Пепельный свет Селены - Дручин Игорь Сергеевич. Страница 26

Обладая лабильной нервной системой, Алферов необычайно быстро приспосабливался к любой смене биологических ритмов. Чередование дня и ночи, столь болезненно переносимое другими, на него вообще не влияло. Несколько чувствительнее он реагировал на смену магнитных полей, но и здесь его организм быстро адаптировался. Признаки десинхроноза, нарушения естественных биологических ритмов, контролирующих все жизненно важные процессы, появлялись у него лишь при длительном пребывании в открытом космосе, да и то в случаях резкой смены обстановки, как это случилось два года назад, когда из-за непредвиденно быстрого роста активности Солнца и радиационной опасности пришлось срочно возвращаться на Землю, но чтобы десинхроноз появился на вторые сутки полета… «Нет, действительно, старею», — решил Алферов, и почему-то ему снова захотелось увидеть эту миловидную, но строптивую стюардессу… Он протянул руку к кнопке, но, ощутив легкий толчок кресла, обернулся. Она уже стояла перед ним, защелкивая карабины тонких ремней, фиксирующих ее вертикальное положение, за ручки кресел.

— Принесите, пожалуйста, что-нибудь поесть, — произнес он тоном приказа.

А она уже опускала столик из спинки переднего кресла и четкими привычными движениями, отстегивая клапаны специальных карманов на поясе-патронташе, вставила в гнезда на столике подогретые баночки и тубы. Затем неторопливо извлекла целлофановый пакет с маленькими хлебами и сунула его под резинку.

С этим, похожим на фокус, предвидением он уже где-то сталкивался раньше. Только где? При его положении он каждый день встречался с людьми талантливыми, оригинальными или просто способными, легко постигающими логику событий и зачастую обладающими даром предвидения. Но это не похоже на логическое решение. Десинхроноз, или расстройство биоритмов, вызывает нарушение всех функций организма, и тут уже не до аппетита. Нет, ее предвидением руководила не логика. Скорее интуиция…

Алферов даже перестал жевать. Он не мог объяснить себе, почему именно слово интуиция насторожило его. Просто оно каким-то образом причастно тому случаю, который ему непременно хотелось вспомнить. Он машинально закончил обед, сосредоточенно перебирая в памяти своих друзей и сослуживцев, смутно угадывая, что подобное предупреждение его желания произошло именно в присутствии кого-то из друзей. Степан Спиридонов? Нет, у главного диспетчера космопорта скорее математический склад мышления…

— Вкусно? — она опять приблизилась неслышно, и это почему-то раздражало Алферова, хотя он понимал, что при свободном плавании в невесомости иначе и не могло быть.

— Вкусно! — ответил он сердито. — Можно подумать, что это ваша личная заслуга.

Она улыбнулась как-то открыто и в то же время снисходительно, словно учительница, поощряя правильный, но недостаточно уверенный ответ. Улыбка красила ее, и, глядя на руки, неторопливо и проворно убиравшие со столика остатки его обеда, он с досадой почувствовал, что ему нравится и эта улыбка, и ее независимое поведение, однако мужское самолюбие и занимаемое положение начальника космоцентра, привыкшего к безусловному выполнению его указаний, не позволяли столь быстрого примирения, и он сказал с явным намерением вывести ее из равновесия:

— А все-таки я сниму вас с рейса за неуважение к начальству.

— Не думаю, что это вам удастся, — сказала она добродушно, не принимая его слова всерьез. — Во-первых, по прибытии в космопорт вам будет не до меня, а вовторых, я, в отличие от некоторых, не нарушаю инструкций.

— Выходит, я нарушаю!

— Естественно, поскольку нас только двое, а нарушает один. Я не нарушаю, следовательно…

На этот раз ее улыбка была насмешливой, и Василий Федорович снова взорвался.

— Где вас только учат?

— В институте космонавтики и межпланетных исследований имени Гагарина.

