Выдающийся ум. Мыслить как Шерлок Холмс - Конникова Мария. Страница 45

Именно здесь и возникает каверзный момент. Если показать изображение, допустим, куриной лапки, одной только левой стороне глаза (это означает, что изображение обработает только правое полушарие мозга – визуальное, с «окошком») и картинку с занесенной снегом дорожкой к дому только правой стороне глаза (это означает, что ее обработает только левое полушарие, с соединительной «лестницей»), а затем попросить участника эксперимента найти изображение, наиболее тесно связанное с увиденным, действия двух его рук окажутся несогласованными: правая рука (связанная с левой точкой ввода) укажет на лопату, а левая (связанная с правой точкой ввода) – на курицу. Спросите этого человека, почему он выбрал именно эти два предмета, и, вместо того чтобы смутиться, он сразу же даст вполне правдоподобное объяснение: для того чтобы расчистить дорожку к курятнику, нужна лопата. В голове у него уже сложился целый сюжет, повествование, которое убедительно придаст смысл замеченному расхождению, в то время как в реальности есть одни только безмолвные изображения.

Газзанига называет левое полушарие нашим «толкователем», нацеленным на поиск причин и объяснений даже в тех случаях, когда их быть не может или, по крайней мере, их нет в готовом виде у нас в голове, причем этим причинам и объяснениям придается естественный и интуитивно понятный вид. Но, несмотря на всю внешнюю логичность объяснений «толкователя», чаще всего он явно ошибается: перед нами все тот же случай Ватсона с бокалами, взятый в предельном варианте.

Пациенты с разделенными полушариями головного мозга – самый наглядный научный пример присущего нам искусства нарративного самообмана, создания объяснений, которые вроде бы правдоподобны, но на самом деле далеки от истины. Однако для этого даже не обязательно иссекать мозолистое тело. С нами подобное происходит постоянно. Помните творческий эксперимент, в котором участникам требовалось связать две бечевки, но для этого превратить одну из них в маятник и привести в движение? Когда участников эксперимента спрашивали, откуда к ним пришло озарение, они давали многочисленные объяснения. «Ничего другого не оставалось». «Я просто сообразил, что бечевка раскачается, если привязать к ней груз». «Мне вспомнилось, как можно, раскачавшись, перебраться через реку». «Мне представились обезьяны, раскачивающиеся на ветках».

Звучит довольно убедительно. Но некорректно. Ни один участник не упомянул о подсказке экспериментатора. И даже когда в дальнейшем участникам напомнили о ней, более двух третей продолжали настаивать, что не заметили подсказки или что она никак не повлияла на их собственное решение, хотя они пришли к этому решению в среднем в течение 45 секунд после подсказки. Более того, даже та треть участников, которые признали, что на них могла повлиять подсказка, оказались склонными к ошибочным объяснениям. Заметив обманную подсказку (раскручивание груза на шнуре), не оказывающую никакого влияния на решение, эти участники ссылались на нее, утверждая, что именно она помогла им, подтолкнула к правильному действию.

Наш разум постоянно составляет связные повествования из разрозненных элементов. Нам становится неуютно, когда что-либо не имеет причины, поэтому наш мозг находит ее тем или иным способом, не спрашивая у нас на это разрешения. В случае сомнений наш мозг выбирает самый легкий путь и поступает так на каждой стадии процесса рассуждения – от формирования умозаключений до обобщений.

Случай У. Дж. – всего лишь более наглядный пример того же, что проявляет Ватсон в случае с бокалами. В обоих примерах фигурирует спонтанное построение истории, затем твердая убежденность в ее достоверности, даже когда последняя не обусловлена ничем, кроме кажущейся связности. В этом и заключается дедуктивная проблема номер один.

Несмотря на наличие всех материалов, которые можно принимать во внимание, наша возможность игнорировать некоторые из них, как сознательно, так и неосознанно, совершенно реальна. Память несовершенна и чрезвычайно подвержена изменениям и влиянию. Даже сами наши наблюдения, пусть и довольно точные поначалу, могут в конце концов повлиять на способ их извлечения, а значит, и на дедуктивные умозаключения, больше, чем мы думаем. Нам следует соблюдать осмотрительность, когда наше внимание захвачено некой необычностью объекта или события (салиентностью), его слишком недавним проявлением (эффектом новизны) либо чем-то внешним (праймингом или фреймингом), чтобы в результате не придать слишком большого веса собственным рассуждениям и не упустить из виду некоторых деталей, необходимых для надлежащей дедукции. Кроме того, необходимо следить за тем, чтобы отвечать на тот же вопрос, которым мы задались сперва, сформированный нашими изначальными целями и мотивацией, а не на тот, что кажется более уместным и интуитивно ясным теперь, когда мы приблизились к завершению мыслительного процесса. Почему Лестрейд и прочие так часто упорствуют, настаивая на справедливости арестов, даже когда все улики указывают, что арестован невиновный? Почему продолжают придерживаться первоначальной версии, словно не замечая, как она трещит и разваливается по всем швам? По очень простой причине. Нам не нравится признавать, что наше изначальное предположение было ошибочным, – гораздо проще отмахнуться от фактов, противоречащих ему. Возможно, именно поэтому несправедливые аресты настолько распространены даже за пределами мира, созданного Конан Дойлем.

