзились в тело. Наскоро перевязав кровоточащие ранки, пошли в санроту.

В палатке медслужбы пришлось подождать, пока обрабатывали молодого лейтенанта, пострадавшего от таких же осколочных бомб. Лейтенант стоял, опираясь на палку. Все его тело выше пояса было замотано бинтами, через которые виднелось множество красных точек. Ранен он, видимо, был несколько часов назад, и бинт прилип к ранкам.

Из-за занавески вышла медсестра Даша. Быстро осмотрев раненого, она начала разматывать бинт, резким движением отрывая его от многочисленных ранок. Лейтенант чуть охал и вздрагивал всем телом. Сестра на секунду останавливалась, что-то сочувственно говорила и продолжала свое варварское дело. Потом один знакомый хирург объяснил мне, что рваные ранки быстрее заживают и метод, который использовала медсестра, в данном случае, видимо, был оправдан. Может быть, это и так, но смотреть было жутковато.

Не выдержав этой процедуры, лейтенант попросил передышку. Опершись на палку, он тяжело дышал. Через пару минут сестра снова взялась за дело. Один-два оборота бинта вокруг тела и рывок, еще несколько оборотов и снова рывок. Неожиданно лейтенант дернулся, повернулся к медсестре и изо всей силы ударил ее палкой. Я, наблюдавший это, замер. Казалось, что сестра заорет и на ее крик сбежится весь персонал сан-роты. Однако ничего такого не произошло. Даша лишь что-то тихо сказала лейтенанту и еще быстрее начала разматывать бинт. А он, бедный, больше даже не охал. Отведя раненого за занавеску и передав его хирургу, сестра тут же вышла ко мне. Заметив мое растерянное и удивленное лицо, она спокойно сказала:

– Ох, и больно же было этому парню. Бедный, как только вытерпел.

– Но ведь он вас ударил?

– Ну, ему-то гораздо больней.

Ни злобы, ни обиды. Только глубокое сочувствие.

И еще про одну медсестру хотелось бы рассказать.

Маша – санинструктор первого дивизиона. Невысокая коротко остриженная белобрысая девчонка из Подмосковья. На фронт попала вместе с нами в ноябре 1943 года. Раньше, видимо, не брали по возрасту. Насколько нам было известно, никто к ней особенно не приставал. Может быть, потому, что была она некрасивой, скорее смахивала на угрястого деревенского подростка. О ее храбрости не ходили легенды, хотя обязанности свои она выполняла добросовестно и часто выносила из боя не только наших артиллеристов, но и пехотинцев. Можно было только удивляться, как такая маленькая девчонка могла тащить на себе здоровенных мужиков. А такое бывало не так уж редко.

Командир взвода управления лейтенант Домрачев и старшина Малыкин возвращались из разведки в ближние тылы противника. Уже перейдя линию фронта и поднимаясь по заросшему кустарником косогору, они попали под сильный минометный огонь. Пришлось залечь, как можно плотнее прижавшись к сырой осенней земле. Лежать пришлось довольно долго, так как немецкие минометчики начинали палить, как только наши поднимали голову и пытались уползти.

Неожиданно на Малыкина скатилось несколько комков земли. Посмотрев вверх, он увидел Машу – всю в грязи, в съехавшей набок каске. Похоже, что она в буквальном смысле слова носом рыла землю.

– Зачем ползла, глупая? У нас все в порядке! – крикнул старшина, почти не поднимая головы.

– А я смотрю, все лежите и лежите. Думаю, может, что надо.

Потом как ни в чем не бывало проворно поползла вверх по косогору. И самое интересное, что немцы ее не заметили, а разведчикам пришлось еще довольно долго выжидать удобного момента, чтобы уползти с опасного места.

Солдаты никогда не видели Машу в обществе одного мужчины. Когда не было боев, она обычно помогала повару или вместе с разведчиками и связистами сидела у костра. И вдруг прошел слух: Маша влюбилась. И в кого! В самого красивого офицера – командира второй батареи капитана Красикова.