По-настоящему - Болдинова Екатерина. Страница 38

29 мая 2000 года

Чувствую себя маленькой машинкой для учёбы. В меня вкладывают информацию, и я, тарахтя всеми своими шестерёнками, еду вперёд, стараясь по дороге не рассыпать полученные знания. Особенно весело с сегодняшнего дня на моих подготовительных курсах. Юридический факультет решил принимать экзамены не в традиционной форме, а в форме теста. И если тест по русскому и литературе я ещё могу представить, то тест по истории… Это ж одни даты и события! И варианты работ будут разными у всех абитуриентов… При этом собеседования по обществознанию не будет: вопросы по этому предмету будут включены в тест по истории.

Когда заместитель декана объявил нам, слушателям подготовительных курсов, обо всех этих новшествах, мы просто потеряли дар речи. Первым нашёлся Олег.

– Как будут оцениваться результаты? Сколько вопросов будет в тестах? – выкрикивал он, весело поглядывая на меня.

– Будет простой подсчёт баллов. Всего в тесте будет пятьдесят вопросов, по одному баллу за каждый правильный ответ. Сумма баллов за тесты по русскому языку и по истории будет сравниваться с проходным баллом, – отвечал замдекана. При этом он всё время разводил руками, как будто извиняясь перед нами.

Аудитория замолчала на несколько секунд, а потом просто взорвалась. Несколько месяцев нас готовили к сочинению и устным экзаменам по истории и обществознанию, и вот пожалуйста!

Почти полчаса заместитель декана рассказывал нам, что конкурс слишком большой, а членов приёмной комиссии слишком часто обвиняют в необъективности. Что тест позволит сократить расходы вуза на проверяющих, увеличить число абитуриентов и выбрать из них самых достойных…

Это звучало как бред. Да, абитуриентов много и конкурс будет почти 20 человек на место. Да, даже среди медалистов будет конкурс. Но какие знания могут показать тесты? Да никаких! Ведь чтобы написать тест, достаточно механически зазубрить какой-то набор информации и обладать небольшим количеством везения! И при этом предполагается, что студент-юрист должен уметь думать! А тесты выявят лишь способность зубрить…

В общем, я в ужасе. Образцов тестов нам никто не даёт. Примерные вопросы неизвестны.

Родители и Димка очень удивлены такими нововведениями. Мама волнуется, что я не поступлю. Говорит, будет пытаться получить для меня так называемое «целевое направление» от суда. Правда, это означает, что мне придётся потом отработать в суде специалистом или секретарём не менее года. Я едва не взвыла от такой перспективы… Остаётся только надеяться, что маме не удастся получить для меня такое направление. От папиного суда (о счастье!) такие направления уже распределили, а на момент распределения папе не пришло в голову, что я могу не поступить без «страховки»…

А ещё выяснилось, что вести официальную часть выпускного вечера снова будем мы с Максимом…

30 мая 2000 года

Сегодня утром Максим вернул мне тетради с сочинениями. Днём, когда я пыталась сосредоточиться на занятиях, а не писать грустные стихи на листочках с какими-то черновиками, Максим позвонил мне домой.

– Марина, привет.

Я поздоровалась. Почему-то мне не хотелось с ним разговаривать, и я начала прокручивать в голове варианты быстрого завершения диалога.

– Ты… ты смотрела уже свои тетради? Которые я у тебя брал? – он явно волновался.

– Они у меня в руках.

– Посмотри внимательно. Пожалуйста.

И он положил трубку.

Я была заинтригована. Внимательно пролистала тетрадки.

На последнем листе одной из них было старательно выведено: «Я люблю тебя, Марина. Максим Даньский».

Тетрадь чуть не выпала у меня из рук.

Через десять минут телефон снова зазвонил. Всё это время я молча сидела на кровати, собираясь с мыслями.

Приехали. Оказывается, я нравлюсь Максиму. И он рассчитывает на взаимность? Но я люблю Стёпу! Я замуж за него собираюсь!

– Марина? Ты… посмотрела тетради?

