Рассказы. Повести. 1894-1897 - Чехов Антон Павлович. Страница 104
3
Первый отзыв о «Моей жизни» принадлежит редактору «Нивы» Луговому, получившему рукопись повести в два приема – 19 июня и 13 сентября 1896 г. Свою высокую оценку повести он объяснял так: «С одной стороны, она злободневна; но не настолько, чтобы приближаться к все еще модной толстовщине, с другой – она вечна, потому что страдания свободного духа, стремящегося освободиться от опутавшей его паутины житейских мелочей, были и будут, всегда и всюду, одни и те же». Как редактор журнала, рассчитанного на широкого читателя, Луговой обратил особое внимание на простоту формы повести: «нет проповеднического глаголания»; «вещь глубокая по содержанию, она, тем не менее, общедоступна» (письмо 21 июня. – Записки ГБЛ, вып. VIII, М., 1941, стр. 45). «Вещь чудесная», – писал он и о второй половине повести, оценив, в частности, больший лаконизм повествования в X главе по сравнению с предыдущими: «Начало этой второй части мне показалось сначала немного странным по недосказанности многих действий и психологических мотивов, странным кажется отсутствие инженера во время бракосочетания его дочери, – т. е. не то, что отсутствие его личности в данную минуту, а как бы забыто самое его существование, но все это служит только к усилению впечатления от тех штрихов, которыми обрисовываются отношения отца и дочери на следующих страницах» (14 сентября 1896 г. – ГБЛ). Когда повесть была уже набрана и прошла через цензуру, Луговой писал, что считает ее одной из самых удачных вещей Чехова (25 ноября 1896 г. – ГБЛ).
«В качестве читателя „Нивы“» благодарил Чехова за повесть И. Л. Леонтьев (Щеглов): «Вот она, госпожа литература, в ее настоящем виде» (1 января 1897 г. – ГБЛ). В конце апреля 1897 г. при встрече с Чеховым он заметил, что название ее «слишком мелко и скромно для такой глубоко захватывающей повести», и возмущался критикой, которая не обратила внимания на журнальную публикацию («Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к „Ниве“», 1905, № 7, стлб. 398; «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 142).
В. Г. Малафеева (писательница В. Мирович), работавшая тогда в киевской газете «Жизнь и искусство», откликнулась на «Мою жизнь» подробным письмом к Чехову (18 ноября 1897 г. – ГБЛ.) Ее внимание привлекло нравственное содержание повести и, в связи с ним, позиция двух героев – Полознева и Редьки. Изображение «глубокого томления ищущего духа» в «захолустье» она оценила как факт общественно значительный. Имея в виду изображение народа в «Моей жизни» и «Мужиках», она писала: «Ваши мужики – этот удар хлыста по сытому и спокойному лицу так называемого интеллигента – несмотря на свой мрак, указывают на что-то светлое, на что-то нетронутое и крепкое в народной душе».
Прочитав повесть в отдельном издании вместе с «Мужиками», И. Е. Репин выражал свое восхищение в письме Чехову 13 декабря 1897 г.: «Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении <…> А какой язык! – Библия» (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. 1880–1929. М., 1950, стр. 141).
Есть свидетельство об употреблении Толстым слов Редьки: «Все может быть, все может быть». Противопоставляя Чехову-драматургу Островского, которого ставил выше, Толстой говорил: «Если б этому столяру ‹маляру› прочесть „Чайку“, он не сказал бы: „все может быть“» («Дневник А. С. Суворина». М. – Пг., 1923, стр. 147 – запись от 11 февраля 1897 г.).
Чехов намеревался прочитать Толстому «Мою жизнь» в корректурных листах (см. письмо к Т. Л. Толстой от 9 ноября 1896 г.). Но поездка его с этой целью в Ясную Поляну не состоялась. Толстой ознакомился с ней в приложениях к «Ниве». О его впечатлении от повести вспоминал С. Т. Семенов: «„Моя жизнь“ понравилась Л. Н., но не в целом, а местами» («О встречах с А. П. Чеховым». – «Путь», 1913, № 2, стр. 37; Чехов в воспоминаниях, стр. 368). В других воспоминаниях Семенов приводил слова Толстого: «Есть места удивительные, но вся повесть слаба» («Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом». СПб., 1912, стр. 81).
В архиве Чехова сохранились и более поздние отклики на повесть. Горбунов-Посадов отметил в письме Чехову от 14 сентября 1898 г. «сильное описание провинции» (ГБЛ). Л. А. Сулержицкий считал повесть лучшей вещью Чехова и писал ему 20 октября 1902 г., что ее «еще не оценили в публике» (ГБЛ).
М. Горький сообщал Е. П. Пешковой в марте 1899 г.: «Вчера я прочитал „Мою жизнь“. – Роскошь» («М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания». М., 1951, стр. 146).
