Самарканд - Маалуф Амин. Страница 19

— Теркен Хатун спрашивала сегодня, готов ли ее таквим на месяц тир, — сказала вечером Джахан.

— Сегодня ночью составлю, — отвечал Омар, устремив взгляд в небо. — Небо прозрачное, видны все звезды. Пожалуй, пора в обсерваторию. — С этими словами он поднялся, собираясь идти, но тут появилась служанка.

— Пришел дервиш, просит разрешения переночевать у нас, — проговорила она.

— Впусти его. Отведи в комнатку под лестницей и пригласи разделить с нами пищу, — распорядился Омар.

Джахан опустила на лицо чадру, готовясь к встрече с незнакомцем, но служанка вернулась одна.

— Он сказал, что предпочитает оставаться у себя и молиться. И передал записку.

Омар прочел, изменился в лице. Видя, что муж стал сам не свой, Джахан встревожилась.

— Кто это?

— Я скоро вернусь.

Разорвав записку в клочья, он большими шагами направился к комнате гостя, вошел туда и притворил за собой дверь. Они обнялись:

— Зачем ты здесь? — с упреком бросил он Хасану. — Агенты Низама Эль-Мулька с ног сбились, разыскивая тебя.

— Я пришел обратить тебя в свою веру.

Омар принялся разглядывать лицо друга, желая убедиться, что тот в своем уме. Хасан засмеялся все тем же приглушенным смехом, что и во времена их молодости в Кашане.

— Успокойся, ты последний, кого я стал бы обращать в свою веру. Мне нужен кров. Найдется ли лучший покровитель, чем Омар Хайям, сотрапезник султана, друг великого визиря?

— Ненависти к тебе у них больше, чем дружелюбия ко мне. Добро пожаловать в мой дом, только не думай, что мои связи их остановят, если они что-то заподозрят.

— Завтра я буду уже далеко отсюда.

— Ты вернулся, чтобы мстить? — недоверчиво бросил Омар.

— Отомстить за свою ничтожную персону я не стремлюсь. Моя цель — подорвать господство сельджуков.

Омар вгляделся в друга: вместо обычного черного тюрбана — белый, весь запорошен песком, в поношенном платье из грубой шерсти.

— Какая самоуверенность! Между тем я вижу перед собой гонимого, скрывающегося от всех человека, у которого, кроме узелка и тюрбана, ничего нет, и при этом ты желаешь помериться силами с империей, простирающейся от Дамаска до Герата, на весь Восток!

— Ты ведешь речь о том, что есть, я же — о том, что грядет. Вскоре империи сельджуков будет противостоять Новое учение, мощное, устрашающее, тонко организованное. Оно заставит вздрогнуть султана и визиря. Не так давно, когда мы с тобой появились на свет, Исфахан принадлежал персидской династии шиитского толка, которая диктовала свою волю халифу Багдада. Сегодня персы на службе у турков, а твой друг Низам Эль-Мульк — самый презренный из прихвостней. Можешь ли ты утверждать, что то, что было вчера, невозможно завтра?

— Времена изменились, Хасан, власть захватили сельджуки, персы побеждены. Одни, как Низам, ищут компромисса с победителями, другие, как я, уходят в тень.

— Есть и такие, что сражаются. Сегодня их лишь горстка, завтра будут миллионы, они превратятся в многочисленное, решительное, неодолимое войско. Я — апостол Нового учения, я побываю повсюду, убеждением и силой с помощью Всевышнего буду сражаться с разложившейся властью. Говорю это тебе, Омар, тебе, спасшему мне однажды жизнь: скоро мир станет свидетелем событий, смысл которых поймут немногие. Ты будешь из их числа, из числа тех, кто понимает, что происходит, что и кто сотрясает землю и чем это закончится.

— Яне хочу подвергать сомнению твои убеждения и твой пыл, но я помню, как ты оспаривал у Низама при дворе турецкого султана его благосклонность.

— Ты заблуждаешься, я не негодяй, каким ты меня воображаешь.

— Я ничего не воображаю, я лишь подмечаю противоречия.