– Да.

Мы помолчали.

– Спасибо, Максим. Мне… приятно. Очень.

Как глупо звучит! Но что говорить?

– Марина, я… я бы очень хотел встретиться и сказать тебе это, глядя в глаза. Я хочу стать твоим парнем. Ты не пожалеешь, обещаю, – он выпалил эту тираду буквально на одном дыхании.

– Макс… Не надо. Пожалуйста. Давай оставим всё как было.

Сказала и тут же подумала: «А как было? Никак».

– Почему? Я тебе не нравлюсь?

– Нет, конечно, ты мне нравишься. Но не так… Не так, как ты хочешь. – От души радуюсь, что не вижу его лица. – Я не могу стать твоей девушкой. Прости.

– Потому что ты со Стёпой? Ты любишь его?

– Да, – я говорю это с такой лёгкостью, что сама удивляюсь. Это же так просто и понятно. Я люблю Стёпу. Стёпа любит меня.

Молчание. Короткие гудки.

И я звоню Стёпе. Просто чтобы услышать его голос. Только почему-то молчу о своём разговоре с Максимом. Почему-то мне кажется, что рассказывать об этом – неправильно, нечестно.

31 мая 2000 года

Завтра первый выпускной экзамен. Сочинение. По этому поводу мама весь вечер общалась по телефону с членами родительского комитета, обсуждая животрепещущие организационные вопросы. Как кормить детей, как шпаргалки передавать… Это так забавно слушать. Как будто речь идёт вовсе не обо мне, а о ком-то постороннем.

Ловлю себя на мысли, что мне совсем не страшно. Я чувствую себя готовой на двести процентов.

Мама ходит вокруг меня: «Ты всё повторила? Ты точно ничего не пропустила?» Ей кажется странным, что, вместо того чтобы сидеть, уткунувшись в учебники, я лениво листаю томик Цветаевой.

Стёпка позвонил раньше обычного. На душе стало грустно, светло и как-то тревожно… Только не из-за завтрашнего дня. Он придёт и уйдёт. Из-за нас.

Осталось всего девятнадцать дней. Даже уже чуть меньше…

1 июня 2000 года

Ровно в 8.30 Стёпа зашёл за мной. Через 10 минут мы встретились во дворе с Олей и Наташей. Из окна нам махал Димка. Оля радостно жестикулировала ему в ответ. Ната была белого цвета. Она боялась. Я клятвенно пообещала ей, что всё будет хорошо.

Возле школы мы встретились с группой родителей, среди которых была и моя мама. Нам пожелали удачи и дали десяток очень полезных советов из серии «положить под правую пятку монетку» и «не входить в класс первым».

Ровно в девять началась торжественная линейка. Елизавета Петровна вскрыла конверт с темами экзаменационных сочинений. В зале стояла такая тишина, что казалось, пролетит муха – и у всех лопнут барабанные перепонки.

– Ну что же, друзья, вот ваши темы, – сказала Елизавета Петровна и зачитала следующий список:

«Философия Андрея Болконского и Пьера Безухова»;

«Тварь ли я дрожащая или право имею? Образ Раскольникова в романе “Преступление и наказание”»;

«Особенности стилистики романа в стихах “Евгений Онегин”»;

«Мой любимый поэт Серебряного века. Анализ стихотворения»;

«Гражданская война по И.Бабелю».

Я вздохнула с облегчением. Темы оказались вполне сносными. Стёпка бросил мне вопросительный взгляд. Я знала – он напишет о Раскольникове. «Цветаева?» – одними губами спросил он. Я кивнула. Как хорошо мы понимаем друг Друга…

Это стихотворение Марины Цветаевой «Молитва». Я писала о нём. И о ней. О красавице Серебряного века, со страдальческим именем и трагической судьбой. О её молодости. О том, что, когда Марина писала эти строчки, ей было почти столько же, сколько мне сейчас. И о том, что я понимаю, как это – хотеть всего сразу, немедленно и одновременно бояться этого, желая умереть мгновенно, на пике жизни…