Тайпи. Ому (сборник) - Мелвилл Герман. Страница 59

Обычно кроткие, женщины Тамаи тем не менее не лишены, хотя и в очень слабой степени, того забавного свойства, называющегося «перчинка». Когда доктор слишком настойчиво приставал к одной из девушек, она мгновенно повернулась к нему и, влепив пощечину, предложила убираться.

Глава 51

В Тамаи жил очень уродливый старик, который в грубой мантии из таппы ходил по деревне, пританцовывая, распевая и кривляясь. Он сопровождал нас повсюду, куда бы мы ни шли, и, когда вблизи никого не было, хватал за одежду, таинственными знаками предлагая куда-то пойти с ним и что-то посмотреть.

Мы с доктором напрасно пытались отвязаться от него. Дело дошло до того, что мы пинали его и били; он кричал как одержимый, но не уходил и все время бегал за нами. В конце концов мы стали умолять туземцев избавить нас от него, но те только смеялись. Пришлось нам смириться с этой бедой.

На четвертый день нашего пребывания в Тамаи, возвращаясь вечером домой после того, как побывали в гостях у нескольких жителей деревни, мы наткнулись на нашего приятеля, который, как всегда, что-то бормотал и размахивал руками. Доктор, выругавшись, поспешил вперед, но я, поддавшись какому-то порыву, не уклонился от встречи, решив выяснить, чего этот безумец хочет от нас. Увидев, что я остановился, старик подкрался ко мне вплотную, взглянул в лицо, а затем отошел, знаками приглашая следовать за ним; я так и поступил.

Через несколько минут деревня осталась позади; идя за своим проводником, я очутился у подножия возвышенности, с которой открывался вид на долину. Там мой проводник подождал, пока я не поравнялся с ним, а затем мы молча поднялись на холм.

Вскоре мы приблизились к бедной хижине, едва различимой в тени деревьев. Открыв грубую раздвижную дверь, скрепленную гибкими ветками, старик сделал мне знак войти. Внутри была кромешная тьма, и я дал ему понять, что он должен зажечь огонь и войти первым. Ничего не ответив, он исчез; я услышал, как он пробирался на ощупь, а затем раздался звук трения двух палочек, и вскоре мелькнула искра. Зажегся туземный светильник, и я нагнулся и шагнул в хижину.

Это была убогая лачуга. На земляном полу валялись четыре старые циновки, скорлупа кокосовых орехов и тыквенные сосуды; сквозь щели в крыше были видны звезды, в нескольких местах тростник провалился.

Я сказал старику, чтобы он немедленно занялся тем, что собирался делать, или достал то, что хотел показать. Испуганно оглянувшись, как бы опасаясь какой-то неожиданности, он начал перебирать хлам, лежавший в углу. Наконец он схватил выкрашенный в черный цвет тыквенный сосуд с обломанным горлышком; с одной стороны в нем была большая дыра. Очевидно, в сосуд что-то запихали; старик извлек старые заплесневелые матросские штаны и, старательно встряхивая их, осведомился, сколько табаку я за них дам.

Ничего не ответив, я поспешил прочь; старик, громко крича, гнался за мной, пока я бежал в деревню. Там я ускользнул и отправился домой.

Напрасно на следующее утро мой товарищ упрашивал меня рассказать ему о ночных похождениях; я хранил молчание, решив никогда не признаваться в таком приключении.

Впрочем, этот случай сослужил мне хорошую службу; до самого конца нашего пребывания в Тамаи старик больше не тревожил меня, но все время преследовал доктора, тщетно молившего Небеса об избавлении от него.

Глава 52

– Отчего бы, доктор, – воскликнул я через несколько дней, когда мы как-то утром валялись на циновках в хижине нашего хозяина, покуривая тростниковые трубки, – нам не поселиться здесь? Тамаи – прекрасное место!

– Неплохая мысль, Поль! Вы думаете, они разрешат нам остаться?

– Ну, конечно; они будут счастливы получить сограждане двух «кархоури».

– Вы правы, дружище! Я повешу вывеску из бананового листа: «Врач из Лондона. Читаю лекции о полинезийских древностях. Обучаю английскому языку за пять уроков. Устанавливаю станки для производства таппы. Разбиваю парк посреди деревни. Учреждаю празднества в честь капитана Кука!»

