Утро богов (Антология) - Шекли Роберт. Страница 66

Невзгоды первого дня и последовавшие перемены к лучшему выплеснулись в неосторожный поступок: я пересек улицу, поздоровался. Это и было началом. Я о чем-то возбужденно ей рассказывал, приглашал на кофе, приглашал на пляж, на танцы. Она же молчала, была сдержанна, глаза холодно светились. (Мы были хорошо знакомы. И произошла размолвка. Я не писал ей. Она не звонила мне.)

Само знакомство с ней казалось символичным. Годом раньше увидел ее на черноморском пляже. Она разговаривала с пожилым мужчиной. Не собираюсь оправдываться: да, я влюбился. С пляжа тем не менее ушел. В другом месте с двумя москвичами коротал время, но однажды завернул туда, где видел ее. Накрапывало, облака наступали от моря. Даже странно — а я шел на пляж. И там увидел ее. Никого больше не было, никому не понадобилось прийти сюда под начинавшимся дождем, кроме меня и ее.

Мое появление объяснимо. А зачем пришла она? Нарочно не придумаешь. Забыла здесь два часа назад лифчик от купальника.

Мы сидели на деревянной скамейке под навесом. Она растерянно, как мне казалось, пыталась спрятать этот лифчик в полиэтиленовый пакет, доверху наполненный инжиром и грушами.

Случайность? Вряд ли. Но каким силам нужна была эта встреча? Тогда я не думал о таком. Я еще ничего не знал. Я готов был к вторжению в мою жизнь неведомого, но не настолько, не в такой степени.

Мы беседовали. Она из Ужгорода. Зовут ее Ксения. Когда выглянуло солнце, опускавшееся к морю, она прикрыла глаза, и я подумал, что она похожа на спящую молодую женщину с портрета Константина Сомова под тем же названием. Чуть аляповатый выразительный овал лица, светлые волосы, волнами поднимающиеся вверх, смелые линии широко посаженных (прикрытых на акварели) глаз. Позднее я увидел голубой огонь в ее глазах, меня поражали выпукло-кукольные формы, вся фигура, ноги, даже руки, такие же налитые, со светящейся тугой кожей. Пройдет несколько дней, и она скажет, вспоминая мое внимание к ней в этот час и позднее:

— Мне сказали… сказал один мужчина. Я говорю ему: меня родители переделали. А он отвечает, нет, вовремя остановились. Ничего, правда?

— Ничего.

Пока же, в первые дни, она казалась смущенной. И все же прорывалось иногда то, что не могло меня не озадачить. Позднее! Потому что с того часа и надолго я не позволил бы себе быть озадаченным. Все было решено. Вечером следующего дня я услышал от нее на танцах:

— Я уже сказала тому, про кого ты спрашивал… сказала, что нашла себе мужчину.

— Что он тебе рассказывал, сидя на твоем лежаке?

— Что-то о театре, не помню.

— Откуда он?

— Из Одессы.

Все просто, порой немного вульгарно, но ведь это остается пока для меня тайной за семью печатями, большим секретом. Сражает сцена в гостинице. Во мне еще жив мужчина-наблюдатель, чуть подстраивающийся под этот тон и женщины и жизни вообще (как подобает ввиду моего рождения под знаком Водолея). Со стороны это похоже на живописную сцену, запечатленную некогда тем же талантливым художником: «Первый поцелуй». А потом? Потом еще одна сцена: «Осмеянный поцелуй». Имя мастера то же. Как странно, что я нашел — случайно ли? — репродукции этих незабвенных работ. Тот, тот стиль, чуть вульгарный, опереточный, но тем сильнее, наповал действующий! И вот она воскликнула: «Нет!»

И что же? Почти не осознавая, но подчиняясь законам игры, остававшейся для меня незаметной, я сказал нечто вроде фразы: «Не принимай тогда мои приглашения!» Это стиль, тон, настроение. Но не отношение к ней, остающееся еще тайной для меня. И она воскликнула без промедления:

— Всегда буду принимать твои приглашения!

У нее был такой голос, как будто за нее кто-то произнес эти удивительные, неожиданные слова. Да, стиль тот же. Но это сразило меня. Это льстило, хотя не могло быть лестью, но тем сильнее подействовало. Так начиналось.

