Сборник фантастики. Золотой фонд - Бирс Амброз. Страница 89

– Стукнул его по голове? – воскликнул Кемп.

– Да, оглушил его, пока он сходил с лестницы, хватил его сзади стулом, что был тут же, на площадке. Он полетел вниз, как мешок со старыми сапогами.

– Но, как же это? Обыкновенно условия жизни в обществе…

– Годятся для обыкновенных людей. Дело в том, Кемп, что мне совершенно необходимо было выбраться из дому одетым, и так, чтобы он меня не заметил. Потом я замотал ему рот камзолом «а-ля Луи XIV» и завязал его в простыню.

– Завязали в простыню?

– Сделал ему что-то вроде мешка. Прекрасное было средство угомонить и напугать этого болвана: вылезти из мешка ему было бы трудно, черт побери. Милый Кемп, что вы уставились на меня, как будто я совершил убийство? У него ведь был револьвер. Если бы он меня хоть раз увидел, он мог бы описать меня…

– Но все же, – сказал Кемп, – в Англии, в наше время! И человек этот был в своем собственном доме, а вы… Ну да, вы обкрадывали его.

– Обкрадывал! Черт знает что! Еще того недоставало, чтобы вы назвали меня вором. Но вы, конечно, не так глупы, Кемп, чтобы плясать по старинной дудке. Разве вы не понимаете моего положения?

– А также и его положения! – сказал Кемп.

Невидимка вскочил.

– Что вы хотите этим сказать?

Лицо Кемпа сделалось немного жестким. Он хотел что-то сказать, но удержался.

– В конце концов, – заметил он, – оно и действительно было, пожалуй, неизбежно: положение ваше было безвыходно. А все-таки…

– То-то и дело, что безвыходное, дьявольски безвыходное! А он к тому же разозлил меня: гонялся за мной по дому с этим дурацким револьвером, запирал и отпирал двери. Этакий несносный! Вы ведь не вините меня, не правда ли?

– Я никогда не виню никого, – сказал Кемп, – это совсем вышло из моды. Что же вы стали делать потом?

– Я был голоден, внизу нашлась коврига хлеба и немного прогорклого сыру, более чем достаточно, чтобы насытиться. Я выпил немного водки с водою и прошел мимо своего импровизированного мешка – он лежал совсем неподвижно, – в комнату со старым платьем. Она выходила на улицу, и окно было завешено кружевной, коричневой от грязи занавеской. Я выглянул. На дворе был яркий день – по контрасту с коричневой тьмой мрачного дома, где я находился, день ослепительно яркий. Шла оживленная торговля. Телеги с фруктами, извозчики, ломовик, тачка рыбного торговца. Я обернулся к темным шкафам позади себя, и в глазах у меня заплавали пестрые пятна. Возбуждение мое сменялось ясным сознанием своего положения. В комнате носился легкий запах бензина, служившего, вероятно, для чистки платья. Я начал систематический обзор всего дома. По-видимому, горбун уже довольно долго жил один. Это было существо очень любопытное… Собрав все, что могло мне пригодиться, в кладовую старого платья, я сделал тщательный выбор. Нашел дорожную сумку, которая показалась мне вещью полезной, пудру, румяна и липкий пластырь. Сначала я думал выкрасить и напудрить лицо, шею и руки, чтобы сделать себя видимым, но неудобство этого заключалось в том, что для того, чтобы опять исчезнуть, мне понадобился бы скипидар, некоторые другие вещи и довольно много времени. Наконец я выбрал довольно приличный нос, немного смешной, правда, но не особенно выдающийся из большинства человеческих носов, темные очки, бакенбарды с проседью и парик. Белья я не мог найти, но его можно было купить впоследствии, а теперь пока я завернулся в коленкоровые домино и белые кашемировые шарфы, башмаков также не нашел, но сапоги на горбуне были просторные и годились. В конторке в лавке было три соверена и шиллингов на тридцать серебра, а в запертом шкафу, который я взломал, восемь фунтов золотом. Обмундированный таким образом, я мог теперь снова явиться на свет Божий. Но тут напала на меня странная нерешительность. Была ли, в самом деле, прилична моя наружность? Я осмотрел себя со всех сторон в маленькое туалетное зеркальце, стараясь отыскать какую-нибудь упущенную мною щелку. Я был чуден в театральном духе – какой-то театральный нищий, – но физической невозможности не представлял. Набравшись смелости, я снес зеркальце в лавку, опустил шторы и со всех возможных точек зрения осмотрел себя в трюмо. Несколько минут собирался я с духом, потом отпер дверь лавки и вышел на улицу, предоставляя маленькому горбуну выбираться из простыни по своему усмотрению. Казалось, никто не обратил на меня особенного внимания. Последнее затруднение было, по-видимому, превзойдено.

