Утро богов (Антология) - Шекли Роберт. Страница 5

Но в тот день я так и не пошел туда. На следующий день было что-то вроде праздника, и, вероятно, я оставался дома. Возможно также, что за проявленную мною небрежность мне была назначена какая-нибудь штрафная работа, и у меня не оказалось времени на окольный путь. Право, не знаю. Знаю только, что в то время чудесный сад так занимал меня, что я уже не в силах был хранить эту тайну про себя.

Я поведал о ней мальчугану… Ну как же его фамилия? Он был похож на хорька. Мы еще звали его Пьянчужка…

— Гопкинс, — подсказал я.

— Да, Гопкинс. Я рассказал ему не слишком охотно. Я чувствовал, что этого не следует делать, но все-таки рассказал Возвращаясь из школы, часть дороги мы шли с ним вместе. Он был страшный болтун, и если бы мы не говорили о чудесном саде, то говорили бы о чем-нибудь постороннем, а я не мог думать ни о чем другом. Вот я и выболтал ему.

Ну, а он взял да и выдал мою тайну.

На следующий день, во время перемены, меня обступило человек шесть мальчишек постарше меня Они поддразнивали меня, и в то же время им было любопытно еще что-нибудь услыхать о заколдованном саде. Среди них был этот верзила Фоусет. — ты помнишь его? И Карнеби, и Морли Рейнольдс. Ты случайно не был с ними? Впрочем, нет я бы запомнил, если бы ты был в их числе…

Удивительное создание — ребенок? Я чувствовал, что поступаю нехорошо, я был сам себе противен, и в то же время мне льстило внимание этих больших парней. Помню, мне было особенно приятно, когда меня похвалил Кроушоу. Ты помнишь сына композитора Кроушоу — Кроушоу-старшего? Он сказал, что ему еще не приходилось слышать такой замечательной лжи. Но вместе с тем я испытывал мучительный стыд, рассказывая о том, что считал своей священной тайной. Это животное, Фоусет, позволил себе отпустить шутку по адресу девушки в зеленом.

Уоллес невольно понизил голос, рассказывая о пережитом им позоре.

— Я сделал вид, что не слышу, — продолжал он. — Неожиданно Карнеби обозвал меня лгунишкой и принялся спорить со мной, когда я заявил, что все это правда. Я сказал, что знаю, где находится эта зеленая дверь, и могу провести их всех туда, — каких-нибудь десять минут ходу. Тут Карнеби, приняв вид оскорбленной добродетели, заявил, что я должен подтвердить свои слова на деле, а не то мне придется плохо. Скажи, тебе никогда не выкручивал руку Карнеби? Если да, ты, может быть, поймешь, что произошло со мной. Я поклялся, что мой рассказ истинная правда.

В то время в школе некому было защитить меня от Карнеби. Правда, Кроушоу сказал что-то в мою защиту, но Карнеби был хозяином положения. Я испугался, взволновался, уши у меня разгорелись. Я вел себя, как дурачок, и под конец, вместо того чтобы пойти одному на поиски своего чудесного сада, я повел за собой всю компанию. Я шел впереди с горящими ушами, с воспаленными глазами, с тяжелым сердцем и сгорая от стыда, а за мной шагали шесть насмешливых, любопытных и угрожавших мне школьников… Мы не увидали ни белой стены, ни зеленой двери…

— Ты хочешь сказать…?

— Я хочу сказать, что мне не удалось ее найти. Я так хотел ее разыскать, но не мог. И впоследствии, когда я ходил один, мне также не удалось ее найти. В то время я так и не разыскал белой стены и зеленой двери. Теперь мне кажется, что все школьные годы я искал зеленую дверь в белой стене, но ни разу не увидел ее, ни единого разу.

— Ну, а как обошлись с тобой после этого товарищи?

Зверски!.. Карнеби учинил надо мной лютую расправу за явную ложь.

Помню, как я прокрался домой и, стараясь, чтобы домашние не заметили, что у меня заплаканные глаза, тихонько поднялся к себе наверх. Я уснул весь в слезах. Но я плакал не от обиды, а о потерянном саде, где я мечтал провести чудесные вечера. Я плакал о нежных, ласковых женщинах и ожидавших меня товарищах, об игре, которой я снова надеялся выучиться, — об этой чудесной забытой игре…

Я был уверен, что если бы тогда не рассказал… Трудное время наступило для меня, бывало, по ночам я плакал, а днем витал в облаках.