— Это оттого, что ты не знаешь моего прошлого. Злиться на тебя за то, что ты судишь по внешним признакам, я не вправе, но ты иначе стал бы относиться ко мне, когда б я поведал тебе свое прошлое все как есть. Я ведь происхожу из традиционной шиитской семьи. Мне всегда внушали, что исмаилиты — еретики. До тех пор, пока я не повстречал одного миссионера, который, поговорив со мной довольно долгое время, не поколебал мою веру. Когда же из страха уступить ему я стал его избегать, я заболел. Да так серьезно, что уже решил: настал мой смертный час. Это был знак свыше, и я дал зарок: если останусь жив — приму исмаилизм. И сразу пошел на поправку. Домочадцы отказывались верить в столь быстрое выздоровление.

Разумеется, я сдержал слово, дал клятву и через два года получил первое задание: войти в доверие к Низам Эль-Мульку, чтобы защищать исмаилитских братьев, попавших в тяжелое положение. Так я оставил Рай и отправился в Исфахан. В караван-сарае Кашана, сидя один в комнатенке, я все ломал себе голову, как же мне попасть к великому визирю, как вдруг дверь открылась. И кто же вошел? Сам великий Хайям, которого небо послало мне на подмогу.

Омар был глубоко поражен рассказом Хасана.

— Надо же, а ведь Низам еще тогда поинтересовался, не исмаилит ли ты, а я ответил, что вряд ли!

— Ты не солгал. Ты не знал. А теперь знаешь. — Он помолчал: — Кажется, ты предложил мне утолить голод?

Омар открыл дверь, кликнул служанку и попросил принести несколько блюд.

— И все эти семь лет ты бродишь, переодевшись суфием?

— Побродил я немало. Покинув Исфахан, я бежал от агентов Низама, жаждавших моей смерти. Оторваться от них мне удалось в Куме, где меня спрятали друзья, затем я направился в Рай и там повстречал одного исмаилита, который посоветовал мне держать путь в Египет и поступить в школу миссионеров, которую он сам когда-то окончил. Я сделал крюк и через Азербайджан попал в Дамаск. До Каира я рассчитывал добраться обычным путем, но под Иерусалимом шло сражение между турками и обитателями Магриба, пришлось вернуться и идти в обход через Бейрут, Сайду, Тир и Акру, где мне посчастливилось сесть на корабль. В Александрии я удостоился такого приема, словно был эмиром высокого ранга, меня встречали миссионеры во главе с их верховным главой Абу-Даудом.

В это время вошла служанка и поставила на ковер несколько блюд. Хасан принялся усердно молиться, пока она не вышла.

— В Каире я провел два года. В школе миссионеров нас было несколько десятков учеников, но лишь немногие предназначались для действий за пределами фатимидской территории [34].

Хасан явно не желал вдаваться в подробности. Однако из различных источников известно, что обучение проходило в двух центрах: принципы веры излагались улемами в медресе Аль-Азара, а способы ее распространения — в городище вокруг халифского дворца. Глава миссионеров, по совместительству высокий чин при фатимидском дворе, собственной персоной обучал учащихся методам убеждения, искусству строить систему доказательств своей правоты, воздействия одновременно и на разум, и на сердце слушателей. Он же заставлял учеников запоминать секретные коды, пароли, которыми им предстояло пользоваться в течение многих лет, чтобы безошибочно определять своих. В конце каждого занятия обучающиеся по одному подходили к нему, и он возлагал на их головы некий текст за подписью имама. После чего наступал черед более краткого занятия, предназначенного для женщин.

— В Египте я получил все те знания, которых мне не хватало.

— А помнишь, как ты однажды сказал, что в свои семнадцать научился всему? — усмехнулся Хайям.

— До семнадцати лет я набирался знаний, затем учился верить. В Каире я научился обращать в свою веру других.

— А что ты говоришь тем, кого хочешь обратить?

— Я говорю им, что вера без учителя — ничто. Когда мы провозглашаем: «Нет Бога помимо Бога», мы тут же добавляем: «И Магомет Пророк его». Почему? Да потому, что не имеет никакого смысла утверждать, что есть лишь Бог, если не называть источник, из которого мы почерпнули эту истину. Но этот источник — Мессия, Пророк давно умер. Откуда же нам знать, что он действительно жил, что говорил именно это? Мне, как и тебе, читавшему Платона и Аристотеля, подавай доказательства.