Откройте любой роман прошлого века на самом восхитительном месте. Прочитайте все страницы о море, солнце, розах, морских прогулках, уютных кафе и о ней, о ней! Все будет правдой. Но та правда дальше от меня, чем эта. Здесь — жизнь с ее грубоватыми неповторимыми красками, которую можно поэтизировать. Ту жизнь, книжную, поэтизировать нельзя — дальше просто некуда. И я спокойно выслушиваю, как она рассказывает:

— А я пошла к нему один раз, он снимал комнату, сейчас уехал.

— Что же получилось?

— Наливает сухое вино. А я говорю: что так мало, наливать нужно полный бокал. Он наливает до края. Чокнулись, выпили, я говорю, ну а теперь раздевайтесь. Раздевайтесь, раздевайтесь! Ну, он начал снимать рубашку. Я тогда говорю: а я выпорхну как птичка в окно. Подбежала к двери, повернула ключ и ушла. Еще бы минуту…

…Удар по нервам. Ну, а что ты хотел, собственно? Жизни? Получи ее. Разве это не восхитительно? В своем роде, конечно. Правдивый, удачный рассказ. Твердишь себе: ну, теперь попробуй ее забыть, не удастся.

Потаенная мысль, для личного пользования: вспомни эпизод из жизни скандинавского художника Мунка с его «Танцем жизни» и юношеским уставом его кружка: «Сифилис — проверка на зрелость». А ведь это, кажется, начало века, вспомни-ка! Или, может быть, даже конец прошлого века. Изменяет память, да? А ты тренируй ее вот в таких ситуациях!

Но все, что было в тебе, раньше, уснуло здесь, у зелено-голубой воды, над которой то стоят светлые колдовские столбы света, то проносятся быстрые серые смерчи, то летают шальные оранжевые бабочки, то кричат чайки, и ты способен доказать ей, что не надо бояться ни проливного дождя, ни медуз. Каким же образом? Очень просто: откусываешь кусочек медузы, выловленной тобой как для выставки морских редкостей, ибо она фиолетовая и жгучая. Потом повторяешь. Манера, стиль, тон…

Потом пишешь письма. Получаешь ответы. Краткие, как справка из библиотеки об отсутствии данного издания по причине выдачи его на руки другому читателю. Но ты слеп. В твоем присутствии ругали мужа, и ты не слышал. Или, может быть, думал, что его ругали потому, что ты лучше его? Тебе объясняли: отгоняла муху от мужа, шлепнула его случайно, а он ударил всерьез. Ты верил. Потом верил по очень простой причине: из-за того ответа. «Всегда буду принимать твои приглашения»! Восхитительно.

Звонишь в Ужгород. Слушаешь ее голос. Он реален, как трехмерное пространство, в нем нет ничего астрального. Однажды угадываешь, несмотря ни на что: она с мужчиной, он сидит с ней за столом, отнюдь не муж. Она комкает разговор. Серьезная задача для мужчины на этом конце провода, тем более что его родной дом и здесь и в созвездии Водолея. Проблема. Но нерешенных проблем у таких мужчин, кажется, не бывает. В том созвездии, как говорят, рождаются души гениев.

Тебя затягивает в сокровенную неизвестность. Ты плаваешь сначала как рыба в мутной воде. Это любовь. Это ревность. Ты видишь ее. И его ты тоже видишь рядом с ней. Правда, происходит это тогда, когда в отчаянии закрываешь глаза. Ты еще не верующий, но ты веришь в невидимые миры тридцати шести измерений. А это немало. Тут же все просто! Закрой глаза — и прозреешь. Ты увидишь и утреннее занавешенное окно, и сидящую в сорочке женщину, и лежащего мужчину, и его лицо. Это дано «водолеям». И захочешь — не избавишься от этого дара небес.

Ты звонишь резко, тревожно, почти рвешь отношения. Потом молчишь…

Затем встречаешь ее снова! Там, у моря.

И все начинается сначала.

И те же манера, стиль, тон, только резче, вульгарней, опасней. Наконец ты приходишь к тому положению вещей, которое заслужил. Она вырывает свою руку из твоей. Почему? Она хочет идти с другим, с тем, кто с ней танцевал два или три танца. Небольшая репетиция оперы Бизе «Кармен». Или работа над ее экранизацией, но без участия известного испанского режиссера, исключительно своими силами. Ты должен играть роль Хозе. Твой противник тореадор Эскамильо почти уводит Кармен (на этот раз блондинку), она почти исчезает из твоего поля зрения. Но ему мешает другая женщина.

Ты догоняешь ее. Исполняешь свою арию навзрыд. Потом она скажет, что ей это понравилось. Два слова: «Это понравилось». Кто-то дернул ее за язык опять. Такие реплики я не в состоянии забыть.