Добрых два семестра я небрежно относился к своим обязанностям и получал плохие отметки. Ты помнишь? Конечно, ты должен помнить. Ты опередил меня по математике, и это заставило меня снова взяться за зубрежку.

Несколько минут мой друг молча смотрел на красное пламя камина, потом опять заговорил:

— Я вновь увидел зеленую дверь, когда мне было уже семнадцать лет. Она внезапно появилась передо мной в третий раз, когда я ехал в Падингтон на конкурсный экзамен, собираясь поступить в Оксфордский университет. Это было мимолетное видение. Сидя в кебе и наклонившись над фартуком, я курил папиросу и, без сомнения, считал себя безупречным светским джентльменом. И вдруг появилась стена, дверь, и в душе всплыли столь дорогие мне незабываемые впечатления.

Мы с грохотом проехали мимо. Я был слишком изумлен, чтобы сразу остановить экипаж. Мы проехали довольно далеко и завернули за угол. Затем был момент странного раздвоения воли. Я постучал в стенку кеба и опустил руку в карман, вынимая часы.

— Да, сэр? — сказал любезно кучер.

— Э-э, послушайте! — воскликнул я. — Да нет, ничего! Я ошибся! Я тороплюсь! Поезжайте!

И мы покатили дальше…

Я прошел по конкурсу. В тот же день вечером я сидел у камина у себя наверху, в своем маленьком кабинете, и похвала отца, драгоценная похвала, и разумные советы еще звучали у меня в ушах. Я курил свою любимую трубку, которая должна была придавать мне солидности, и думал о той двери в длинной белой стене.

«Если бы я остановил извозчика, — размышлял я, — то не сдал бы экзамена, не был бы принят в Оксфорд и наверняка испортил бы предстоящую мне карьеру». Я стал лучше разбираться в жизни. Этот случай заставил меня призадуматься, но все же я не сомневался, что ожидающая меня блестящая карьера стоила такой жертвы.

Дорогие друзья и пронизанный лучезарным светом сад казались мне чарующими и прекрасными, но странно далекими. Теперь я собирался покорить весь мир, и передо мной раскрылась другая дверь — дверь моей карьеры.

Он снова повернулся к камину и стал пристально смотреть на огонь; на краткий миг красный отблеск озарил его лицо, и я прочел в его глазах выражение какой-то упрямой решимости, но оно тут же исчезло.

— Да, — произнес он, вздохнув. — Я весь отдался своей карьере. Работал я много и упорно, но в своих мечтаниях неизменно созерцал зачарованный сад. С тех пор мне пришлось четыре раза мельком увидеть дверь этого сада. Да, четыре раза. В эти годы мир стал для меня таким ярким, интересным и значительным, столько открывалось возможностей, что воспоминание о саде померкло в моей душе, он отодвинулся куда-то далеко, потерял надо мной власть и обаяние.

Кому придет в голову ласкать пантер по дороге на званый обед, где предстоит встретиться с хорошенькими женщинами и знаменитостями?!

Когда я переехал из Оксфорда в Лондон, я был юношей, подающим большие надежды, и кое-что уже успел совершить. Кое-что… Однако были и разочарования…

Дважды я был влюблен, но не буду останавливаться на этом. Расскажу только, что однажды, направляясь к той, которая, как мне было известно, сомневалась, посмею ли я к ней прийти, — я случайно сократил дорогу, пошел по глухому переулку близ Эрлс-Корт и вдруг наткнулся на белую стену и знакомую зеленую дверь.

«Как странно, — сказал я себе, — а ведь я думал, что это где-то в Кемпден-хилле. Это заколдованное место так же трудно найти, как сосчитать камни Стонхенджа» [1].

И я прошел мимо, так как настойчиво стремился к своей цели. Дверь не привлекла меня в тот день.

Правда, в какой-то момент меня потянуло открыть эту дверь — ведь для этого пришлось бы сделать всего каких-нибудь три шага в сторону. В глубине души я был уверен, что она распахнулась бы для меня, но тут я подумал, что ведь это может меня задержать, я опоздаю на свидание и пострадает мое самолюбие. Позднее я пожалел о том, что так торопился, ведь мог же я хотя бы заглянуть а дверь и помахать рукой своим пантерам. Но в то время я уже приобрел житейскую мудрость и перестал гоняться за недостижимым видением. Да, но все же в тот раз я был огорчен…