Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 42
Сам он не очень-то верил в эту загадочную особу, но кто ее разберет — вдруг окажется, что она есть и шкодит на полную катушку? И, вопреки всем древним правилам, перекидывается домовым?
— Говоришь, ободранный весь, облезлый, морда жалобная, мослы торчат? — вдруг принялась уточнять бабка Бахтеяровна.
— Как будто десять лет не ел, не пил, — подтвердил Трифон Орентьевич.
Бабка хмыкнула.
— Насчет свахи не бойся, я ее как раз за тем безместным домовым и послала, который с этой вашей кикиморой возился, — утешила она. — Им бы вдвоем прийти следовало, ну да ладно. Сдается мне, знаю я эту кикимору, ох, знаю, ох, знаю…
И замолчала. Крепко замолчала. Надолго. Трифон Орентьевич отродясь не видывал такого тяжкого, увесистого молчания. Он сперва ждал, чтобы старая домовиха еще чего-нибудь изрекла, а потом вдруг понял, что и дышать боится.
Тут на пороге сарая появились Неонила Игнатьевна с Аникеем Киприяновичем.
Увидев жениха, Неонила Игнатьевна, до смерти напуганная последними событиями, сперва глазам не поверила — она же шла к гадалке, чтобы просмотреть будущее с учетом появления кикиморы: сладится или не сладится эта свадьба? И сперва ей показалось, что бабка Бахтеяровна, слава о которой шла великая, колдовским путем перенесла сюда Трифона Орентьевича. Решив, что вот сейчас начнется разборка и выплывет правда о хождении в чужую квартиру, она метнулась было прочь, но Аникей Кипрриянович вовремя словил ее за шиворот.
— Умом тронулась, кума?!
— Сюда ступай, — велела гадалка. — Садись в угол, жди. А я с вами, молодцами, побеседую. Ты у нас — безместный Аникей Киприянович, что ли?
— Он самый.
— Место будет. И недели не пройдет, как будет. А теперь рассказывай, какие такие чудеса творила кикимора? Как именно отвод глаз делала? И каковыми побочными явлениями сие сопровождалось?
Трифон Орентьевич прямо в восторг пришел — до чего же складно гадалка выразилась! А безместный домовой уже в который раз принялся докладывать про опустевшую квартиру и опустевший магазинный склад.
— Довольно, — сказала бабка. — Погоди-ка…
Она полезла в свои колдовские припасы, вынула травку сушеную, побормотала над ней, искрошила ее в прах и упаковала в фунтик из газетной бумаги.
— Поджечь да покурить в том доме, где отвод глаз делался, — велела она. — Более кикимора там носу не покажет. Неси скорее (это уже относилось отдельно к Трифону Орентьевичу) да при всем обществе курение произведи. Чтобы все видели и поняли — кикимора не вернется!
С тем оба домовых и были выставлены из сарая.
— Выходит, кикиморы все же есть? — удивленно спросил Трифон Орентьевич.
— Есть, выходит, коли от них курение помогает, — ответил Аникей Киприянович. — Пойдем, провожу. И до свадьбы тут носу не кажи. Бабы правы — непорядок.
Трифон Орентьевич вспомнил тут, что ни на какую свадьбу согласия не давал, но возражать не стал. Но безместному домовому не следовало напоминать о брачных делах — тут же Трифон Орентьевич вспомнил, что за всей суетой так и не спросил безместного, какая нелегкая понесла его вместо со свахой в жениховский дом?
Сказать правду об этом деле Аникей Киприянович никак не мог — правда бы единым махом разрушила все это многострадальное сватовство! Впридачу подсовывание фальшивого местожительства испортило бы свахе репутацию навеки, да и тому, кто выдумал эту пакость, не поздоровилось бы, поэтому Аникей Киприянович забормотал несуразицу — он-де по объявлению, а сваха просто так следом увязалась.
Трифон Орентьевич не так давно сильно пострадал из-за вранья, чуть было родного дома навеки не лишился, и с того времени стал чуять вранье примерно так же, как пес чует след. Он, возмутившись, гаркнул на Аникея Карповича, тот сперва огрызнулся, а потом дал деру. Здешние места были ему родные — главное было успеть пересечь огород, а потом уж он успешно затярелся в закоулках. Трифон Орентьевич гнал его, гнал, упустил да и плюнул.
Не все ли равно? Врет, не врет — какая разница? Зато невеста хорошая оказалась, с правильным понятием о бабьей верности, и счету обучена.
