Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 102

— Да воплотились же, воплотились! — совсем сдурев от восторга и тыча пальцем вдаль, твердил Авось. — Смотри — и большие, и маленькие, и всякие…

— Тьфу на тебя!

— И пшеничные, и гречневые!..

Он имел в виду блины.

Федора, которая пряталась все время за колесом (насколько это вообще было возможно при ее габаритах), подошла к ступенькам. И уставилась на государя-надежу — мне сперва показалось, что с неслыханным уважением, а потом стало ясно, что с ужасом.

— Авосюшка! А как же мы отсюда выбираться-то станем?!?

Тот же вопрос был в глазах и у Еремы. Эта парочка, буквально выполнив мой приказ, замкнула бетономешалку в кольцо. И в кольце этом, возможно: уже насмерть окаменевшем, были частично замурованы блины…

— Прорвемся! — весело отвечал Авось. — Сейчас Фома явится — он все придумает!

— Когда он чего придумывал? — удивился Ерема. — Да он и бетона-то отродясь не видывал!

— Да не твой! Другой! НАШ ФОМА! — Авось так это произнес, с таким невероятным почтением, что прямо на душе полегчало. Тем более, не впервые я слышала это имя.

Стоя на ступеньке, я смотрела вдаль — туда, где раскинулся по холмам, между озером и рекой, освобожденный город. И с трудом осознавала, что вокруг него — освобожденное государство. Странно мне было — кто бы мог подумать, что разгильдяй Авось совершит настоящий подвиг?

Белый джип вылетел из-за поворота. Поскольку хренов в живых не осталось, это могли быть только наши! И точно — подъехав, насколько это было возможно, джип остановился, оттуда выскочили Кондратий и Фома-который-не-тот.

— Э-эй, на бетономешалке! — крикнул Кондратий. — Жить вы там собрались, что ли?

— Мы в ловушке! — отвечала я. — Вот явится Фома!.. А что в городе?!.

— То же самое! Нелегкая от целого взвода отбивалась — он на нее и рухнул! Сидит сейчас, чистится! Кривая на автокране застряла! Ничего — там уже полно наших! Из всех щелей лезут! И все идут сюда! Ты приготовься, надежа-государь! Тебе речь держать!

— Какую речь? — не сразу сообразил Авось.

— К своему народу! Ты уж народишко-то не обижай! — в голосе Кондратия было какое-то загадочное глумление.

Увы, со своей ступеньки я не видела шоссе, ведущее от города, по всей его длине, а только тот кусочек, который от поворота. Если бы видела — по воздуху бы перенеслась в лес и там схоронилась.

Первыми выскочили, задрав хвосты, веселые телята. К счастью, до непроходимого кольца не добежали — а кинулись щипать на лугу первую травку.

— Куды!.. Я вас туды не гнал! — кинулся сбивать их в кучу бородатый дядька, надо полагать, Макар. — Иван! Помоги! Иван! Хворостину бери! Иван, справа заходи! В лес же уйдут! Иван! Слева забегай!

Иванов оказалось человек сорок — тех самых, родства не помнящих. Они принялись гоняться за телятами, перекликаясь пронзительно, а из-за поворота показалась толпа бедно одетого народа и, протянув вперед руки, устремилась к бетономешалке.

— Надежа-госуда-а-а-а-арь!!! Исполать! Раскудрить! Гой еси! Ныне и присно!..

— Егорушка! — завопила вдруг Федора. — Егорушка, здесь я!

И чуть было не кинулась прямо в блинное болото.

— Стой ты, дура! — удержал Ерема. — Сам явится! Все же испортишь!

И, став одной ногой на ступеньку, шепнул мне на ухо:

— Не идет Федора за Егора, а Федора идет — так Егор не берет…

— Государь-надежа-а-а-а!!! — вопили все эти воплощенные Иваны, Степаны, Федоты, Устиньи, Улиты, Ерошки, Яковы, Фетиньи, Акулины. Я узнала в толпе даже Прокопа и подивилась — где же он, предатель, болтался все эти дни? Напрасно Авось махал им рукой — они от радости совсем умом тронулись. Кондратий с Фомой-не-тем проехали на белом джипе чуть подальше и с интересом наблюдали за народным восторгом.

Вскорости прибыл и автокран с Кривой и Нелегкой, подрулил «мерс», из которого вышли растерянные, но пытающиеся сохранить лицо, Маша с Емелей.

Но государь никак не мог соединиться с верноподданными — мешало блинно-хреновое кольцо. Он только озирал их сверху, словно бы считал по головам.