«Димочкина школа, — подумал он с неудовольствием. — От его воспитанников за версту несет строптивостью, но приходится их терпеть: они наиболее способные и деловые. То ли хорошо усвоенные знания придают им такую уверенность и порождают гипертрофированное чувство собственного достоинства, то ли, наоборот, вот это самое, казалось бы, излишнее внимание профессуры института к чувству собственного достоинства курсантов словно катализатор интенсифицирует развитие их интеллекта».

— Давайте я отнесу все это, — девушка кивнула на собранную упаковку обеда, — и тогда вы зададите остальные вопросы.

И опять эта уверенность, что он, Алферов, непременно должен задать ей несколько вопросов, осветила неярким, словно люминисцентным светом какой-то уголок памяти, и появилась уверенность, что именно воспитанники его друга, директора Института космонавтики Дмитрия Ивановича Баженова, могли проделывать эти фокусы с угадыванием его желаний.

— Минутку! У меня только два вопроса! Первый — как вас зовут?

— Светлана Мороз.

— Так. Знакомо, но не очень.

— Вспомните Систему, — подсказала она.

— Да! — Василий Федорович стукнул по подлокотнику кресла. — Именно Система, будь она трижды неладна!

Это неуместно бурное выражение чувств и раздраженный тон начальника космоцентра, наконец этот специальный рейс — все сложилось в единую цепочку. Значит, это из-за них, ее друзей… Светлана побледнела, выпустила из рук банку из-под жаркого, плавным движением поймала ее и сунула в карман.

— Что случилось, Василий Федорович?

— Кто? — спросил он, уже ничему не удивляясь.

— Саша. То есть, Макаров.

— Ясно, — сумрачно кивнул Алферов. — Провалилась Система.

— Как провалилась?

— Кто знает. Как сквозь землю, то есть сквозь луну… Тьфу! Понавыдумали терминов, как будто своих, земных, не хватает! Прилунился, приселенился, привенерился! Чушь какая-то! На земле — геологи, а на Луне — лунологи? Или, чтобы благозвучнее, — селенологи? А на Венере как? Венерологи?

Василий Федорович говорил раздраженно, пряча беспокойство от собеседницы и отчасти от самого себя, но сколько ни говори о вещах посторонних, отвечать на вопрос придется, и Алферов сказал, глядя в упор на Светлану:

— Я знаю не больше твоего. В контрольный срок не вернулись. На вызовы не отвечают. Пятые сутки ведутся поиски. Следы оборвались на каменистом плато. Там отсутствует рыхлый покров реголита…

Лицо девушки просветлело, и в глазах затеплилась надежда.

— Но это же Система! Они найдут какой-нибудь выход!

— У них запаса кислорода на трое суток, — хмуро бросил Василий Федорович.

— А система регенерации?

— Они изволили отправиться на «молоке», да еще зачем-то прихватили женщину.

— Майю?

— Да.

— Тем лучше. Значит, Система в полном сборе. Только вот «молоко», конечно…

Они помолчали. Малый луноход Козырева — МЛК-5, с момента своего рождения окрещенный кем-то из первых водителей-остряков «молоком», не был предназначен для длительных путешествий: система полной регенерации на нем отсутствовала, зато он был маневрен, имел значительный запас хода без солнечной энергии и до сих пор оставался самым быстроходным из всех последующих модификаций луноходов. Пожалуй, именно последнее качество удерживало его от списания. Уже не раз возникал вопрос, что МЛК не соответствует стандартам по безопасности, но начальники станций убеждали руководство, что технику, доставленную на Луну с большими затратами, следует использовать до полного износа. Алферов знал, почему исследователи так за него держались: быстрая доставка вахт на тяжелые буровые, маршруты геологов, то бишь селенологов, доставка почты — словом, вся многообразная работа, требующая быстрого сообщения, замедлилась бы по крайней мере в полтора раза. Сколько ни мудрствовали конструкторы, в том числе и сам автор «молока» Козырев, найти заметную прибавку в скорости без потерь в других качествах, жестко обусловленных стандартом, не могли. И старая модель торжествовала над последующими, значительно более совершенными и удобными луноходами.

— Все! — вслух решил Василий Федорович. — Хватит! Сниму «молоко» со всех станций! Да и кое-кого из начальников заодно!