Ефремовы. Без ретуши - Раззаков Федор Ибатович. Страница 54

А вот как отзывается на ефремовскую «Чайку» П. Богданова: «У режиссуры стала исчезать вера и в благую цель истории. В театре появились спектакли, в которых шестидесятники признавались в потере цели и смысла существования («Иванов» А. Чехова в постановке О. Ефремова в МХАТе). Изменился сам тон высказываний. Если в середине 1950-х годов у таких режиссеров, как А. Эфрос, О. Ефремов, общий пафос творчества был жизнеутверждающим и исходил из убежденности в возможностях социальных перемен, то ближе к середине 1960-х в их творчестве этой убежденности оставалось все меньше, в их высказываниях усилились драматические ноты…»

В новом спектакле были заняты следующие исполнители: Татьяна Лаврова – Аркадина, Анастасия Вертинская – Нина, Иннокентий Смоктуновский – Дорн, Андрей Попов – Сорин, Андрей Мягков – Треплев, Вячеслав Невинный – Шамраев, Евгений Киндинов – Медведенко, Екатерина Васильева – Маша. Во втором составе на сцену выходили: И. Саввина, Е. Ханаева, Н. Гуляева, Ю. Богатырев, Е. Евстигнеев, В. Давыдов, Р. Козак, В. Сергачев. По сути, это был уже прообраз той труппы, которую сформировал Олег Ефремов.

Роль Сорина во втором составе «Чайки» исполнял мхатовский «старик» Владлен Давыдов (как мы помним, он пришел в труппу в 1947 году после первого выпуска Школы-студии МХАТа). Так вот играл он в спектакле недолго, поскольку в январе 1981 года надолго (на полгода) вышел из строя – сначала почти два месяца лежал в Боткинской больнице, потом проходил двухмесячную реабилитацию в санатории. А поводом ко всему этому стал… резкий разговор с Олегом Ефремовым по поводу того, что тот творил в театре. И здесь интересно мнение человека, который хорошо знал Ефремова еще со времен его учебы в Школе-студии МХАТа. На этих страницах он уже упоминался – это Вадим Шверубович, сын В. Качалова, который преподавал в Школе-студии с момента ее основания и стоял у истоков создания театра «Современник». Долгие годы он относился к Ефремову с любовью, но затем у него как будто заново открылись глаза на своего ученика. Так вот, 7 февраля 1981 года, когда В. Давыдов лежал в Боткинской больнице, Шверубович прислал ему письмо, из которого я приведу лишь отрывок:

«…Что за «беседа» с Олегом, которая так Вас потрясла? Неужели Вам давно не ясно было… Неужели не ясно всем – талантлив он или нет (вероятно, очень), – но он безнравственный!..

Ведь если бы не он, еще можно было спасти это чудо от Кедрово-Станицынского гнилья, ведь Коле Хмелеву было так мало лет, ведь мог же народиться такой Хмелев, да и Ливанов с годами стал бы мудрее – все бы лучше, чем допустить полную гибель, которую создал Олег…»

То есть Шверубович открытым текстом говорит, что если бы не Ефремов, то МХАТ можно было бы спасти – например, с тем же Борисом Ливановым во главе. Но последнего, как мы помним, «заговорщики» заставили уйти из театра и призвали на службу Ефремова. И тот за одиннадцать лет своего руководства довел прославленный театр до такого состояния, что у таких мхатовцев, как Шверубович (или В. Виленкин), буквально волосы встали дыбом. Причем ситуацию еще можно было изменить, если бы Ефремова (а с ним и А. Смелянского) из МХАТа убрали. Но этого так и не случилось – к тому времени либералы уже плотно оседлали власть.

По злой иронии судьбы В. Шверубович ушел из жизни спустя четыре месяца после этого письма – 13 июня 1981 года. И панихида проходила в стенах филиала МХАТа, а вел ее… Олег Ефремов. Но как написал В. Виленкин: «Панихиду вел Ефремов – вполне достойно, но бездушно».

А как же иначе, если ведущий прекрасно был осведомлен о том, как к нему относился покойный все последние годы.

Но вернемся к постановкам Ефремова.

В «Чайке» для него роли не досталось, зато в другом его спектакле – «Наедине со всеми» А. Гельмана – он исполнил главную роль – начальника строительно-монтажного управления Голубева. По сюжету в семье Голубевых произошло несчастье: сын Алеша в результате аварии лишился обеих рук. Трагическое событие заставляет родителей Алеши заново прожить прошедшие годы, правдиво и беспощадно оценить меру собственной вины.