— А Фома где?! — завопил вдруг Авось. — Фомы нет! Погодите, ребята, придет Фома — он все придумает!

И, приложив руки рупором ко рту принялся его звать. Я же руками показывала — мол, поддержите, мерзавцы, государя-надежу!

— Фо-ма! Фо-ма! — гремело над лугом и лесом. Пожалуй, что и до города долетало.

— Без Фомы уж и не знаю, как быть, — шепнул мне Авось и опять завопил как резаный. На особо пронзительном крике он закашлялся. Ерема, все еще висящий на ступеньке, похлопал его между лопаток, от чего Авось едва не сковырнулся наземь. И это все видели.

Тогда только наступило благословенное молчание.

Авось озирал с высоты свое притихшее воинство, а я осторожно толкнула Ерему локтем в бок и указала глазами на онемевшего оратора, а потом — и на остальных.

— Ждут Фому, чают — быть уму, — шепнул в ответ Ерема с трепетным уважением в голосе. Очевидно, и он, как Авось, надеялся, что явится некто, способный ответить на все вопросы и указать дальшейший путь.

— Идет, идет!..

Сколько восторга было в голосах! И некоторые даже поспешили назад, к повороту — навстречу Фоме. Как выяснилось, правильно сделали: он умаялся, и его пришлось вести к блиннл-хреновому кольцу под руки.

Когда Фома явился на видном месте, иные от неожиданности откровенно шарахнулись. И я тоже шарахнулась. А что еще непроизвольно сотворишь, увидев мелкого дедка в белой до пят рубахе и с подвязанной белым же платочком нижней челюстью? Покойник же, блин!

Поминать вслух блин я, конечно, не стала, иначе на меня бы он сверху и шлепнулся. Заклинание воплощения Авось еще не отменил и не собирался.

— Страшный Суд, что ли, настал? — прошамкал дедок, когда его от платка избавили. — Ну, простите, люди добрые, коли в чем перед кем согрешил!

И попытался преклонить колени.

Ему, конечно же, помешали.

— Да что ты, Фома?! — закричал Авось. — Опомнись! Ты нам всем сейчас очень нужен! Без тебя — никак!

— Ась?..

— Что нам теперь делать, Фома?! Придумай!

— Че-е-е —?..

Умный Фома, очевидно, никак не мог расстаться со старческим маразмом.

А ведь решить ему нужно было немало: как жить дальше, чем заполнить пустоту, оставшуюся после оккупантов, да и прежде всего — какими средствами убрать блинно-хреновое кольцо и соединить государя-надежу с его истосковавшимся воплощенным народом?

— Фома-а-а-а!!! — Авось орал уже на пределе голосовых связок. — Да опомнись же ты! На тебя вся надежда!

Дедок помотал головой.

— Обратно хочу, — жалостно попросился он. — Лежал себе на тихоньком погостике, спал… Нет же — из могилки вытряхнули, гонят куда-то… Так будет, что ли, Страшный Суд?..

Тут лишь я поняла окончательно, что имел в виду Кондратий. И посмотрела на воплощенную толпу с великим сомнением… Ведь половина — не жильцы на этом свете! Не возродятся они к нормальной жизни, зря мы их растормошили! Не заполнят пустоты!..

Ерема тем временем что-то горячо шептал на ухо Авосю. Тот слушал и кивал — наверно, запоминал умный совет в подробностях. Затем поднял руку, требуя внимания.

— Слушайте все! Во-первых, приказываю — проводить Фому на заслуженный отдых! Достаточно он потрудился на ниве русской словесности! Будем решать, как жить, сами! А во-вторых, значит… Пусть кто-нибудь поедет в поселок за лопатами, чтобы убрать эту грязь!

Собственно, Авось имел в виду или «мерс» Емели, или телегу, запряженную старой клячей, на которой только что подъехала замотанная в платки баба. Не на автокране же за лопатами!

— А кому ехать-то? — спросил удивленный голос, и тут же голпа загудела: — Я — не могу! Мне — телят пасти! Я — ногу натерла! Мы — увечные!.. А я испила бражки да и лишилась рубашки, куда мне голой?!? Улиту пошлите, Улиту! У нее лошадь! Селифан, Селифан! А я в городе или в деревне?!

— Улита едет — когда-то будет, — буркнул Емеля. — А Селифан с Богданом всяко отвертится, потому как тут ни город и ни село. Так что же, нам вечно тут сидеть?