Выдающийся ум. Мыслить как Шерлок Холмс - Конникова Мария. Страница 39

В «Долине страха» (The Valley of Fear) Холмс предлагает вечером вернуться на место расследуемого преступления и оставить отель, где он сделал большую часть умозаключений.

«Вечер в одиночестве!» – восклицает Ватсон, убежденный, что из всех возможных решений это самое неудачное. Чепуха, возражает Холмс. На самом деле это решение весьма показательно. «Я намерен отправиться туда прямо сейчас. Я уже обо всем договорился с достопочтенным Эймсом, у которого, между прочим, есть сомнения относительно Баркера. Проведу вечер в кабинете, посмотрим, не подействует ли его атмосфера на мои умственные способности. Уверен, духи места сего принесут мне озарение. Вы улыбаетесь, друг Ватсон? Что ж, посмотрим» [14] . И Холмс отправляется в кабинет.

Так обретает он вдохновение или нет? Обретает. К следующему утру у него уже готова разгадка. Как такое возможно? Неужели именно пресловутые духи места принесли Холмсу озарение, на которое он рассчитывал?

Вполне возможно. Наше местонахождение влияет на мышление самым непосредственным образом – по сути дела, мы испытываем даже физическое влияние. Вспоминается один из самых известных экспериментов в области психофизиологии – собаки Павлова. Иван Павлов стремился показать, что физический сигнал (в данном случае звук, но его мог заменить некий образ, запах или общее местонахождение) в конце концов способен вызывать такую же реакцию, как и собственно поощрение. Павлов звонил в колокольчик, а потом предлагал собакам еду. При виде пищи у собак, само собой, вырабатывалась слюна. Но довольно скоро слюноотделение стало начинаться уже при звуках колокольчика, еще до того, как собаки успевали увидеть еду или почувствовать ее запах. Звон вызывал предвкушение еды и физическую реакцию на нее.

Теперь нам уже известно, что усвоенные ассоциации такого рода свойственны не только собакам. Люди постоянно, не задумываясь, выстраивают такие связи, в итоге самые безобидные события вроде звонка вызывают предсказуемую реакцию у нас в мозге. Например, когда мы входим в кабинет врача, одного запаха достаточно, чтобы вызвать нервную дрожь, и не потому, что нам предстоит какая-нибудь болезненная процедура (возможно, мы просто зашли занести какие-то справки), а потому, что мы научились ассоциировать данную конкретную обстановку с тревогой, которой неизбежно сопровождается визит к врачу.

Власть усвоенных ассоциаций проявляется повсюду. К примеру, мы лучше вспоминаем материал в том месте, где мы впервые с ним познакомились. Студенты, сдающие экзамен в той же аудитории, в какой занимались в течение семестра, обычно справляются лучше, чем когда экзамен приходится сдавать в совершенно новой обстановке. Верно и обратное: если какое-либо место ассоциируется у нас с раздражением, скукой или отвлекающими моментами, оно не подходит для усердной учебы.

На всех уровнях, как физических, так и нейронных, местонахождение связано с воспоминаниями. Места ассоциируются с теми видами деятельности, которая там производится, и разрушить эту связь поразительно трудно. К примеру, если смотреть телевизор, лежа в постели, то заснуть потом бывает непросто (конечно, если вы не привыкли засыпать за просмотром телепередач). Если весь день сидишь за одним и тем же столом, трудно преодолеть мыслительный ступор в случае его возникновения.

Связь между мышлением и местонахождением объясняет, почему так много людей не в состоянии работать дома – им требуется определенная офисная обстановка. Они не привыкли работать дома, их отвлекают самые обычные дела, которыми они привыкли заниматься в домашних условиях. Эти нейронные ассоциации отнюдь не способствуют достижениям – точнее, достижениям, связанным с работой. В памяти просто нет соответствующих следов, а если и есть, то не те, что вам требуется активизировать. Этим объясняется еще один эффект от ходьбы. Поддаться контрпродуктивному образу мышления гораздо сложнее, если вокруг постоянно меняются пейзажи.

Местонахождение влияет на мышление. Смена места подает нам, если так можно выразиться, сигнал мыслить иначе. При этом наши укоренившиеся ассоциации становятся неуместными, в итоге появляется возможность сформировать новые, исследовать образы и пути мышления, которыми мы прежде не пользовались. Если привычное место тормозит наше воображение, то, избавившись от усвоенных рамок, мы наконец даем воображению волю. У нас уже нет ни обременительных воспоминаний, ни нейронных связей, которые вмешиваются и стесняют нас. В этом и заключается суть тайного звена между воображением и физической дистанцией. Важнее всего то, что изменение физической перспективы может спровоцировать изменение умственной перспективы. Это полезно даже Холмсу, которого, в отличие от Ватсона, незачем брать за руку и силой уводить с Бейкер-стрит, чтобы дать возможность воспользоваться преимуществом дистанцирования.