Может, и не стоит больше гордость разводить, нос задирать, на свах фыркать?
Когда домовихи остались одни, сваха долго ждала, чтобы бабка Бахтеяровна умное словцо изронила. Но та опять замолчала.
Вдруг гадалка горестно вздохнула.
— Хоть тебе покаюсь… — пробормотала она.
— А что, бабушка, а что?
— Натворила я дел…
— С кикиморой?
— Какая кикимора?.. Нет никакой кикиморы…
— А кто же в жениховом доме шалил?
— То-то и оно…
Старая домовиха взяла горстку мелких камушков, раскинула на дощечке, получилось что-то нехорошее. Она смахнула камушки обратно в мешок из мышьей шкуры.
— Думаешь, почему я так зажилась? — спросила вдруг. — Вот уж и правнуков вынянчила, и скоро праправнука обещались мне принести?
— Здоровье у тебя такое оказалось, — предположила Неонила Игнатьевна.
— Ну, и здоровье тоже, я все то и дело поправляю. Средство у меня такое имеется. Поправим, что ли?
Средство оказалось ядреной настойкой, от которой во рту — огонь, а в башке — сперва блаженная пустота, потом мысли, похожие на разноцветный птичий пух.
Возможно, бабка Бахтеяровна просто хотела самом себе развязать наконец язык.
— И когда же это было? А, поди, при государе императоре… — неожиданно сказала она. — Хозяева лошадей держали, хозяйский сынок в каваре… кавареле. ка-ва-лер-гардах служил! Да ты пей, пей, оно не вредное. И посватали мне домового дедушку из хорошего, богатого дома. А я девкой была норовистая — нет и нет! Другой мне полюбился…
— Как это? Так не бывает, чтобы девке кто-то полюбился! — убежденно воскликнула уже пьяненькая сваха.
— Не галди! Бывает! И я к нему самовольно ушла.
— Ахти мне!
Действительно — дело было неслыханное, и для теперешнего шалопутного времени отчаянное, а при государе императоре — и вовсе невозможное.
— Вот те и ахти… Недолго я с ним прожила — он счастья своего не умел понять! — грозно произнесла бабка. — Другую ему сватать стали. Гляжу — он к свадьбе готовится! Три дня и три ночи ревела я не переставая — слышишь, девка? Теперь так уже не ревут!
Неонила Игнатьевна на «девку» не обиделась — понимала, что для бабки Бахтеяровны она еще — несмышленыш.
— И от этого рева в меня сила вошла…
— Какая сила, бабушка? — удивилась сваха.
— Сама не пойму. Я даже и не заметила, как это сделалось. Вот я его перед собой поставила и спрашиваю: ну, так с кем из нас жить будешь? Он жался, изворачивался, наконец брякнул: к той пойду! И я ему в ответ: пойдешь, да не дойдешь! Помяни мое слово!
— Ахти мне! — в который уже раз ужаснулась сваха.
— Кабы он мне не перечил — может, и обошлось бы. Так нет же! И чего такого сказал — не помню, только взбеленилась я до крайности! Ступай, кричу, и чтоб те пусто было, крысиный выкормыш, чтоб те было пусто! И кто слова-то подсказал — до сих пор не ведаю. Он и пошел…
— Куда, бабушка?
— А не ведаю. Знаю только, что до той невесты так и не дошел. Искали его, искали, да и бросили. Пропал. Я потом опомнилась, поумнела, скромненько жила, замуж меня взяли. Но только после того крику стала я гадать. И как-то на него камушки бросила. Знать хотела — жив или уж нет? А ему все дорога да дорога выпадает, идет он и идет, все никак до своей невесты не дойдет, поганец! И всюду ему — пусто…
— Вон оно что! — догадалась сваха. — Так погоди, бабушка! Неужто та пустота — заразная? Вот ведь и Аникею Киприяновичу она померещилась! И потом — магазинному…
— Выходит, заразная… — старая домовиха вздохнула. — Или же пустота в нем самом до того разрослась, что ее уже на все окрестности с лихвой хватает… Столько по миру бездомно шастать — и впрямь пустой сделаешься, ну как пакет из-под картошки…
— Да-а… — пробормотала Неонила Игнатьевна, с трудом осознавая, какую горестную судьбу устроила своему изменщику бабка Бахтеяровна. — Это. значит, куда бы он ни сунулся — всюду ничего, окромя пустоты, не находит?