Львиная стража - Вайн Барбара. Страница 14

Прошлым вечером Сандор показал мне свою коллекцию вырезок о Принцессе. Он держал их в том «дипломате», который раскрылся и из-за которого он набросился на меня со словами, что это личное. Он называет свою коллекцию портфолио. Там была и обложка того журнала. Обложке уже целых тринадцать лет, и это означает, что в то время мне было четырнадцать, а тогда мне в руки редко попадали глянцевые журналы.

Женщины больше не отличаются красотой, правда? То есть женщины в фильмах, в телевизоре, певицы и все в таком роде. Что до реальных женщин, то я никогда не видел среди них красивых. Но Тилли однажды принесла старую книгу под названием «Ежегодник кинозрителя за 1938 год» – может, я на год-два и ошибся с датой, – и там были черно-белые фотографии кинозвезд: Клодетты Кольбер, и Лоретты Янг, и Хеди Ламарр, и многих других. Я уже забыл их имена, но суть в том, что они все были красавицами, практически безупречными. Сейчас такой ежегодник стал бы насмешкой. У половины телеактрис рожи похожи на старый башмак.

Из красивых остались только модели, но и они постепенно портятся, превращаются в «интересных». А вот тринадцать лет назад, когда Нина Эбботт стала самой фотографируемой женщиной Британии, все было по-другому. Это так звали Принцессу, Нина. В общем, она была красивой. Ее лицо напомнило мне лица из ежегодника Тилли. Светловолосая, с лучистыми глазами и томным взглядом. Идеальные черты и ни пятнышка на коже. Естественно, ей тогда было не больше восемнадцати. На обложке журнала она была увешана драгоценностями. Огромные тяжелые серьги, похожие на люстры, украшали брильянты и синие камни, сапфиры, как сказал Сандор. Бриллианты и сапфиры были у нее и на шее.

У Сандора хранилось, наверное, двадцать ее снимков того времени, фотографий, где она в мехах, в вечерних платьях, участвует в показах каких-то знаменитых модельеров в Париже, и огромное количество журнальных обложек. Для меня они мало что значили. Самым интересным был снимок в газете, где она выходит замуж за того старого типа, князя Пиранезо, в Монте-Карло. Фото получилось нелепым, потому что она была молодой, свежей и прекрасной, а он – с лицом ядозуба, как говорил Сандор, противным, похожим на огромную ящерицу во фраке. Надпись над фотографией гласила: «Парфюмерный принц женится на своем первоцвете». Была еще пара снимков его и ее на приемах где-то в Европе, но с подписями на итальянском, поэтому прочитать их я не мог.

Я продолжал гадать, где мог видеть ее раньше, ее саму или ее фото, причем недавно. Не в Кембридже. Тогда я ее лица не видел.

– Она до сих пор выглядит так же? – спросил я.

Это вызвало у Сандора смех.

– Ей чуть-чуть за тридцать, и у нее есть все средства для сохранения молодости, которые можно купить за деньги. Ты же видел ее. Разве нет?

– Она была слишком далеко, – сказал я.

Ее сфотографировали для рекламы его духов. И снова подпись была на итальянском, поэтому я не знал, о чем там говорилось. Она стояла, похоже, голая, но в мехах и жемчугах. Мехов и жемчугов было много, она была закрыта ими аж до самой шеи. На заднем фоне поблескивал хрустальный флакончик. Ее волосы, бледно-золотые, цвета золота на обручальном кольце, были собраны вверх, и через них вились нитки жемчуга. И тогда я вспомнил. Это была крохотная картинка на пудренице на Оксфорд-стрит.

У Сандора была еще одна фотография: она вся в черном на похоронах старика. И опять из итальянской газеты. Он сказал, что английские издания не замечали ее, они к тому времени забыли Нину Эбботт. Она стояла на кладбище среди могил, надгробий и кипарисов и держала за руку другого старика. Может, того, за которого вышла потом. У Сандора не было фото ее свадьбы с Пауэллом Патоном, только снимок, где они вдвоем поднимаются на чью-то яхту в Генуе. Он оказался крупным и крепким парнем чуть за пятьдесят и был одет в шорты-боксеры и соломенную шляпу.

– Что с ним случилось? – сказал я.

– Скоропостижно скончался от сердечного приступа в собственном доме на Мартас-Винъярд. После свадьбы прошло всего пять месяцев. Он оставил ей кучу денег.

– И много драгоценностей? – сказал я.

– Денег было достаточно, чтобы купить кучу драгоценностей. Она так и не вернулась в Италию. Должен признаться, я не знаю, куда она поехала. Залегла на дно. Когда она снова объявилась, уже была замужем за Апсоландом.

