Клиника С..... - Шляхов Андрей Левонович. Страница 45

Лицо профессора на недолгое время стало строгим.

— Никогда не упоминайте про плацебо, [32] а если пациент спросит, народ ведь нынче грамотный, нахватавшийся всяких сведений, говорите, что в этом исследовании «пустышки» не участвуют. Мы всем всегда так говорим, иначе просто невозможно будет работать. Все люди мнительны, а больные — так в особенности.

— А разве пациенты не подписывают информированное согласие? — удивился Моршанцев, знавший, что перед участием в любом клиническом исследовании кандидатам должна даваться полная информация о нем.

— Подписывают, как не подписать! Как можно включать кого-то в исследование без информированного согласия? Да нас убьют за это, и убьют справедливо! Только вот, — губы профессора снова растянулись в улыбке, — кто читает эти несколько листов, написанных мелким шрифтом, да вдобавок написанных так заумно, что не сразу и ухватишь смысл. А экземпляр всего один, и остается он у нас. Очень важно уметь и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Кстати — о капиталах. За такую услугу, как включение в исследование, вы вправе ожидать от пациента какого-то вознаграждения. Непонятливым можно и намекнуть, так что выгода от сотрудничества получается двойной — научные статьи плюс вознаграждение. Разве плохо?

Уловив замешательство, мелькнувшее на лице Моршанцева, профессор сменил тон с бодро-делового на отечески-проникновенный и продолжил:

— Если больной поблагодарит вас за включение в исследование, так это только к лучшему. Значит, будет относиться к своему участию ответственно. Людям свойственно ценить то, за что они заплатили. Вы не представляете, как бывает обидно, когда пациент самовольно выходит из исследования. Особенно когда группа мала и каждый человек буквально на вес золота… Главным образом поэтому мы ориентируемся на москвичей, для которых не составляет труда приезжать к нам в институт. Метро, автобус — и на месте, а можно и такси взять. Не сравнить с приездом из Екатеринбурга или хотя бы той же Твери. Правда, и в иногородних участниках есть своя прелесть, но об этом я распространяться не стану, и так отнял у вас много времени. Как говорили в старину: «Засим откланяюсь». Понедельник — день тяжелый, у всех дел хватает…

Профессор встал, встал и Моршанцев. Крепко пожав Моршанцеву руку да еще и энергично встряхнув ее («Сколько пороху в его пороховницах!» — уважительно подумал Моршанцев), профессор Варакучин ушел, столкнувшись в дверях с Капанадзе.

— Агитировал? — поинтересовался Отари Автандилович, кивая на только что закрывшуюся дверь.

— Агитировал, — подтвердил Моршанцев.

— Нормальный мужик Альберт Иванович, с ним надо дружить. Если какой-нибудь скользкий случай надо проконсультировать — никогда не откажет, может даже задним числом в историю консультацию вписать, если хорошо попросишь. А если диссер писать — то лучшего научного руководителя и не найти. Пахать заставит, но и со своей стороны обеспечит, чтобы все прошло в срок и без срыва. В общем, он у нас вроде крестного отца в научной сфере. Все может, всех знает, хорошим людям помогает, плохим, соответственно, не помогает.

— Как все сурово… — протянул Моршанцев.

— Иногда — очень, — подтвердил Капанадзе. — Работал у нас доцент Терехов, тупой как пробка и простой как три копейки. Настолько тупой и простой был, что начал под Альберта Ивановича подкапываться. Других настраивал против, кляузы в министерство писал… Только недолго писал, потому что поймал его ОБЭП на левой консультации ценой в тысячу рублей. Увольнение, два года условно, как полагается, говорят, что он в институте питания теперь работает, только что там делать кардиологу, я не понимаю. Такие дела.

— Мафия.

— Мафия, — согласился Капанадзе. — Разве для кого-то это новость? Наша медицинская мафия круче всех других мафий! Такой круговой поруки больше нигде не найти! А насчет Альберта Ивановича помни. С учетом специфики нашего отделения, авторитетные консультации нужны часто.

— Какой именно специфики? — не понял Моршанцев.

— Той самой, — Капанадзе заговорщицки подмигнул. — Предположим, мы видим, что стимулятор устанавливать не надо, а больной свирепствует и грозит жалобами в министерство. В таком случае авторитетная профессорская консультация очень пригодится. Как говорили у нас в институте — «Tres faciunt collegium»…

— Трое составляют коллегию, — машинально перевел Моршанцев.

