Чужое сердце - Градова Ирина. Страница 14

– В настоящее время, – вставил Никита, – из-за дефицита человеческих органов требования к донорам пересматриваются. Скажем, при пересадке почек чаще стали рассматриваться в качестве доноров погибающие пациенты пожилого возраста, страдавшие сахарным диабетом и некоторыми другими видами заболеваний. Таких доноров называют маргинальными или донорами расширенных критериев. Наиболее хорошие результаты достигаются при трансплантации органов от живых доноров, однако большинство пациентов, особенно взрослых, не обладают достаточно молодыми и здоровыми родственниками, способными отдать свой орган без ущерба для здоровья. Так что, к сожалению, посмертное донорство органов – единственная возможность обеспечить трансплантационной помощью основное количество пациентов, нуждающихся в ней.

– И тут мы переходим непосредственно к нашей проблеме, – кивнул Карпухин. – А именно, к нелегальной торговле органами и их «черному рынку». По данным Управления ООН по наркотикам и преступности, ежегодно в мире осуществляются тысячи незаконных операций по пересадке органов. Самый высокий спрос существует на почки и печень. В области пересадки тканей самым большим является число операций по пересадке роговицы. Первое упоминание об импорте человеческих органов в Западную Европу относится к 1987 году. Тогда правоохранительные органы Гватемалы обнаружили тридцать детей, предназначенных для использования в этом бизнесе. В дальнейшем подобные случаи были зарегистрированы в Бразилии, Аргентине, Мексике, Эквадоре, Гондурасе, Парагвае. Первым арестованным за нелегальную торговлю органами стал в 1996 году гражданин Египта, скупавший почки у малообеспеченных сограждан по двенадцать тысяч долларов США за штуку. Торговля органами особенно широко ведется в Индии. В этой стране стоимость почки, приобретенной у живого донора, составляет две-три тысячи долларов США. До принятия закона, запрещающего торговлю органами, в Индию приезжали больные из обеспеченных стран для проведения операций по пересадке органов, продаваемых местными жителями. В КНР, например, в трансплантологии активно используются органы казненных заключенных. В Бразилии операции по пересадке почки проводятся в ста медицинских центрах и существует практика «компенсируемого дарения» органов. По сообщениям сербских СМИ, судебно-медицинская комиссия Временной администрации ООН в Косове (UNMIK) выявила факт изъятия органов у пленных сербов албанскими боевиками во время югославских событий 1999 года.

Рассказывая обо всем этом, майор нажимал на кнопки «эппла» Лицкявичуса, стоявшего на столе около электронной доски, и мы могли видеть ужасные фотографии преступлений, творимых в мире ради наживы.

– На территории СНГ, – говорил он, – наиболее остро проблема нелегальной торговли человеческими органами стоит в Молдавии, где была раскрыта целая подпольная индустрия торговли почками. Группировка промышляла набором добровольцев, согласных за три тысячи долларов расстаться с почкой для ее продажи в Турции. Одной из немногих стран мира, где законодательно разрешена торговля почками, является Иран. Стоимость органа здесь колеблется в пределах от пяти до шести тысяч долларов США. В России торговля органами ведется активно, как никогда, и в Питере дела обстоят не лучше, чем в других городах. Сотни дел о пропавших людях, импровизированные кладбища на окраинах, где у покойников удалены все пригодные для трансплантации органы и ткани, похищение детей в родильных и детских домах и отправка их за границу на органы – в общем, полный беспредел! Раскрывать такие преступления трудно, потому что между похищением человека, изъятием органов, пересадкой и непосредственно нахождением трупа (если, конечно, его обнаруживают!) проходит много времени. Кроме того, преступники редко идут на риск и проводят трансплантации на месте похищения – операционная может находиться за тысячи километров от города или деревни, где пропал человек.

– Но ведь случай с Толиком не совсем типичный, верно? – спросила я. – Его вернули! Не совсем домой, но все же оставили почти там же, откуда взяли.