Он опять остановился.

– А горбуна вы так-таки и оставили на произвол судьбы? – спросил Кемп.

– Да, – сказал Невидимка. – Не знаю, что с ним сталось. Вероятно, он развязал мешок или, скорее, разорвал его: узлы были здоровенные.

Он замолчал, подошел к окну и начал смотреть в него.

– Что же произошло, когда вы вышли на Стрэнд?

– О, опять разочарование. Я думал, что мои невзгоды пришли к концу, что в практическом отношении и получил теперь возможность делать все, что бы ни вздумалось, решительно все, только бы не выдать своей тайны. Так я воображал. Что бы я ни сделал, какие бы не были последствия этого, – было для меня безразлично, стоило только сбросить платье и исчезнуть. Никто не мог задержать меня. Деньги можно было брать, где придется. Я решил задать себе великолепный пир, поселиться в хорошей гостинице и обзавестись новым имуществом. Самоуверенность моя не имела границ, не особенно приятно вспоминать, каким я был ослом. Я пошел в трактир и уже заказывал себе завтрак, как вдруг сообразил, что не могу есть, не обнаружив своего лица невидимки. Я кончил заказывать завтрак, сказал лакею, что вернусь через десять минут, и ушел взбешенный. Не знаю, были ли вы когда-нибудь обмануты в своем аппетите, Кемп?

– Не до такой уж степени, – сказал Кемп, – но могу себе это представить.

– Я готов был просто искромсать всех этих тупоумных дьяволов. Наконец, совсем обессиленный жаждой вкусной пищи, я зашел в другой трактир и спросил отдельную комнату. «Я изуродован, – сказал я, – получил сильные ушибы». Лакеи посмотрели на меня с любопытством, но, конечно, это их не касалось, и завтрак мне подали. Он был не особенно хорош, но я наелся досыта и, когда кончил, закурил сигару и стал обдумывать план будущих действий. А на дворе начиналась вьюга. Чем больше я размышлял, Кемп, тем яснее мне становилось, какую беспомощную нелепость представляет человек-невидимка в холодном и сыром климате, в многолюдном, цивилизованном городе! Перед совершением своего безумного опыта я мечтал о всяких преимуществах. Теперь все мои мечты, казалось, разлетелись в прах. Я перечислил в голове все вещи, каких может желать человек. Конечно, невидимость делала возможным их достижение, но пользование ими она делала невозможным. Честолюбие? Какой толк в высоком звании, если вы не можете в нем появляться? Какой толк в любви женщины, если имя ее непременно будет Далила? Я не имел никакого вкуса к политике, к подонкам известности, к филантропии, к спорту. Что же мне было делать? Так вот для чего я обратился в завернутую тряпками тайну, в забинтованную и запеленатую карикатуру на человека!

Он замолчал и, судя по позе, смотрел в окно.

– Но как вы попали в Айпинг? – спросил Кемп, стараясь во что бы то ни стало поддержать разговор.

– Я поехал туда работать. У меня была одна надежда, это была смутная мысль, она есть у меня и теперь, но теперь она созрела вполне: вернуться назад! Поправить сделанное, когда понадобится, когда совершу невидимо все то, что хочу. Об этом-то, собственно, мне и нужно теперь с вами поговорить.

– И вы прямо поехали в Айпинг?

– Да. Только добыл свои три тома заметок и чековую книжку, запасся бельем и всем необходимым, заказал химические снадобья, посредством которых думал привести в исполнение свою мысль (покажу вам свои вычисления, как только получу книги), и выехал. Боже, какая была метель, и каких хлопот мне стоило не давать таявшему снегу вымочить мой картонный нос!

– Наконец, – сказал Кемп, – третьего дня, когда вас открыли, судя по газетам, вы несколько…