Еще одна постановка Ефремова, датированная тем же 1981 годом, – «Так победим!» М. Шатрова. Этот спектакль был приурочен к XXVI съезду КПСС и рассказывал о последних месяцах жизни В. И. Ленина. Как мы помним, в последний раз к ленинской теме Ефремов обращался еще в «Современнике» – в спектакле «Большевики», который тоже был поставлен по пьесе М. Шатрова. Но там речь шла о событиях 1918 года, связанных с покушением на Ленина, а здесь действие разворачивалось в октябре 1923 года, когда Ленин, находившийся в Горках на излечении после тяжелого инсульта (он потерял речь, правая рука была парализована), потребовал, чтобы его в последний раз привезли в Кремль. Вождь пробыл в своем кабинете несколько минут в полном одиночестве, переночевал в кремлевской квартире, а на следующий день вернулся в Горки. Жить ему оставалось три месяца.

На основе этой истории Шатров и развивал сюжет своей пьесы, пытаясь задать вопросы Ленину из начала 80-х, когда КПСС стояла на распутье – решала вопрос, как двигаться дальше, чтобы не угробить то, что когда-то задумал вождь мирового пролетариата и его соратники. Судя по названию пьесы – «Так победим!» – ее автор был оптимистом (или притворялся таковым). То же самое можно было сказать и про Ефремова, который всегда был весьма ловок и хитер.

Между тем ситуация со спектаклем была тревожная. Его не хотел принимать глава Московского горкома и член политбюро Виктор Гришин. И министр культуры Петр Демичев тоже склонялся в ту же сторону. Почему? Видимо, оба они чувствовали некий подвох со стороны постановщиков спектакля, очередную либеральную игру «в фигушки». Поэтому Ефремову срочно требовалось заручиться поддержкой людей повлиятельнее – например, самого Леонида Брежнева. А для этого надо было заманить его на спектакль. Но как это сделать? Тогда решено было выйти на помощника генсека Александрова-Агентова, который и уговорил престарелого генсека (а тот взял с собой почти все политбюро) приехать в МХАТ. На дворе стоял март 1982 года. Что из этого получилось, рассказывает В. Шиловский:

«…Оказывается, «девятка» [28] скоммутировала связь в обратном порядке. И Леонид Ильич не слышит, что происходит на сцене. А то, что говорит Леонид Ильич, слышит весь зал. Зрители, бросив сцену, дружно повернули головы вправо. И начался двойной спектакль. Один на сцене, он был уже неинтересен зрителям. А второй спектакль, в правительственной ложе, вызывал огромный интерес.

На сцене Владимир Ильич приехал навестить умирающего Свердлова. Но, по режиссерскому замыслу, в кровати никого не было. Как будто это видение вождя. Он вспоминает Свердлова, оценивает его деятельность. А кровать пустая. И только Александр Калягин [29] произнес:

– Вот, товарищ Яков Михайлович, разве можно так…

– А где же Свердлов? – раздается на весь зал.

– Леонид Ильич, это воображение режиссера, – отвечает Громыко.

– А почему он вспоминает без Свердлова? – спрашивает Леонид Ильич.

– Ну, это так, Леонид Ильич, режиссерский замысел, – объясняет Громыко.

– Хорошо, – согласился Леонид Ильич.

Следующая сцена, когда Ленин на кого-то кричит, возмущается. Но на кого он кричит? Ни одного человека не названо. На самой высокой ноте крик Ленина был прерван вопросом Брежнева:

– А почему он кричит? На что Громыко отвечает:

– Он нервничает, он борется.

– Вожди не должны кричать, – мудро заметил Леонид Ильич, – вот, например, я. Я же никогда не кричу.

Начинается сцена разговора рабочего с Лениным. Рабочего играл Бурков. Обычно на прогонах эта сцена проходила очень хорошо. Драматургия присутствовала. И конечно, талант Георгия Буркова и Александра Калягина обсуждать не имеет смысла. К тому же на сцене присутствовал юмор. Но в данном случае Жора стоял спиной к правительственной ложе. А дикция Буркова всегда оставляла желать лучшего. Вдруг он слышит голос из правительственной ложи: