Добыча золотого орла - Скэрроу Саймон. Страница 86

– Зачем? – нахмурился Туллий. – У нас здесь каждый человек на счету.

– Эти люди поклялись защищать командира когорты. Корд может попытаться сговориться с ними и подбить их выступить против нас.

– Думаешь, он так и поступит? – спросил Антоний.

– Если Каратак не появится к тому времени, когда бойцы закончат заниматься укреплениями, они начнут делать то, что делают всегда, когда ничем не заняты: чесать языки. А учитывая наше с Макроном появление вкупе с отсутствием Максимия, темы для разговоров у них найдутся.

Антоний уставился себе под ноги.

– Плохи наши дела.

– Это с какой стороны посмотреть, – улыбнулся Катон. – Так как насчет стражников, командир?

– Забирай, мне они без надобности, – ответил Туллий. – А теперь давай отправляйся с ребятами на дорогу.

Шестая центурия промаршировала за ворота. Легионеры по обе стороны от выхода проводили товарищей взглядами и поспешно вернулись к работе, поскольку даже краткая пауза вызвала гневные окрики командиров. Макрон, стоя на валу, помахал Катону рукой и продолжил указывать легионерам, куда вбивать принесенные из крепости деревянные колья, сооружая на скорую руку частокол.

Вал не перекрывал дорогу поперек: он был в форме угла, обращенного острием в сторону крепости. Там и находились ворота, поэтому враг, наступавший со стороны болота, штурмуя их, неизбежно попадал под обстрел не только спереди, но и с обоих флангов. Когда центурия Катона вышла за пределы линий обороны, по обе стороны дороги стала видна темная, застоявшаяся вода, кое-где с зарослями бледно-желтого, не колышущегося из-за безветрия тростника да с глинистыми отмелями.

Дойдя до первого изгиба дороги, Катон приказал остановиться и оглянулся на ворота, чтобы оценить пройденное расстояние. Добрую службу могло сослужить ему сейчас знакомство с топографией. Если враг обрушится на них до того, как Туллий отзовет центурию назад, Катону и его солдатам придется отходить с боем. При этом тяжесть оружия и доспехов вряд ли позволит им оторваться от варваров, жаждущих римской крови. Отбив первый натиск, римляне получат кратковременное преимущество, но враг будет наседать упорно, и Шестой центурии придется отражать его натиск практически непрерывно, медленно отходя назад, чтобы дать когорте возможность как следует укрепиться. Это будет непросто, очень непросто, но если они, принеся себя в жертву, выиграют для Туллия и его людей достаточно времени, чтобы завершить оборонительные работы, Третья когорта, возможно, сможет сдержать напор Каратака и его сил. Во всяком случае, до тех пор, пока Веспасиан, перейдя болото, не появится в тылу врага, чтобы захлопнуть ловушку и окончательно сокрушить варваров.

При этой мысли Катон улыбнулся. То был бы конец масштабного, организованного сопротивления владычеству Рима, и тогда уже обе стороны совместно займутся превращением этого варварского захолустья в цивилизованную провинцию. Он и так уже убил немало туземных воинов, у которых храбрости было куда больше, чем здравого смысла. А ведь эти люди, сильные и отважные, при надлежащем руководстве могли бы стать надежными и весьма ценными союзниками Рима. Все это вполне достижимо, остается только разбить Каратака…

Тут-то его улыбка и исчезла.

Разгром врага был возможен только в том случае, если на выручку поспеет Веспасиан: тогда можно сокрушить варваров, зажав их между Вторым легионом и обороняемым Третьей когортой валом. Но, как справедливо указывал Антоний, легат мог вовремя и не прибыть. Хуже того, на самом деле он мог не прибыть вовсе. Вполне возможно, что Фигул вообще не добрался до лагеря Второго легиона, а если и добрался, это еще не значило, что ему удалось убедить Веспасиана выступить со всеми своими легионерами в рискованный поход по узкой дороге, проходящей через контролируемую врагом территорию.

Катон подспудно с самого начала делал ставку на способность легата идти на рассчитанный риск ради достижения существенного результата. Он был бы рад сам отправиться на север для встречи с легатом, а не доверять столь важное, судьбоносное поручение оптиону. Однако в таком случае Фигулу пришлось бы отправиться в когорту и попытаться убедить Максимия, а эта задача представлялась куда более сложной. И уж конечно, вряд ли оптиону удалось бы организовать отстранение Максимия от командования когортой. Катон не мог быть в двух местах одновременно и не имел в своем распоряжении никого, кто мог бы послужить ему полноценной заменой. Впрочем, то была неизбывная проблема, сущий кошмар, сопряженный с командной должностью. Нерешительность – это само по себе достаточно плохо, но сомнения, не оставляющие и по принятии решения, и вовсе сущая пытка. Катон искренне завидовал Макрону, который, приняв решение, больше не задавался вопросом, не совершил ли он ошибки, и был готов нести ответственность за последствия.

Постаравшись отбросить мысли о будущем, Катон, оставив центурию на месте, пробежал на сотню шагов вперед, чтобы присмотреться к дороге впереди. Она и дальше представляла собой полосу почвы, приподнимавшуюся над расстилавшимися по обе стороны мрачными заводями и трясинами. Островки сухой почвы густо поросли корявыми деревцами или утесником. Вкупе с густым и высоким тростником они скрывали из виду дорогу за поворотом: заметить приближение противника издалека было невозможно. Катон раздраженно стукнул себя сжатым кулаком по бедру и, стараясь не расслабляться, повел центурию дальше в глубь болота. Перед каждым поворотом дороги он с замиранием сердца ожидал, что сейчас встретится лицом к лицу с воинством Каратака.

Удалившись, по его расчетам, на полмили от вала, Катон остановил когорту и переформировал колонну в преграждавший дорогу плотный строй: двенадцать человек по фронту, шесть в глубину. Фланги упирались в густые заросли колючего кустарника, шипы которого разорвали бы кожу любого, кто попытался бы подобраться к римлянам оттуда. Двоих воинов центурион выслал на две сотни шагов вперед, нести дозор на дороге.

Повернувшись к своим солдатам, Катон мимолетно вспомнил, что это, в сущности, первый раз, когда он обращается к строю центурии в качестве вновь назначенного командира. Но обветренные лица стоявших перед ним бойцов он прекрасно помнил и ощутил прилив уверенности в том, что, когда дело дойдет до встречи с врагом, они не подведут.

– Вольно! – скомандовал он. – Но не расходиться.

Глядя на ясное небо, Катон чувствовал, что его плотная армейская туника, поддетая под тяжелый чешуйчатый панцирь, насквозь пропиталась едким потом. В горле пересохло; губы, когда он облизнул их кончиком языка, тоже были сухими и потрескавшимися.

– Советую попить как следует, благо фляги с вами. Вполне вероятно, в скором времени нам будет уже не до питья.

Кое-кто рассмеялся, но многие так и стояли столбом, пока Септим не начал выкрикивать приказы. Только тогда солдаты положили на землю щиты и копья, а сами присели на корточки над утоптанной, высушенной солнцем дорогой. Некоторые потянулись за флягами, другие развязывали шейные платки и утирали ими струившийся по лицам пот.

– Командир, – обратился к Катону Септим, – можно ребятам снять шлемы?

Катон взглянул на дорогу. Все было спокойно, и двое дозорных сигнала тревоги не подавали.

– Хорошо, пусть снимают.

Септим отсалютовал и снова повернулся к отдыхающим солдатам:

– Ладно, ребята, центурион сказал, что можно снять шлемы. Но держите их под рукой.

Послышался одобрительный гомон, и солдаты принялись возиться с кожаными креплениями и снимать тяжелые, громоздкие шлемы. Войлочные подшлемники, насквозь пропотевшие, липли к головам легионеров, так что их приходилось снимать отдельно. Волосы под ними тоже были мокрыми, как будто бойцы только что вылезли из воды.

В последний раз оглядевшись по сторонам и бросив взгляд в сторону дозорных, Катон опустился на дорогу на небольшом расстоянии от своих солдат, взялся за крепления шлема, а потом снял его, положил на колено и смахнул с него тонкий налет пыли. Потом поставил шлем рядом с собой и потянулся за висевшей на ремне флягой. Но едва он вытащил из горлышка пробку и поднял флягу, чтобы поднести к губам, издали донесся крик. Его взор, как и взоры некоторых солдат, обратился к дороге, по которой к ним бежал один из наблюдателей. Второй, как видел Катон, продолжал следить за чем-то, не столь уж отдаленным, а потом повернулся и припустил за напарником.