Исчезнувший фрегат - Иннес Хэммонд. Страница 63

Меня и самого слегка мутило, когда я натягивал сапоги. Ветер ослаб, огромные волны, чередой идущие к нам сзади, от мыса Горн, поднимались выше, их падающие гребни ударяли нам в корму, заливая палубу до самого бака. Вода захлестывала трап в рубке, и сверху капало на мою постель.

— Что происходит?

Ангел стоял в дверях своей каюты в одних трусах в розовую и белую полоску, загорелый, с напрягающимися от качки мышцами ног. Он был в прекрасной физической форме.

— Я нужен?

Я сказал ему о своем намерении, и он обещал помочь. Не успел я еще надеть непромокаемый костюм, как он уже пришел полностью одетый.

— Говорите, что нужно делать.

Я не стал с ним спорить, лишь кивнул, соображая, смогу ли управиться только с его помощью. Я не разрешил Айрис выходить на палубу, а Нильс всю ночь не ложился, наблюдая за двигателем. Да и в любом случае он механик, а не палубный матрос. Ходьба в носовой части в тот день была сродни балансированию, стоя в вагонетке американских горок, но, думаю, если всю жизнь ездить верхом, то мышцы и мозг привычны к такого рода движениям. Так или иначе, но Ангел просто стоял так, как будто был частью палубного оборудования, а вокруг нас все хлопало и гремело, вода иной раз доходила нам до пояса. Корабль вздымали и бросали вниз могучие волны, прокатывающиеся под нами. Когда я говорил ему, перекрикивая этот грохот, тянуть эту веревку или крутить ту лебедку, он буквально набрасывался на эту работу, как только улавливал, что от него требовалось, и делал это быстрее, чем смог бы я.

Я впервые встретил человека, который не упускал случая показать, насколько ценным приобретением для экипажа корабля он является, где бы ни возникла необходимость помощи. Самонадеянный, тщеславный позер, разрушающий эмоциональное равновесие в коллективе и чутко ощущающий отношение к нему окружающих, он обладал необычайной легкостью на подъем каждый раз, когда ему предоставлялась возможность продемонстрировать свое превосходство над остальными.

— Очень опасный тип, — сказал мне Айан после того, как он на наших глазах знакомился с остальными членами экипажа после своего прибытия. — Вы будьте настороже, Пит, а то он своими чарами стащит с вас штаны и оставит нагишом на льду.

Хотя он это сказал как будто в шутку, его усилившийся до предела акцент говорил о том, что это крайне серьезное предупреждение.

С двумя поднятыми на фок-мачте прямыми парусами и наполовину убранным гротом «Айсвик» обрел достаточную остойчивость и, слегка кренясь на левый борт, мчался, вздымаемый могучими волнами. Иногда они гнали нас вперед со скоростью более четырнадцати узлов, что было слишком для тяжелого судна, под завязку загруженного запасами на год и всем необходимым для зимовки на льду. Помню, бледный Энди, стоя в дверях рубки и хватая ртом воздух, сказал:

— Мы можем набрать воды, если будем так лететь по ветру в ревущих сороковых.

Я напомнил ему, что мы уже на пятидесятых параллелях, да и вообще, пойти ко дну можно и в Северном море, на что он, вяло кивнув, возразил:

— Но здесь нигде поблизости нет спасательных станций.

— Есть на Фолклендах.

И я рассмеялся от возбуждения скоростью «Айсвика», который, поднятый огромным валом, бешено мчался в бурлящей воде его гребня. А Айан, словно черт из табакерки, высунувший снизу голову, сказал:

— Сейчас в Восточной бухте находится океанский буксир, два патрульных корабля, траулер компании «Дж. Марр» и множество самых разных иностранных кораблей, промышляющих ловлей криля и кальмаров, а кроме того, военные суда, разумеется, так что не думайте, что кроме нас тут никого больше нет.

Его массивная фигура полностью поднялась в рубку, и его сразу же швырнуло на стойку гирокомпаса. Мы не будем в одиночестве до тех пор, пока Южная Георгия не останется за кормой и мы не войдем в зону паковых льдов. Между Патагонией и Фолклендской зоной отчуждения есть даже буровые станции и, кроме того, множество антарктических баз. У Аргентины их больше десятка, три ближайшие — Марамбио, Сан-Мартин и Эсперанса.