– Верно, – кивнул Карпухин. – Как я уже говорил, таких, вместе с Лавровским и Красиным, одиннадцать человек. Мои ребята попытались связаться с ними – вернее, с их родителями. Только одна мамаша согласилась поговорить, но ничего нового не сказала. Некоторые переехали, а оформление командировок, сами понимаете, проблематично. Остальные отказались даже слышать о том, чтобы снова дать показания, считая, что, раз следователи уже один раз напортачили, и дело лопнуло, как мыльный пузырь, то больше к этому добавить нечего. Но мы продолжаем пытаться...

– Погодите, – прервала я майора, – у меня есть одна идейка.

– Да неужели? – поднял брови Лицкявичус.

В такие минуты я его ненавидела. Иногда глава ОМР вел себя вполне нормально, доверял моим суждениям, даже хвалил, хоть это и случалось очень редко. Но чаще всего он демонстрировал превосходство, причиной которого, судя по всему, являлся мой пол! Однако я заметила, что с Ивонной Лицкявичус общался подчеркнуто вежливо и внимательно выслушивал все, что она имела сказать. Может, дело в возрасте? Или просто в том, что ему не нравлюсь лично я?

– Что за идея? – словно не слыша высказывания Лицкявичуса и ничуть не обидевшись на то, что я его перебила, поинтересовался майор.

– Не знаю, как это вышло, – начала я, – но, несмотря на наши предупреждения и принятые предосторожности, одному журналисту удалось пронюхать о Толике Лавровском.

– Черт! – коротко выругался Лицкявичус.

– Кроме того, этот парень, похоже, провел свое маленькое расследование и выяснил, что наш мальчик – не единственный. Он утверждает, что беседовал с родственниками других пострадавших детей.

– Во дожили! – развел руками Карпухин. – С журналистами не говорят – поют, что твои соловьи, а с органами – молчок! И как, спрашивается, раскрывать дела, если не только свидетели, но и потерпевшие придерживаются кодекса молчания?

– Думаю, – продолжила я, – нам стоит поболтать с этим парнем, Олегом Гришаевым, прежде чем снова пытаться разговорить потерпевших. Если он не врет, то, возможно, у него есть информация, которая могла бы помочь нам выяснить, действительно ли дело Толика и остальные десять как-то связаны между собой?

– Отличная мысль! – согласился майор. – Может, тогда вы и побеседуете с парнишкой? Думаю, с привлекательной женщиной он будет более откровенен, чем с любым из нас.

На самом деле это было не совсем то, чего бы мне хотелось, – честно говоря, я надеялась, что этим займется сам Карпухин или в крайнем случае Лицкявичус. С другой стороны, никто ведь не тянул меня за язык: идея моя, значит, и воплощать ее мне.

– А вы нашли Елену? – спросила я Карпухина. – Я так и не смогла до нее дозвониться...

– Оказывается, ваша приятельница подала в розыск. Она написала заявление по месту жительства о пропаже ребенка около двух недель назад.

Я вспомнила, что именно к этому времени относится отмена наших с Еленой занятий и ее заявление о том, что Владик болен. Мы и подумать не могли, что мальчика похитили!

– В милиции Красину предупредили, что ребенка могли украсть с целью выкупа, поэтому просили шума не поднимать, а ждать на телефоне, – добавил майор. – Когда звонка не поступило ни на следующий день, ни через неделю, Елене сказали, что, как ни печально, но, согласно статистике, надеяться ей не стоит: сын, скорее всего, уже мертв. Более того, следователи решили, что она сама может иметь отношение к его исчезновению, и начали активно «разрабатывать» версию мамаши-убийцы.

– Какая глупость! – воскликнула я. – Лучшей матери, чем Елена, я не встречала, а ведь она одна поднимала Владика, без мужа!

– К счастью, ваша преподавательница – не единственная потерпевшая в таком положении, и мне удалось убедить этих ретивых ребят снять ее с крючка, – пояснил Карпухин. – Их версия и в самом деле выглядит неубедительно, ведь после того, как следователи умыли руки, Красина обратилась на несколько кабельных каналов, и два из них согласились передать обращение матери к похитителям. Так как каналы не центральные, неудивительно, что никто из нас этого обращения не видел. Узнав о его существовании от самой Красиной, я навел справки: все правда, такой сюжет проходил. Разве мамаша, желающая избавиться от сына, пошла бы на телевидение?