— Очень верно сказано! — Капанадзе многозначительно поднял вверх указательный палец. — Коллегия из лечащего врача, заведующего отделением и профессора или доцента — это гарантия нашего спокойного сна. Будь моя воля — я бы профессорские обходы два раза в неделю проводил.

— Профессоры не согласятся, — улыбнулся Моршанцев.

— Профессоры согласятся, Ирина Николаевна не согласится. Она не очень-то любит, когда вмешиваются в ее дела. Поэтому как-то так сложилось, что профессоры консультируют у нас, когда нам это надо. Институт большой — им есть где впечатление произвести. Потом, ведь у нас, так сказать, «прикладное» отделение, люди в основном ложатся для конкретной операции — установки стимулятора. Интересные диагностические поиски со множеством неясностей встречаются у нас редко. Засунь в наше отделение доктора Хауса, так он бы умер от скуки. Самая большая наша проблема — это объяснить пациенту, что ему нужен не кардиостимулятор, а правильно подобранное лечение…

— Самая большая наша проблема — это объяснить пациенту, что ему не новое сердце вставили, а всего лишь установили кардиостимулятор! — Доктор Довжик умела включиться в любой разговор с любого места, а сейчас у нее был повод, да еще какой!

Инфаркт сам по себе негативно влияет на потенцию. Многие мужчины вообще уверены, что после инфаркта не то чтобы нельзя, а просто ничего не получится. А если инфаркт осложнился нарушением ритма, то какой может быть секс? Неизвестно, о чем думать — «получится — не получится» или «остановится — не остановится».

Больной Бойченко сразу же нашел общий язык с лечащим врачом, пленив Маргариту Семеновну вопросом: «Сколько с меня полагается, чтобы все получилось как надо?» Маргарита Семеновна оценила все — и должность генерального директора в закрытом акционерном обществе со сложнопроизносимым, царапающим слух названием, и оправу, и фактуру спортивного костюма, и кроссовки «Пума» — потому и сумму назвала «по высшему разряду», с богатого грех не попользоваться. Бойченко кивнул, мол, потянем, и на следующий день заплатил.

Приятному человеку приятно оказать любезность. Бойченко можно было выписывать уже через сутки после установки кардиостимулятора, но он попросил оставить его в отделении до понедельника, откровенно признавшись, что как-то боязно сразу же после операции покидать отделение. Проблем со свободными местами не было, поэтому Маргарита Семеновна охотно пошла навстречу, но и про свой интерес не забыла — в красках рассказала о том, как долго пришлось ей упрашивать, нет — умолять, заведующую отделением, чтобы та разрешила отложить выписку Бойченко до понедельника. За свои старания, которых на самом деле не было, Маргарита Семеновна получила дополнительное вознаграждение в размере пяти тысяч рублей, как выразился Бойченко: «на что-нибудь вкусненькое к чаю».

Все бы обошлось благополучно, если бы в субботу утром у Бойченко, в первый раз после инфаркта, не случилось утренней эрекции. В общем-то все закономерно — успокоился человек, почувствовал себя возвращенным к жизни, спать начал хорошо, вот организм и отреагировал. После обеда Бойченко глотнул контрабандного коньяка, переданного сыном в маленьком термосе, и снова, к вящей радости, почувствовал себя полноценным мужчиной. Чувство было настолько глубоким и всеобъемлющим, что требовало удовлетворения. Как назло, дежурные медсестры были одна другой страшнее и совершенно не вдохновляли на подвиги, а уж про пациенток и говорить было нечего.

Счастье улыбнулось в воскресенье, когда на дежурство заступила медсестра Оксана Закусенина по прозвищу Закуска — симпатичная тридцатилетняя женщина с превосходно развитыми формами и неугасаемым любовным энтузиазмом. Оксану любили врачи (например — доктор Микешин), научные сотрудники, аспиранты, пациенты, ординаторы, студенты, охранники и даже заведующий оперблоком Родион Ефимович, с которым сам директор из уважения здоровался за руку, время от времени (разумеется, только после дежурства) зазывал Оксану к себе в кабинет «на чашку чая». Оксанины запасы любви были неиссякаемы, как скандалы в поликлинике, и неисчерпаемы, как жалобы ветерана.