– Не все сразу, доктор, остановитесь и переведите дух, – заметил я.

Идеи доктора, несомненно, были довольно фантастическими. Однако мы серьезно думали о том, чтобы остаться в долине на неопределенный срок. Приняв такое решение, мы стали обсуждать различные планы, но в это мгновение несколько женщин вбежали в дом; тараторя, они стали умолять нас бежать, что-то крича о миконари.

Подумав, что нам грозит арест по закону о борьбе с бродяжничеством, мы опрометью бросились из дому, вскочили в пирогу, стоявшую у берега около самых дверей, и начали изо всех сил грести к противоположной стороне озера.

К дому Рарту приближалась толпа. Там мы заметили нескольких туземцев, одетых наполовину по-европейски, а потому, несомненно, не принадлежавших к числу жителей Тамаи.

Скрывшись в лесу, мы возблагодарили свою счастливую звезду. Нам удалось в последний момент спастись от ареста по подозрению в бегстве с корабля и доставки под конвоем на побережье.

Убежав из деревни, мы не могли и думать о том, чтобы побродить поблизости, а затем вернуться; поступив так, мы снова подвергли бы риску свою свободу.

Поэтому мы решили вернуться в Мартаир и, пустившись в путь, к ночи достигли дома плантаторов. Они оказали нам сердечный прием и накормили обильным ужином; за разговорами мы засиделись допоздна.

Пришла пора готовиться к путешествию в Талу, до которого было недалеко от Тамаи; желая, однако, получше ознакомиться с островом, мы предпочли вернуться в Мартаир, а затем отправиться кругом вдоль берега.

Талу, единственная посещаемая гавань на Эймео, расположен на западной стороне острова, почти прямо напротив Мартаира. На одном берегу бухты находится деревня Партувай с миссией. А по соседству лежит обширная сахарная плантация, принадлежащая какому-то сиднейцу.

Наследственное владение супруга Помаре, как ни посмотри прекрасный уголок, Партувай прежде был одной из резиденций королевского двора. Но в описываемое время двор постоянно находился в нем, так как королева бежала туда с Таити.

Как нас предупредили, Партувай не выдерживал никакого сравнения с Папеэте. Суда заходили редко, на берегу жило очень мало иностранцев. Впрочем, нам шепнули, что сейчас в гавани стоит на якоре китобоец, запасающий дрова и воду и, по слухам, нуждающийся в матросах.

Стало ясно, что Талу обещает богатые возможности для таких любителей приключений, как доктор и я. Конечно, мы легко могли бы отправиться в море на китобойном судне или наняться поденными рабочими на сахарную плантацию, но нам хотелось занять какую-нибудь почетную и выгодную должность при особе ее величества.

Это не было донкихотской мечтой. В свите полинезийских властителей часто встречаются белые бродяги – они живут при дворцах, греются на тропическом солнце и ведут самое приятное существование. На островах, где редко бывают иностранцы, первый появившийся там матрос обычно становится членом семьи верховного вождя или короля. Он совмещает многочисленные должности, ранее исполнявшиеся отдельными лицами. Например, в качестве историографа он знакомит туземцев с отдаленными странами; в качестве уполномоченного по искусствам и наукам обучает пользованию складными ножами и лучшему способу превращения куска железного обруча в наконечник копья; в качестве переводчика облегчает переговоры с иностранцами, а кроме того, обучает людей самым распространенным английским выражениям – как вежливым, так и богохульным. Эти люди зачастую заключают выгодные браки, нередко даже с принцессами. Иногда они исполняют роль личного адъютанта короля. На Амбои, одном из островов Тонга, бродяга-уэльсец, занимающий должность виночерпия, опускается на колени перед его каннибальским величеством. Он готовит ему утреннюю порцию «арвы» и коленопреклоненно подносит ее в богато украшенной резьбой чаше из скорлупы кокосового ореха. На другом острове, где существует обыкновение уделять много времени причесыванию волос, завивая их в подобие огромной метлы, старый матрос с военного корабля выступает в роли цирюльника. И так как его величество не слишком опрятен, то его космы густо населены. Поэтому, когда Джек не занят причесыванием его головы, он слегка щекочет ее чем-то вроде спицы, специально воткнутой в волосы монарха…