Точная классификация этих ошибок и названия, которые мы даем им, не так важны, как общий принцип: зачастую мы не проявляем вдумчивости в процессе дедукции, вдобавок соблазн блеснуть и разом перейти к финальному выводу тем сильнее, чем ближе мы к финишной черте. Наши правдоподобные истории невероятно убедительны, их трудно игнорировать и пересматривать. Они стоят на пути предписанного Холмсом систематизированного здравого смысла, стремления пересмотреть одну за другой все альтернативы, отсеивать важное от случайного, маловероятное от невозможного, пока у нас не останется единственный ответ.Как простую иллюстрацию к предыдущим объяснениям рассмотрим следующие вопросы. Напишите первый ответ, который придет вам в голову. Готовы?

...

1. Бита и мяч вместе стоят 1 доллар 10 центов. Бита стоит на 1 доллар больше, чем мяч. Сколько стоит мяч?

2. 5 станкам требуется 5 минут, чтобы изготовить 5 устройств. Сколько времени понадобится 100 станкам, чтобы изготовить 100 устройств?

3. Один участок озера зарос кувшинками и полностью покрыт их листьями. С каждым днем площадь этого участка увеличивается вдвое. Если кувшинкам понадобится 48 дней, чтобы покрыть всю поверхность озера, сколько времени им нужно, чтобы их листья закрыли половину поверхности озера?

Вы только что выполнили когнитивный рефлексивный тест Шейна Фредерика (CRT). Если вы похожи на большинство людей, есть вероятность, что вы дали неверный ответ по меньшей мере в одном из трех случаев: $0,10 на первый вопрос, 100 минут – на второй вопрос, 24 дня – на третий вопрос. Во всех этих случаях вы ошиблись. Но не вы один. Когда те же вопросы задавали студентам Гарварда, в среднем им удавалось набрать 1,43 правильных ответа (57?% студентов давали либо только один правильный ответ, либо ни одного). Результаты в Принстоне оказались похожими: 1,63 правильных ответа и 45?% набравших один правильный ответ или ни одного. Даже в Массачусетском технологическом институте результаты были далеки от идеала: в среднем – 2,18 правильных ответов, 23?% студентов, то есть почти четверть, не дали ни одного правильного ответа или всего один. Эти «элементарные» задачки на самом деле не так просты, как может показаться на первый взгляд.

Правильные ответы – 5 центов, 5 минут и 47 дней соответственно. Если вы задумаетесь на минуту, то наверняка поймете почему и скажете себе: «Ну конечно! Как же это я не заметил?» По простой причине. В выигрыше вновь оказалась старая добрая система Ватсона. Первоначальные ответы привлекательны с точки зрения интуиции, они быстро и естественно приходят в голову, когда мы не даем себе труда задуматься. Мы позволяем салиентности некоторых элементов (а она придана им умышленно) отвлекать нас от надлежащего точного рассмотрения каждого элемента. Мы применяем стратегию бездумного дословного повтора, повторяем один из элементов предыдущего ответа и не задумываемся над тем, какая стратегия будет наилучшей для решения нынешней задачи – вместо вдумчивого подхода (по сути требующего заменить интуитивно понятный вопрос более трудным и отнимающим больше времени, притом что оба вопроса выглядят взаимосвязанными). Чтобы дать вдумчивый ответ, требуется подавить поспешную реакцию своей ватсоновской системы и позволить Холмсу взяться за дело: поразмыслить, придержать первый порыв интуиции, затем подредактировать ее, а мы обычно не рвемся делать что-либо подобное, особенно когда устали думать. Нелегко сохранить мотивацию и вдумчивость на протяжении всей дистанции от старта до финиша, гораздо проще начать экономить когнитивные ресурсы, пустив к рулю Ватсона.