Обратная перспектива - Столяров Андрей Михайлович. Страница 18

А в дополнение могу сообщить пару любопытных штрихов. Только сначала, старик, сто раз извини, хочу пояснить некий достаточно принципиальный момент. Ты прав, разумеется, что евреи сохранили себя как народ прежде всего за счет культивирования национальных отличий, но в своих рассуждениях ты сводишь это исключительно к ксенофобии, с чем, на мой взгляд, согласиться никак нельзя. Приведу тебе цитату из Лиона Фейхтвангера, который, пусть и художественный, но все же, я надеюсь, авторитет. Так вот Фейхтвангер писал: «У них (евреев) не было ни государства, объединяющего их, ни страны, ни земли, ни короля, ни общего жизненного уклада. И если они все же были слиты воедино, крепче слиты, чем все другие народы земли, то спаяла их Книга. Евреи, темные, светлые, черные, смуглые, большие и малые, блистательные и убогие, нечестивые и набожные, безразлично просидевшие всю жизнь взаперти или пестрым, золотым вихрем гордо проносящиеся над миром, – все глубоко в душе таили речения Книги. Многолик мир, но все в нем суета и томление духа, един же велик бог Израиля, предвечный, всевидящий Иегова… С бледной, затаенной улыбкой созерцали они власть Эдома (так евреи, поясняю тебе, метафорически нарекли христиан), неистовство его и нищету его суетных устремлений. Все было преходяще; единым сущим оставалось Слово. Сквозь два тысячелетия пронесли они с собой Книгу. Она была им нацией, государством, родиной, наследием и владением. Они передали ее всем народам, и все народы склонились пред ней. Но лишь им, им одним, дано было по праву ею владеть; исповедовать и хранить ее. Шестьсот сорок семь тысяч триста девятнадцать букв насчитывала Книга. И каждая буква была исчислена и изучена, взвешена и сочтена»… Вот в чем тут дело, старик. Вместо государства земного, которое преходяще и потому не может служить гарантом непрерывности этнического бытия, у евреев возникло государство духовное – иудаизм, и оно сохраняло евреев как нацию в течение тысяч лет. Это, вероятно, и было главной причиной, а ксенофобия, наличие, которой я отрицать не могу, только незначительным следствием. Кстати, замечу, что когда в XIII веке началось формирование европейской нации – опять-таки на основе религии, механизм тут, как видишь, един – это тоже повлекло за собой волну ксенофобии: войну с «врагами внешними» – мусульманами, и войну с «врагами внутренними» – евреями. Отсюда – средневековый европейский антисемитизм, докатившийся, пусть в ослабленном виде, до наших дней. Старик, еще раз извини, но я считаю нужным правильно расставить акценты.

Вот так, а теперь обещанные штрихи. Не знаю, правда, насколько они связаны с тем, чем ты сейчас занимаешься. Во-первых, есть неопределенные сведения о том, что в октябре 1941 года, во время решающего наступления на Москву, немцы выбросили в осовецком районе мелкий десант. Ну, не совсем десант – так, группу из 10–15 человек, имевшую целью якобы проникнуть именно в Осовец. Честно скажу: данные здесь очень расплывчатые. Это сведения из вторых, возможно даже из третьих рук. Группе крайне не повезло – она наткнулась на курсантов расположенного неподалеку военного лагеря и была практически вся уничтожена в скоротечном бою. Ссылку, если понадобится, я могу тебе дать. Правда, ссылка слепая: она никуда не ведет. А второй любопытный момент заключается в следующем. Один из израильских журналистов каким-то образом раскопал, что наш Генерал (ну, ты понимаешь, кого я имею в виду) одно время тоже жил в Осовце. Возможно, даже там и родился. Сам Генерал, между прочим, никогда об этом не упоминал, и в его официальной биографии данный факт не содержится. Но ведь у нас ничего скрыть нельзя: страна маленькая, все на слуху, тете Песе что-то рассказывает дядя Ицхак, а ему в свою очередь шлет многоречивые вести двоюродная сестра, Роза Марковна, из Белой Церкви. К сожалению, у самого Генерала уже не спросить – похоронен с почестями, как и положено одному из основателей государства Израиль.