Так продолжалось весь тот первый день, облака поднимались все выше. Видимость увеличилась настолько, что, несмотря на скорость, с которой мы удалялись, нам еще не один час были видны вершины Огненной Земли. Вот это и произвело на меня наибольшее впечатление, не огромные волны и не постоянный сильный ветер, что гнал нас вперед, а удивительная, захватывающая дух прозрачность чистого воздуха. И небо. Закат в тот день, и на следующий, был подобен алому пламени в кузнечном горне, затем, перейдя в горизонтальные полосы холодного синего и белого цветов, превратился в прозрачное зеленое сияние. Потом спустилась ночь и, будто кто-то включил фонари, зажглись звезды, такие яркие, такие невероятно прекрасные и близкие.

Когда мы удалились от земли и море чуть утихомирилось, качка стала намного меньше. Корабль продолжало поднимать и опускать, как на американских горках, но понемногу все мы, восемь человек, пришли в себя и сам собой установился распорядок жизни на борту. Энди вышел на связь с радиолюбителями Фолклендских островов и получил отчет о погодных условиях. Ангел при этом находился в рубке, и тут до меня дошло, что он почти каждый раз, когда у Энди был сеанс радиосвязи с Фолклендами, Аргентиной или Чили, ухитрялся оказаться рядом.

Сразу после рассвета четвертого дня мы увидели Южную Георгию. До острова оставалось около двухсот миль, и он показался слева по курсу в виде опрокинутых вверх ногами в зеркальном отображении бледных вершин над горизонтом. Нильс стоял за штурвалом и позвал меня проверить, действительно ли это Южная Георгия. По мере того как светало, ее очертания бледнели, но не было никаких сомнений в их реальности. Это необыкновенное явление наблюдалось под углом в шестьдесят семь градусов относительно курса, что точно совпадало с данными системы спутниковой навигации, и некоторое время оно было столь явным, что я мог различить хребет Эллардайс с горой Пейджет, вознесшей свою вершину на девять тысяч футов над уровнем моря.

А потом произошло нечто, настолько не укладывающееся в голове, что я сперва не мог в это поверить. Мы все находились на палубе и в рубке, потому как я позвал всех взглянуть на необычный вид вулканического острова, на котором похоронен Шеклтон, сверкающего белым сиянием, словно перевернутый вверх ногами свадебный торт. Вдруг раздался резкий треск, как будто отломился кусок льда, и, обернувшись, я успел увидеть, как альбатрос, следовавший за нами перед этим полтора дня, поджав левое крыло, стал заваливаться в сторону. Я увидел его открытый клюв, услышал крик, а потом он упал в воду у нас за кормой, сложив свои восьмифутовые крылья, неловко отгибая левое и волоча его по поверхности воды.

Я был настолько удивлен, настолько потрясен, что так и стоял, позабыв про Южную Георгию, неотрывно глядя на птицу, которую мы по книжке, имевшейся у нас на борту, определили как молодую особь королевского или странствующего альбатроса. Почти два дня он сопровождал «Айсвик» в воздухе, так непринужденно паря в потоке ветра, что я начал относиться к нему как к воплощению духа Антарктики, и вот теперь он в воде, не имея сил взлететь.

Вдруг все подняли головы вверх, глядя на крышу рубки. Я бросился наружу, уже догадываясь, что увижу. Там стоял Коннор-Гомес со своим ружьем калибра 0,22 дюйма в руках, тонкий дымок поднимался из его дула. Он улыбался нам сверху, довольный тем впечатлением, которое на нас произвела его выходка.

— Ублюдок! — сказал я, непроизвольно выбрав особенно обидное для него оскорбление. — Вы что, не соображаете?..

— Да, я знаю эту легенду. — Он заулыбался еще шире. — Но вы же видите, я не убил птицу, только ранил в крыло. В сустав.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Почему бы и нет? Убедился, что по-прежнему стреляю метко и ружье в порядке.

— Могли бы найти себе другую мишень.

— Он нас преследовал.

Все мы молча глядели на него.

— В каком смысле? — спросил кто-то негромко.