Вернемся еще раз к «Долине страха» и странному стремлению Холмса провести ночь в одиночестве в комнате, где было совершено убийство. Если принять во внимание связь между местонахождением, памятью и дистанцированием в воображении, вера Холмса в духов места уже не выглядит столь странной. Холмс вовсе не считает, что сумеет воссоздать события, просто очутившись в комнате, где они произошли; нет, он рассчитывает сделать именно то, о чем мы только что говорили, – спровоцировать смену перспективы, сменив собственное местонахождение, – просто в данном случае это специфическое место и специфическая перспектива – люди, причастные к преступлению. Поступая таким образом, сыщик позволяет воображению сойти с привычного пути его, Холмса, собственного опыта, воспоминаний и связей и отправиться путем упомянутых людей. С чем могла бы ассоциироваться эта комната у них? Какой ход мыслей она могла бы им подсказать?

Холмс сознает и необходимость понять образ мысли действующих лиц этой драмы, и в то же время трудности, связанные с подобными попытками, любой элемент которых может завести не туда. А когда требуется абстрагироваться от всей информации и сосредоточиться на основных деталях так, как это, скорее всего, сделали бы основные действующие лица событий, что может быть лучше, чем провести одинокий вечер в комнате, где было совершено преступление? Разумеется, там Холмсу понадобится вся его наблюдательность и воображение, но теперь у него есть доступ к той картине и ее элементам, которая была перед глазами тех, кто присутствовал при самом преступлении, что даст сыщику дополнительную опору для построения выводов.

И в самом деле, именно в том кабинете Холмс впервые замечает одну гантель и сразу предполагает, что пропавшая вторая должна иметь некое отношение к развитию событий, в этой же комнате он вычисляет наиболее вероятное местонахождение второй гантели – где-то за единственным окном, в которое ее, скорее всего, бросили. Покинув кабинет, Холмс отказывается от прежних выводов, касающихся развития событий. Находясь в кабинете, он сумел лучше понять ход мысли действующих лиц и при этом прояснил для себя элементы дела, которые прежде оставались туманными.

В этом смысле Шерлок Холмс обращается к принципу контекстуальной памяти, который мы только что рассмотрели, – пользуется контекстом, чтобы выбрать перспективу и направить туда воображение. Что, скорее всего, делал бы и о чем думал в данной комнате, в конкретное время суток человек, совершавший (или только что совершивший) преступление?

Если бы Холмс не изменил физической дистанции, его воображение могло снова дать сбой, как происходило до того вечера: ему никак не удавалось представить себе действительный ход событий как один из возможных вариантов. Нас редко учат смотреть на мир глазами другого человека, причем делать это на базовом уровне, шире, чем позволяют рамки обычного общения. Как мог бы истолковать некую ситуацию другой человек, причем истолковать иначе, нежели мы? Как бы он мог действовать при конкретных обстоятельствах? О чем он мог думать при определенных условиях? Мы нечасто задаемся подобными вопросами.

В сущности, мы настолько плохо подготовлены к действительному принятию чужой точки зрения, что когда от нас однозначно требуется именно так и поступить, мы все равно остаемся на эгоцентрических позициях. В одной серии исследований ученые обнаружили: испытуемые принимали чужую точку зрения, просто подстраивая к ней свою. Причем принципиальной разницы между людьми, как оказалось, нет, вопрос только в степени: все мы склонны выбирать точкой отсчета свой собственный взгляд, а затем слегка корректировать его, двигаясь в каком-либо направлении, вместо того чтобы менять взгляды полностью. Более того, как только мы приходим к оценке, которая нас устраивает, мы перестаем размышлять о ней, считая задачу решенной. Мы успешно восприняли требуемую точку зрения. Эта тенденция известна под названием «разумной достаточности», или «достовлетворительности» (по-английски satisficing – от слов sufficing – «достаточный» и satisfying – «удовлетворительный»): искажение ответа, отклонение приемлемых ответов на вопрос в эгоцентрическую сторону. Как только мы находим ответ, который удовлетворяет нас, мы прекращаем поиски независимо от того, является ли найденный ответ идеальным или хотя бы относительно точным. (К примеру, в недавнем исследовании поведения в интернете участники явно находились под значительным влиянием существующих личных предпочтений в оценке сайтов и пользовались этими предпочтениями как точкой отсчета с целью сокращения количества просмотренных сайтов и ускорения поиска. В итоге участники исследования зачастую обращались к уже известным сайтам вместо того, чтобы без спешки оценить потенциал новых источников информации, и сосредоточивали внимание на цитатах, выданных поисковой машиной, вместо того чтобы зайти на сами сайты и только тогда принять решение.) Эта склонность к эгоцентрическому ответу в поисках «разумной достаточности» особенно выражена в тех случаях, когда вероятный ответ встречается в самом начале процесса поисков. Тогда мы считаем свою задачу выполненной, даже если на самом деле она далека от завершения.