Видишь, старик, сколько пришлось накатать. И это при всей моей хорошо известной тебе органической нелюбви к писанине. Видимо, заразился кошмарной болезнью нашего времени, которую я бы определил как патологическое извержение слов. Читать уже некому, все только пишут. Речь вытесняет действие; пену, текущую через край, воспринимают как жизнь. Во всяком случае – с тебя два коньяка. Подчеркиваю – именно два, таков мой нынешний гонорар. В октябре я намереваюсь добраться до Петербурга, обязательно встретимся, и тогда ты будешь иметь возможность с честью закрыть этот долг. Надеюсь, что у тебя все в порядке. Ты по-прежнему занимаешься делом, а не изматывающей карьерной возней. Старик, ради бога, не отвлекайся на ерунду. Единственное, чего не вернешь, – потерянных лет. У вас, судя по некоторым сообщениям, сейчас начинается новый застой, а это, как показывает советский опыт, время, исключительно благоприятное для трудов…

На другой день я встречаюсь с человеком, которого, по его настоятельной просьбе, буду называть нейтральным словом «учитель».

Этот контакт дает мне все тот же Борис, и он же предупреждает, что человек это весьма непростой и разговаривать с ним будет тоже непросто. Тут он оказывается абсолютно прав. Сначала учитель долго и нудно выспрашивает меня по телефону, чего именно я хочу. Консультация?.. Какая может быть консультация, я исследовательской работой не занимаюсь уже сорок лет… Потом долго думает, покряхтывая и почмокивая, как будто у него лежит таблетка под языком, далее так же занудливо выясняет, кто я такой, и лишь после третьей моей подчеркнутой ссылки на Б. Е. Гароницкого неохотно выдавливает из себя: «Приезжайте…»

Живет он в одном из пригородов Петербурга, я еду на электричке в северном направлении почти сорок минут, а потом еще столько же, если не больше, брожу меж глухими, железными, в человеческий рост заборами, из-за которых выглядывают причудливые особняки. Удивляет фантазия их хозяев: то четыре башенки, как минареты, разнесенные по углам, то стеклянная галерея на уровне третьего этажа, выдающаяся в пространство над садом так, что мне лично было бы там страшно ходить, то чуть ли не копия Константиновского дворца, даже выкрашенная под медь, с круглыми, как иллюминаторы, толстыми оконными стеклами. Иногда среди них попадаются и дачи прежнего типа – скорбная ветхость, изъеденная сыростью черноты. Чувствуется, что доживают они последние дни. Новое время неумолимо вытесняет их из реальности.

Нужный мне дом обнаруживается на отдаленной окраине. Дальше – лес из кривоногого истощенного сосняка. У него вид лагерников за проволокой: раскоряченные скелеты цепляются друг за друга, чтоб не упасть. Впрочем, и там, кажется, уже что-то строят – заметна свежая колея с выдавленными по краям комками серой земли. Облик самого дома вполне приличный, за ним, вероятно, ухаживают, регулярно подкрашивают, следят. Он еще вполне может жить – поддерживаемый изнутри конвекциями человеческого тепла.

Внутри наблюдается та же заботливая ухоженность: полы блестят лаком, занавески на окнах – образец свежести и чистоты, телевизор в углу комнаты вполне современный, а на столе в кабинете посверкивают глянцем журналы.

Неприятное впечатление производит лишь одно обстоятельство. Полукругом возле крыльца располагаются на траве шесть здоровенных черных котов, которые одновременно поворачивают ко мне головы. Шесть пар ярких звериных глаз внимательно изучают меня. Причем это именно коты, а не кошки – те, насколько я знаю, не вырастают до такой неимоверной величины. И причем все они именно непробиваемо черные: никаких «галстуков», никаких цветных пятен, просветов на смоляной шерсти нет.

Еще три таких же кота несут вахту в комнатах. Один дремлет в кресле, и хозяину, видимо, даже в голову не приходит его согнать, другой – у дивана на половике, и всей позой своей напоминает сторожевую собаку, а третьего я замечаю не сразу – он забрался на книжный шкаф и свесил оттуда широкие подушечки лап.

Прекрасный наблюдательный пункт.

Все трое, как и те, что на улице, приоткрывают глаза. Поперечины хищных зрачков направлены на меня.