В декабре 1896 г. закончилось печатание повести, а в январском номере журнала «Новое слово» (1897, кн. 4) А. М. Скабичевский уже использовал образ Полознева в статье «Больные герои больной литературы». Как и художника в «Доме с мезонином» (см. примечания к этому рассказу), Скабичевский отнес Полознева к типу неудачников – «психопатических героев современной беллетристики» (стр. 167), противопоставляя их Онегину, Чацкому, Рудину и др., которые были действительно героями своего времени. В «опрощении» Полознева он видел связь с теорией Л. Толстого. Впоследствии в статье «Антон Павлович Чехов» («Русская мысль», 1905, № 6, стр. 52) он утверждал, однако, что Чехов был далек и от народников, и от толстовцев, которые были готовы идти в народ, и в доказательство этого приводил слова Маши Должиковой о тщете и несостоятельности попыток опрощения.
Выход в свет под одной обложкой повестей «Моя жизнь» и «Мужики» вызвал сопоставления их под углом зрения социальных взглядов Чехова. Если «Мужики», заявлял М. А. Протопопов («Одесские новости», 1897, № 4115, 16 октября), свидетельствуют об апологетическом отношении Чехова к капиталистическому городу, то этого нельзя сказать о «Моей жизни». «…Критики, накинувшиеся на г. Чехова за сугубо мрачный взгляд его на деревню, могут утешиться, так как взгляды автора на город, выраженные в „Моей жизни“, еще безотраднее». – писал о том же А. Б. (А. И. Богданович) («Мир божий», 1897, № 12, стр. 2). Находя во взглядах Полознева элементы «толстовской доктрины», Богданович считал, что сам Чехов не разделяет этой доктрины, а скорее доказывает непригодность ее к жизни. Это отношение критик особенно чувствовал в печальном конце повести. Вывод критика был достаточно традиционен: «Как и все большие вещи г. Чехова, „Моя жизнь“ не дает цельной картины, а ряд прекрасно выписанных отдельных моментов» (имеются в виду эпизодические лица, живые и яркие картины природы) (стр. 6).
Сопоставлял «Мою жизнь» и «Мужиков» и Ф. Д. Батюшков, напечатавший в 1899 г. статью под характерным заглавием: «На расстоянии полувека. Бальзак, Ант. Чехов и Влад. Короленко о „крестьянах“». Он объявлял ошибочной самую постановку вопроса – где лучше, в деревне или в городе? – применительно к «Мужикам», ибо Чехов в двух повестях показал неприглядность и той, и другой жизни (сб. «Памяти В. Г. Белинского». М., 1899, с. 460–461),
В соответствии со своей оценкой Чехова как бесстрастного изобразителя «серой» жизни остановился на повести Г. Качерец в книге «Чехов. Опыт» (М., 1902). С раздражением он писал о равнодушии Чехова к душевным волнениям героев, к их любви (всегда несчастной) и об излишнем его внимании к мелким внешним деталям (стр. 29–30).
Упреки Чехову в предвзятом, одностороннем изображении жизни опровергал Я. В. Абрамов, автор статьи «Наша жизнь в произведениях Чехова» («Книжки Недели», 1898, № 6). Процитировав отрывки из повести, изображающие жизнь провинциального города в неприглядном свете (стр. 205–206 наст. тома), он писал: «Я знаю, что многие негодуют на Чехова за приведенный отрывок и говорят, что все, нарисованное им, преувеличено. Находятся и такие, которые отвергают вообще правдивость нарисованной картины. Но, господа, будем же искренними: да разве не такова на самом деле, с небольшими вариациями, жизнь в наших городах?» (стр. 139). И дальше: «Мы живем, как живется, живем, в большинстве случаев, в заведенных не нами формах жизни, идем по следам наших предшественников и окружающих нас, не задумываясь над тем, так ли мы живем, как нужно, так ли мы поступаем, как следует <…> И вот для того, чтобы вывесть нас из состояния неведения, <…> чтобы побудить нас выработать систему сознательного поведения по отношению к себе, ближним и всему миру, – и нужны такие писатели, как наш Чехов или, например, французский Мопассан» (стр. 145–146). Этот вывод, отвергающий распространенное мнение о безыдейности Чехова, Абрамов подкреплял ссылкой на повести «Мужики» и «Моя жизнь», которую ставил еще выше первой. Обе повести он считал образцом произведений крупных и отличающихся выдающимися художественными достоинствами. Тем самым он отвергал и ходячее мнение о том, что Чехов не в состоянии создать обобщающего произведения: «Пусть не говорят, будто Чехов только и способен создавать малые вещицы, только и может рисовать отдельные явления и отдельные стороны нашей жизни. Что он способен к широкой концепции, что его талант в состоянии справиться с большою картиною, в которой отразилась бы вся русская жизнь в ее важнейших проявлениях, – это он, несомненно, доказал своими последними, названными мною выше произведениями…» (стр. 167).