– Что это за имя? – сказал я. Оно всегда меня озадачивало.

– Думаю, еврейское. Исковерканное Авессалом. А ты помнишь, малыш Джо, что ты именно об этом и спросил меня, когда мы встретились: что это за имя? Что это за имя такое, Сандор, спросил ты.

Сейчас он со мной очень добрый. У меня все время такое ощущение, будто сейчас Рождество. Жаль, что я не могу прикоснуться к нему. Не с грязными целями, я не это имею в виду. Мне этого очень хочется… ну, мне было бы очень приятно, если бы он позволил подержать его за руку. А вместо этого я включаю свой телевизор и смотрю «Ист-Энд» [27], а он читает медицинскую книгу под названием «Раковый корпус» [28]. Пластырь отодрался от моей губы, и я думаю, что от пореза бритвой шрама не останется.

Я знаю: без бороды я выгляжу младше своих лет. Те два дядьки, что живут здесь, строители, принимают меня за восемнадцатилетнего мальчишку, говорит Сандор. Так ему сказал Кевин, младший из двоих, и Сандор не стал спорить. Лес – ему пятьдесят – чувствует себя неловко в нашей компании, и, наверное, оба принимают нас за пару геев. Кен постоянно выдает что-то вроде «живи и дай жить другим, вот что я скажу, негоже, чтобы мы все были одинаковыми» и «в наше время и в нашу эпоху надо делать скидки».

Позавчера мы на автобусе съездили в Ипсвич и привезли «Фиат». Теперь он цвета томатного кетчупа, и Сандор даже не сразу поверил своим глазам, когда впервые увидел его. Он сказал, что ожидал чего-то поспокойнее. Одно важно: никто из тех, кто видел темноволосого молодого человека с бородой за рулем серого «Фиата», не свяжет его со светловолосым, чисто выбритым парнем в машине цвета рябины.

Последние две недели были потрачены на выяснение всего что можно о Джаредз и о людях, которые там живут. Сандор в пабе познакомился с одним человеком, чья жена дважды в неделю ходит туда убираться. Прежде чем заговорить с ним, он услышал, как тот рассказывает своему другу, что у Апсоландов работает иностранная пара, но женщина одна не справляется с таким большим домом. Его жена, ее зовут Дорин, боится немецких овчарок. Я тоже. Я не люблю собак.

Сандор сделал вид, будто ищет дом в аренду. Он сказал, будто слышал, что в Джаредз есть свободный коттедж. Муж Дорин, Стэн, вскоре ввел его в курс дела. В том коттедже живет шофер (он использовал именно это слово) Апсоландов со своей дочкой, которая учится в деревенской школе вместе с дочкой Стэна и Дорин. Жены у него нет, она то ли умерла, то ли сбежала, в общем, что-то в этом роде. Стэн сетовал на то, что Дорин от дома до Джаредз приходится целую милю ехать на своем мопеде, а в плохую погоду это ужасно. Сандор был вынужден купить ему и его приятелю выпивку, и, естественно, расплатиться материной «Американ экспресс» он не мог.

Я снова поехал за Гарнетом и Принцессой. На этот раз я был значительно осторожнее. Сначала я решил, что они едут в Кембридж, хотя был не четверг, но они доехали всего лишь до Бери. Всю дорогу я держался за ним через три машины, и несколько раз мне казалось, что я потерял «Бентли», но это заметная машина, и на шоссе А134 ее видно издалека. К моему удивлению, когда Нина вылезла из машины на парковке, Гарнет вылез вместе с ней. То есть, естественно, он вылез, чтобы открыть ей дверцу, но вместо того, чтобы сесть обратно и ждать, пошел с ней. Если бы у нее была хозяйственная сумка, он, думаю, нес бы ее, но сумки не было.

Я рассмотрел ее. Сандор прав: она все еще красива, изменилась не сильно. Очень стройная и выглядит маленькой только рядом с Гарнетом, который, наверное, ростом сто девяносто. День был замечательным, довольно жарким для апреля, и она оделась в костюм, бледно-серый с белой блузкой, которая казалась очень свежей и даже хрустящей. Волосы у нее не длинные и не короткие, до середины шеи, и подстрижены колоколом. Челку она не носит. Какие бы ни были у нее волосы тогда, в восемнадцать лет, сейчас они светло-русые, с прядями разных оттенков: и бледно-каштановыми, и золотистыми, и соломенными. Тилли тоже делала такое со своими волосами, она любила менять цвета, но думаю, что у Принцессы цвет натуральный.